Кавалер Ордена Золотого Руна - Акопян Альберт - Страница 47

Этот самый речка.

Душечка радостно захлопал в ладоши:

— Это Лермонтов?

— Нет, его побочный сын Лермонтов-Ингушский…

В это время водитель остановил автобус, чтобы собрать "благодарность" с безбилетных пассажиров, едущих до конечной. Когда он уставился вопросительно на Остапа, тот указательным пальцем перевел его взгляд на гражданина в кепочке.

— Лелик! У меня как назло ни гроша. Отблагодари товарища. В Пензе сочтемся.

— Но меня зовут Шурик! Я из Харькова и не собираюсь ни за кого платить!

— Вот он всегда так… — с обидой в голосе произнес Остап, смахнул воображаемую слезу и отвернулся к окну. — А когда последний раз гудели в ресторане, расплачивался, между прочим, я…

— Дорогой, это правда?! — раскрыла наконец рот Лелечка.

— Слушай ты, пензенский детский друг, я в вашу дружба-любов не лезу. Деньги гони! — заорал шофер. — Двадцать рублей.

— Но того-то молодого человека я в первый раз вижу — пытался облегчить свою участь Шурик.

— Ага! — обрадовался шофер. — Сам сознался! Значит, этого знаешь!

Шурику ничего не оставалось, как расплатиться. Он протянул водителю двадцатипятирублевую ассигнацию, не забыв упомянуть о пяти рублях сдачи. Сдачу, правда, ловким движением руки забрал Остап, "для ровного счета".

— Эти пять рублей, — несколько раз повторил он Сене, — для меня дороже тысячи. Фортуна повернулась к нам лицом!

Впрочем, похоже было, что убеждал он самого себя.

Что же касается гражданина в кепочке, то за весь остаток пути он не проронил ни слова.

Глава 20.

"Считаться нэ приходится"

Неотягощенные излишним багажом друзья первыми выбрались из автобуса. Бендер с беспокойством поглядывал по сторонам.

— Где остановимся, командор?

Этот невинный вопрос Сени взорвал Остапа.

— Где остановимся?! Где изволим потчевать?! В "Паласе"! В Дворцовых номерах! А ужинать будем в духане "Олимпия"! Коньячок с икорочкой! А мыться в серных банях! А на память о Тифлисе можешь купить себе кинжал!

— Остап Ибрагимович, из вас получился бы неплохой курортный агент.

Остап сжал кулаки и двинулся к Сене. Тот на всякий случай поднял граммофон высоко над головой.

Командор заметно успокоился:

— Товарищ Изаурик, не валяйте дурака. Это не чернильный агрегат. Это наш кормилец.

— Кормилец? — усомнился Сеня. — Пока я на нем потерял больше калорий, чем заработал.

— Вот это уже деловой подход, — Остап сощурился. — Вы не играете на скрипке, на биллиарде и даже на бегах. Но хотя бы танцевать вы умеете? А, ваше сиятельство?

— В каком смысле?

— В смысле заготовки мухоморов вахтовым методом. Впрочем, можете не отвечать. Но сегодня вечером, а вернее, ночь напролет, вы будете танцевать танго.

— У вас это получилось бы лучше, — струсил Сеня.

— Возраст, Сеня, возраст. Вы как-никак на семь лет моложе. К тому же, у меня будет более ответственная задача. Вам она не по зубам. Вперед на Фуникулер! Одна из лучших общепитовских точек Советского Союза. Волшебное зрелище пылающего Тифлиса. Эх, выручай гора Давидова — гора ресторанная!

Девушка Маша, которая, по ее словам, ждала в ресторане своего жениха Ваню, оказалась на редкость сообразительной. Зурнист Буба и бубнист Зураб тоже были ребятами свойскими. Им понравилась идея присоединиться в этот вечер к гостям, удвоив при этом свой еженощный заработок. Они даже предоставили Остапу сверхкраткосрочный (полчаса) заем в 150 (сто пятьдесят) рублей, за что Остап разрешил им иногда подыгрывать граммофону вполголоса.

Голодный Сеня танцевал на удивление страстно. Маша, очевидно, тоже была голодна. Гомон в зале постепенно стихал. Лица разглаживались. Пара двигалась в каком-то немыслимом танго под аккомпанимент зурны и бубна.

"Как они умудряются все время смотреть друг другу в глаза? — удивлялся Остап. — Это же просто наплевательское отношение к анатомии". Остапу вдруг показалось кощунством то, что он должен был совершить через минуту. Но делать было нечего.

Остап вздохнул, встал и произнес голосом полуидиота:

— Вах! Как танцуют, э! Почти как у нас вэ Ереване! Даю двадцать рубэл. Пускай поедут к нам учиться.

И широким приглашающим движением бросил две красненькие под ноги танцующей пары.

Грузинское большинство опешило, но со стороны длинного банкетного стола, во главе которого сидел краснолицый гражданин завбазовской наружности, раздались одобрительные хлопки.

"Тем лучше, — подумал Остап. — Люблю интернациональные компании".

Тут же из-за соседнего стола вскочил грузин с мушкетерскими усиками и предложил оказать помощь соседней братской республике, пригласив лучшую ереванскую танцевальную пару поучиться у двух молодых тбилисцев. После чего бросил на пол двадцатипятирублевую банкноту. Благородный жест был встречен овацией большинства.

Остап с сожалением в голосе поведал, что между гастролями в Буэнос-Айресе и Йошкар-Оле армянские виртуозы танго имеют слишком мало времени, чтобы разъезжать по всяким провинциальным городам. И выделил талантливой парочке еще тридцать рублей.

Грузин с не меньшим сожалением в голосе заметил, что понимает трудности ереванских "тангистов", которым, конечно же, очень трудно выбраться на арбе из глинобитной деревушки, затерявшейся среди камней. Поэтому он предлагает послать за ними тбилисское такси. На пол полетела пятидесятирублевая бумажка.

Остап, как истинно деловой человек заявил, что глупо было бы гнать машину порожняком, тем более, что молодые тбилисские влюбленные ужасно истощены и нуждаются в севанской форели и арагацском винограде. Элегантным жестом в полет была отправлена сторублевая купюра.

Пока разгоряченный мушкетер совещался с товарищами, к Остапу подошел краснолицый армянин, протянул толстую пачку денег и напутствовал "не посрамить родину-мать". Возможно, он сказал что-то другое: армянский язык всегда казался командору излишне трудным. Остап деньги принял, но на всякий случай бросился в женский туалет, где очаровательная Маша вручила ему собранный с пола гонорар…

После четвертого перерыва, во время которого заинтересованные стороны обзванивали друзей и знакомых в поисках денежного подкрепления для защиты "национальной чести", а Остап, проходя мимо женского туалета, незаметно принял упитанную стопочку ассигнаций, он решил свести матч к известной формуле "Победила дружба". Великий комбинатор предложил каждой из братских советских республик сохранить свою неповторимую школу танго: армянскую в сопровождении бубна и зурны, и грузинскую в сопровождении зурны и бубна. После чего, с криком: "Вах! Считаться нэ приходится!", бросил под ноги "жениха и невесты" десять сторублевых бумажек. В этот момент, а именно в 22 часа 47 минут по местному времени (это время навсегда запечатлелось на разбитых часах Остапа), грузин с мушкетерскими усиками нагнулся и медленно поднял одну из купюр:

— Нэ понимаю. Лично этот бумажка лично я бросал. Вот здэсь маленьким буквым нэхороший слово написан. Слуший, невеста, ты же этот сто рублей в лифчик прятала!

Раздался рык смертельно раненого вепря и на Остапа, сокрушая столы и стулья, ринулся багровый армянин.

Последнее, что успел сделать Остап — это крикнуть Сене, чтобы тот спасал Машу.

Командор очнулся от прохладного, неземной нежности ветерка. Рядом были перила. Он подтянулся и заглянул вниз.

Внизу было небо.

Но какое? Яркое, населенное, обильно покрытое созвездиями улиц и площадей, насыщенное движущимися светлячками трамваев. Это было земное небо, не вызывающее никаких сомнений и отнюдь не наводящее на мысли о бренности всего земного.

Остап взглянул наверх. Там тоже было небо. Обыкновенное. Такое, как в Калуге или Одессе, а может быть, и в Рио-де-Жанейро. Оно, правда, несколько уступало "земному" небу в освещении, но все же было очень красиво.