Кавалер Ордена Золотого Руна - Акопян Альберт - Страница 19

Протокотов стал колотить в дверь руками и ногами.

— Караул! — запел Силантий Арнольдыч.

Собрались жильцы. Пришлось сходить за управдомом.

Бендер просунул под дверь управдомское удостоверение, и только после этого Силантий Арнольдыч отодвинул засов, две щеколды, снял штангу и цепочку. Однако ключа спросонья он никак не мог найти. Бендеру пришлось прибегнуть к "спецэффектам".

— Замки, — говорил он, возясь с дверью, — открываются не только ключом, но и головной шпилькой, перочинным ножиком, пером "рондо", обыкновенным пером, зубочисткой, ногтем, спичкой, примусной иглой, углом членского билета, запонкой от воротничка, пилкой для ногтей, ключом от будильника, яичной скорлупой и многими другими товарами ширпотреба… Если дверь просто толкнуть, то она, как правило, тоже открывается. Готово!

— Ого! — воскликнул Остап, войдя в квартиру. — Какие образцы пещерной каллиграфии! Настоящий поздний примитивизм! А вот здесь, Силантий Арнольдыч, я поставил бы скульптуру "Бронепоезд" в стиле ранних кубистов. Можно декорировать зеленью.

— Остап Ибрагимович, нам бы дубликат ключа! — взмолился Протокотов, отдиравший чугунный засов.

— Да-да. Конечно… Ай-яй-яй! — звучал с кухни голос управдома. — Недочет, Силантий Арнольдыч, недочет! Где же инструкции: "Мыть в раковине ноги запрещено" и "Сморкаться воспрещается"? С вашим бы талантом, любезный, парадные лестницы оформлять: "Первая ступенька", "Вторая ступенька", "Третья ступенька"… Всего 58 табличек.

Силантий Арнольдыч бегал по квартире в поисках карандашей и возбужденно покрякивал.

— Ну разве это туалет?! — звенел голос Бендера, усиленный эхом унитаза. — Где угрозы по адресу нерадивых жильцов, забывающих о назревшей в эпоху культурной революции необходимости смывать за собой воду?! Где указания о наиудобнейших размерах бумаги, при соблюдении коих уборная будет работать бесперебойно к благу всех жильцов?!

— Между прочим, — сказал Остап, возвращаясь в столовую-кабинет-гостиную, — был у меня знакомый старичок. Тоже сумасшедший. У него первенец родился без головного мозга. Так вот, врачи запретили ему иметь детей и у него это желание стало манией. За три часа до смерти он умудрился родить второго сына, а за час до смерти — еще троих. Кстати, — Остап обернулся к Протокотову, — старичка звали Средиземский Аполлинарий Спиридонович. Не слыхали о таком?

— Не-ет… — покачал головой Протокотов. Он наконец разделался с засовом. — Как же насчет дубликата, Остап Ибрагимович?

— Сделаем, — ободряюще сказал Бендер. — Причем бесплатно. Как жертве стихийного бедствия со взломом.

Однако дубликат Протокотовым не понадобился.

Целый день Силантий Арнольдыч таскал вещи обратно на Плющиху. Таскал сам, надрываясь под тяжестью этажерок и винтовых табуретов.

Останавливаясь на лестнице отдохнуть, он снимал старомодное золотое пенсне и испуганно мигал серенькими ресницами.

Глава 9.

Московские ассамблеи

Мадам Молокович проснулась поздно, в первом часу. Муж давно уже был на службе. В комнате было отвратительно. На столе громоздилась оставшаяся после ужина грязная посуда (мадам Молокович поленилась ее вымыть и оставила до утра, когда придет домработница). На стульях валялись юбка, чулки и бюстгальтер. На диване лежал корсет, похожий на летательную машину Леонардо да Винчи. Угол одеяла съехал с постели на пол. В раскрытой дверце зеркального шкафа отражалось опухшее после сна лицо и гривка неестественно желтых стриженных волос. На затылке просвечивались корни волос природного цвета — черные.

— Ню-ура! — крикнула мадам Молокович. — Ню-ур!

— Иду-у!

И в комнате появилась домработница Нюра. На лице ее было выражение напряженного страха и преданности.

— Подымите сторы, — сказала мадам Молокович. — Да подождите, не топайте ногами, как лошадь. Сначала уберите посуду. Да не гремите вы подносом… Гос-поди, несчастье мое… Подождите, говорят вам! Поставьте посуду на место.

Нюра повиновалась.

— На рынке были?

— Были, — покорно ответила Нюра.

— Принесите сдачу. Да погодите, господи, горе мое, куда вы уходите?.. Сначала посчитаем. Сколько я вам вчера дала? Пять рублей?

— Пять.

— Что же вы купили?

Нюра привычно загнула шершавый, как наждачная бумага, указательный палец. Началось самое мучительное- утренние расчеты.

— Да погодите вы, господи, не болбочите, как индюшка, ничего понять нельзя. Так, значит, мясо один рубль шестьдесят копеек, да двенадцать копеек лук — один рубль восемьдесят две копейки, да один рубль девяносто копеек масло — будет два рубля девяносто копеек. Что вы еще брали? Телятину? Телятина — девяносто? Значит, два девяносто да девяносто будет три рубля девяносто копеек. Да тридцать восемь копеек подсолнечное… Сколько же это будет? Три рубля девяносто копеек и тридцать восемь копеек — четыре рубля тридцать восемь копеек. Все?

— Все, — сказала Нюра и вздохнула. — Больше ничего не брали.

— Значит, — высчитывала мадам Молокович, хмуря жирный лобик, — я вам дала пять рублей, а вы истратили четыре рубля тридцать восемь копеек. Значит, сдачи — пятьдесят восемь копеек. Давайте деньги и принесите мой ридикюль. Он там, под кофточкой… Что же вы стоите, как лошадь? Вам говорят!

Но Нюра не двигалась с места. Она ошеломленно смотрела на стенку, оклеенную прекрасными розовыми обоями со следами раздавленных клопов.

— У меня гривенник сдачи, — произнесла она, с трудом шевеля губами.

— Гос-поди! — воскликнула мадам Молокович. — У нее гривенник сдачи! Откуда же гривенник, когда должно быть пятьдесят восемь. Вы что покупали?

Счеты возобновились.

— Телятина — девяносто, — считала Молокович, — да мясо рубль шестьдесят, итого — два девяносто. Да рубль девяносто масло. Будет четыре девяносто. Да тридцать восемь копеек подсолнечное — пять тридцать восемь. Да двенадцать копеек лук — пять сорок восемь… Погодите! Сколько я вам давала? Пять? А вы истратили пять сорок восемь… Как же вы могли истратить пять сорок восемь, если я вам дала пять? Ну ладно, потом сосчитаемся. Горе мое!.. Заберите грязную посуду и давайте чай!

И мадам Молокович вытащила из-под одеяла пухлые волосатые ноги.

Трудно приходится интеллигентной женщине в наше суровое время.

Мадам Молокович часто жалуется на жизнь. Она — женщина интеллигентная. Она — тонкий, нежный организм, который не выносит нынешних треволнений и после того, как ей приходится защищать свои права (а случается это довольно часто), она неделями чувствует себя совершенно разбитой. Муж очень любит свою Анжелику. Однако ей он надоел. Она охотно ушла бы от него. Но к кому? Ведь настоящих людей нету.

Мадам Молокович томно потянулась и выглянула в окно. Во дворе, скрестив на груди руки, стоял управдом. Дворник Афанасий что-то горячо ему доказывал. "Господи! — вскрикнула Анжелика Молокович. — Остап Ибрагимович, душечка". Она подкрасила толстые потрескавшиеся губы, быстро, но основательно, попудрилась и бросилась к двери, едва не сбив Нюру с чайным подносом в руках.

— У нас бывает, — щебетала мадам Молокович, повиснув на руке Остапа, — небольшой, но хорошо подобранный кружок друзей. Я с детства всегда подбираю людей по принципу интеллигентности. Вы знаете, в последнее время интеллигентный человек — это такая редкость, такая редкость! Вот, например, зубной врач Петькин. Это же какой-то аристократ духа. В его присутствии просто страшно становится: какая эрудиция, какой самоанализ, какая тонкость в знаниях. Или Вздох-Тушуйские. Они на всех премьерах в театре бывают и вообще большие любители искусства. А Дартаньянц! Талант, положительно талант. Сейчас он участвует в съемке картины "Чресла недр". Девица же Быкова просто красавица. Приходите к нам на ассамблею. Петькина послушаете. С Вздох-Тушуйским о театре поговорите, у Дартаньянца узнаете много нового о киноискусстве. Смотрите, не влюбитесь только в девицу Быкову! Так придете?