Кавалер Ордена Золотого Руна - Акопян Альберт - Страница 35

Но накануне священного для каждого пионера дня, усилиями арестованных хулиганов, которых выделили шефы — отделение милиции, дворец был выметен и отмыт. На колоннах были развешаны противоречащие друг другу стрелки, а комендант был выряжен в ящеричного цвета галстук.

Сегодня здесь наконец-то должна была состояться первая лекция. Однако, поскольку несознательные учителя попрятали детишек по музеям и лонам природы, то запланированную тему лекции "Влияние Октябрьской революции на развитие пионерского движения в Австралии и Океании" пришлось заменить на "Глисты у детей" и попросить отделение милиции прислать граждан, хорошо зарекомендовавших себя вчерашней уборкой.

Едва войдя в лабиринт Минотавра, Остап услышал далекий зловещий гул и пребольно ушибся о колонну. Он вдруг с ужасом подумал, что еще никогда в жизни не был в лесу. Командор хотел ретироваться, но было уже поздно: всюду встречали его вздвоенные ряды колонн, поставленных так часто, что дневной свет не проникал дальше третьего их наружного ряда. "Художник от слова "худо". Хе-хе-хе", — раздалось совсем близко. Перед носом колыхалась бумажная стрелка. Бендер доверился ей, как заблудившийся грибник доверяет пню, поросшему мхом с северной стороны. "Приехал муж из командировки…" "Странно, звук как будто ослабел", — подумал Остап. Но тут, привыкшие к темноте глаза различили еще две стрелки. Они указывали друг на друга. Демонический хохот потряс дворец. Остап в ужасе прижался к самой толстой колонне. А успокоившись, начал медленно, осторожно обходить ее. Он был уверен, что комнатка, где проходит лекция, находится за ней. Но натолкнулся на стену. Колонна оказалась полуколонной. Остап решил идти по периметру, чтобы, по крайней мере, найти вход, он же выход.

Колоннам не было конца.

— Входа-выхода нет! Под суд таких!

И громкое эхо, похожее на крик целой роты, здоровающейся с командиром, вырвалось из-под портиков и колоннад…

Через полтора часа, после того, как Остап побывал на всех трех этажах (лестницы выходили из стен и кончались стенами), невнятный гул снова превратился в четко различимый голос.

— Приходит один человек к другому и говорит: "Чик". Это значит — честь имею кланяться. А другой ему говорит: "Пс" — прошу садиться… Хо-хо-хо…

Осененный гениальной догадкой Остап развернулся в противоположном направлении и, сделав шесть решительных шагов, раскрыл лбом дубовую дверь.

— Товарищ Бендер! Какая неожиданность! — в оловянных глазках Попугаева отражалась тусклая, цвета мочи, лампочка. — Гора с горой, как говорится, не сходится, а человек с человеком… хе-хе…

Несмотря на маленькую свою площадь, комната была высока, как шахта. Потолок ее скрывался во мраке, рассеять который была бессильна маленькая керосиновая лампа, висевшая на крючке у столика.

— Скажите, товарищ, — громко обратился Остап к сидевшему у двери милиционеру, — здесь проходит лекция "Глисты у детей"?

— Э-э-э… Остап Ибрагимович, пришлось внести коррективы. Так сказать, с волками жить — по-волчьи… — благодарная еще минуту назад аудитория угрожающе зашумела. — Или, правильнее сказать, в чужой монастырь со своим уставом не суйся. Ну что, товарищи? Последний анекдотец на посошок? Знаете новую армянскую загадку?.. Красная, длинная, висит в гостиной и пищит? Не знаете?.. Хе-хе… Ну так вот… Селедка! Красная, потому что покрасили, висит, потому что повесили, а в гостиной, чтоб трудней было отгадать!

Пока Попугаев корчился от приступов здорового, жизнерадостного смеха, милиционеры вывели своих подопечных из комнаты.

— Нет, — сказал Остап жестко. — Длинное и красное — это не селедка. Это — машинка для снимания валенок.

Попугаев замер с раскрытым ртом и уставился на Остапа.

— Н-нет, — пробормотал он, — это селедка… Я знаю наверное!

— Нет машинка.

— Селедка!

— Машинка!

— Селедка, — плачущим голосом сказал Попугаев, — ей-богу же, селедка.

— Машинка!

— Но почему же? Почему?

— Так. Машинка. Я сам читал, — отрезал Остап.

Попугаев забегал по комнате.

— Почему же она красная? — воскликнул он, ломая руки.

— Потому что покрасили.

— А почему висит?

— Потому что повесили.

— А… это самое… в гостиной… Почему в гостиной?

— Чтоб труднее было угадать.

Попугаев в изнеможении опустился на стул. Его внутренний мир был разгромлен. Жизнь потеряла смысл. Усы его опустились. Оловяшки потускнели.

— И не пытайся понять, — Остап был беспощаден. — Ты глуп. Мозг у тебя, Никанор, отсутствует совершенно. У тебя нет мозга, даже фабрики Чужаго. И я с уверенностью могу сказать, что твой бедный папа мог бы быть стекольщиком, потому что такой прозрачной башки, как у тебя, я не видел еще ни разу в жизни. Но ты, друг Никаноша, не печалься. Пройдет каких-нибудь сорок лет и ты привыкнешь. Кстати, известно ли тебе, что такое "Стг" и "Иятрп"? Не известно? Ага! — Остап взял Попугаева за грудки. — А это значит: "Сиди тихо, гнида. Иначе я тебе ребра переломаю!"

Собравшись с духом, Попугаев сделал попытку улыбнуться:

— Право не пойму, уважаемый Остап Ибрагимович, к чему такой антураж?

— Так уж и не понимаете, уважаемый Никанор Павлович? — Остап хищно оскалился. — Тогда ответьте мне, товарищ лектор, на такой филологический вопрос: откуда у русского человека фамилия Попугаев?

— От дедушки, — быстро ответил Попугаев. И охотно пояснил:- он и сейчас живет… в доме обеспечения старых политкаторжан.

— Что, такого знаменитого дедушку и прокормить не можете?

— Ну, как человек интеллигентный, вы понимаете, что люди нашего круга не умирают с голоду…

— Ты уж точно умрешь не от голода. — Остап дважды пристукнул Попугаева затылком об стену. — Ладно, колись. Твой папа был не стекольщиком. Верно? Верно. Значит, кем был твой папа? Остается одно — графом. Верно, Средиземский?

— Право, Остап Ибрагимович, видит бог, не пойму…

— Бог видит, да не скоро скажет. Колись, гнида! — взревел Остап. — Душу выну! А тело под колонну положу, до следующего Дня пионерии не найдут.

Глаза Попугаева закатились, он начал медленно оседать. И без того стойкий запах сыра-бакштейн получил мощное подкрепление.

Когда Остап вышел из дворца, от праздничного утра не осталось и следа. Шел легкий секучий дождь. Шары, увядшие за праздник, падали на мокрый асфальт.

— Циничная погода, — процедил великий комбинатор.

На площади с нарзанным визгом поднялись фонтаны.

Глава 16.

Первенец

Бывший мещанин, а ныне бесцветный гражданин города Колоколамска Иосиф Иванович Завитков неожиданно для самого себя и многочисленных своих знакомых вписал одну из интереснейших страниц в историю города.

Казалось бы, между тем, что от Завиткова Иосифа Ивановича нельзя было ожидать никакой прыти. Но таковы все колоколамцы. Даже самый тихий из них может в любую минуту совершить какой-нибудь отчаянный или героический поступок и этим лишний раз прославить Колоколамск.

Все было гладко в жизни Иосифа Ивановича. Он варил ваксу "Африка", тусклость которой удивляла всех, а имевшееся в изобилии свободное время проводил в пивной "Голос минувшего".

Оказал ли на Завиткова свое губительное воздействие запах ваксы, помрачил ли его сознание пенистый портер, но так или иначе Иосиф Иванович в ночь с воскресенья на понедельник увидел сон, после которого почувствовал себя в полном расстройстве.

Приснилось ему, что на стыке Единодушной и Единогласной улиц повстречались с ним трое партийных в кожаных куртках, кожаных шляпах и кожаных штанах.

— Тут я, конечно, хотел бежать, — рассказывал Завитков соседям, — а они стали посреди мостовой и поклонились мне в пояс.

— Партийные? — восклицали соседи.

— Партийные! Стояли и кланялись. Стояли и кланялись.