Генеральный попаданец (СИ) - Коруд Ал - Страница 36

Конечно, найти смешное в подлинной жизни, в реальных людях значительно сложнее, чем в придуманном киномире. Для меня отказ от приемов «ненатуральной» комедии начался с фильма «Дайте жалобную книгу». Сценарий так и просился на экран в цветном, музыкальном воплощении, с героями в ярких, нарядных костюмах, снятыми исключительно в солнечную погоду. Я начал с того, что отринул цвет. Это был мой первый черно-белый художественный фильм. Я стал пытаться переломить условность ситуаций и характеров максимально правдивой съемкой и достоверной, без комикования игрой актеров. Стремился создать на основе искусственно сконструированного сценария правдивую комедию.

Мы отказались от съемки декораций, построенных на киностудии. Вместе с молодыми операторами Анатолием Мукасеем и Владимиром Нахабцевым и художником Владимиром Каплуновским я снимал картину только в подлинных интерьерах и на натуре. За окнами кипела настоящая, неорганизованная жизнь. При съемке уличных эпизодов применялась скрытая камера, то есть среди ничего не подозревавшей толпы артисты играли свои сцены, а аппарат фиксировал все это на пленку. В основном я привлек актеров, которых можно было бы скорее назвать драматическими, нежели комедийными. То есть, создавая «Дайте жалобную книгу», я искал для себя иные, чем раньше, формы выражения смешного на экране.

Однако этой тенденции сопротивлялся довольно старомодный материал сценария, да и сам я не был достаточно последователен. В картине, я думаю, отчетливо видно это сочетание новой для меня режиссерской манеры с моими прежними приемами. В результате реалистические, естественные эпизоды соседствовали с традиционно комедийными сценами. То же самое случилось с артистами: одни играли бытово, заземленно, другие — гротесково, подчеркнуто. Я не отношу этот фильм к числу своих удач, тем не менее не стыжусь его ни капельки. Картина «Дайте жалобную книгу» была для меня своеобразной «лабораторией» и стала переломной. Именно ее я расцениваю как переход от чисто жанровой, веселой комедии к фильмам не только смешным, но и печальным. Главным для меня было сделать выводы из удач и просчетов этой ленты. Впрочем, это важно после каждой картины.

Начались кинопробы. И тут я почувствовал что-то неладное. Актеры пробовались очень хорошие — Андрей Миронов, Михаил Волков, Сергей Юрский, Олег Ефремов, Виктор Костецкий. Играли они все очень даже недурно, но я чувствовал, что мой собственный интерес к постановке «Сирано» падал от пробы к пробе. Я не понимал, в чем дело. Меня не покидало какое-то смутное ощущение вторичности, — как будто я делал двадцать пятую по счету экранизацию известной, набившей оскомину вещи. Чувство, для меня было новое, незнакомое. Очевидно, как я понимаю сейчас, это говорило о том, что я уже привык к «авторскому» кинематографу, что для меня стали узковаты рамки только экранизатора. Но тогда, понятно, сформулировать свою туманную неудовлетворенность я не мог.

В пьесе Ростана проходило, переплетаясь, два мотива: столкновение поэта с обществом и тема великой неразделенной любви. Так вот, если любовные перипетии как-то удавались актерам, то гражданская интонация звучала слабо, неубедительно, несовременно. А в 1969 году гражданские устремления еще волновали нашу интеллигенцию. Вскоре, в начале семидесятых, наступит общественная апатия — расправятся с «подписанцами», вышлют за границу инакомыслящих, кое-кого попрячут по «психушкам», а кого-то засунут в лагеря. И общество успокоится, погрузится в спячку. Послушная часть «элиты» станет интересоваться только материальными благами: машинами, дачами, квартирами, мебелью, мехами и драгоценностями, поездками за рубеж.

Глава 11

22 февраля 1965 года. Помазание на царство раба Божьего Леонида, Москва. Старая площадь

Даже в этом мире первых лиц ежедневность потихоньку превращается в рутину. Утренняя разминка, бритье, завтрак. Сегодня Витя выкатила на стол омлет. Заявила, что посоветовалась с подругами и мне такое можно. Ну раз можно, то с удовольствием скушаю. Внутри какая-то трава, но вкусно. Супруга Ильича с удовлетворением в глазах наблюдает за моей довольной мордашкой. Они так давно живут, что понимают друг друга без слов. То-то она на меня иногда странно таращится. Потому что я не я и это ей заметно. Эх, придется все-таки поговорить. Оттягивать дальше опасно.

С семейным обедом вчера не задалось. Юра сдает сессию в Академии Внешней Торговли. Так что причина уважительная. Ильич желал видеть его дипломатом. В СССР с его пафосными лозунгами внезапно любая работа заграницей автоматически становится престижной. Прям когнитивный диссонанс возникает при чтении мемуаров нашей богемы. Любой европейский Мухосранск для них свет в оконце. Ну это не сегодня началось и не нами закончится. Вспомним нашу элиту в конце прошлого века, что просаживала конвертируемые рубли зимой на «Лазурном берегу» или спускала состояния в Парижских салонах. Из послезнания мне понятно, что человек он приличный, нечего ему прозябать на задворках. Есть и на него планы.

Галка, то есть Галина забежала ненадолго. У них с Ильичом нынче разлад на фоне романа с Игорем Кио. Я так же, как и настоящий Брежнев считаю его вздором. Но Галка мне глянулась. Простая, эмоциональная, в чем-то доверчивая. Потому после скорого обеда, в этот раз Виктория Петровна все-таки сготовила «мой» любимый борщ и котлетки из индюшки, я подозвал дщерь к себе и выдал экспромтом:

— Тебе бы, голуба, такую энергию да в нужное русло.

Галина зыркнула на меня неласково. Не любит, когда учу её. Мне же надо уберечь эту своенравную даму тридцати шести лет от гиблых последствий. Да и мне самому слабые места в ближайшем будущем ни к чему.

— Ты о чем, папа?

Последнее слово она произносит с издевкой.

— Дело тебе подыщем. Общественно полезное. Не смотри так. Есть занятия и по твоей натуре. Но неволить не собираюсь. Понравится, работай, помогу.

В глазах дочери Ильича вспыхнул на секунду огонек, но она куда-то торопилась. Ах-ха, сегодня же воскресенье и будет цикловое представление. Но уже в двери она обернулась. Я знаю, чем зацепить женщину. Ха-ха.

Сейчас же по пути на Старую площадь «сверяю часы». Вчера полдня после обеда провел за планом будущих действий. Он, наконец, набирает массу и более четкие очертания. Осталось дополнить его информацией. Для этого еще с утра по телефону озадачил помощников и Черненко. Последний так с вчерашнего вечера в мыле. Еще бы, созвать всех на внеплановое заседание Президиума. И самое главное — непонятно по какому поводу. Собрать удастся не всех. Но и ладно. Основные лица будут присутствовать. Их-то мне и надо!

Настроение улучшается, и у крыльца ЦК из «ЗИСа» вылезаю бодрячком, готовым порвать любого. Скачу по лестнице, затем останавливаюсь осмотреться. Поодаль виднеются наряды милиции, автомобили, люди в темных пальто. Легкая поземка сменилась морозцем, над столицей первого в мире государства рабочих и крестьян встает багряное солнце. Хороший будет день!

Цуканов успевает принести очередную папку бумаг на подпись и озвучивает результаты поиска. Командую:

— Давай их мне всех поочередно в Заречье. Составь график.

— Хорошо.

— Тогда приглашай народ на заседание. И чаю мне. Как всегда, с лимоном.

Все-таки мал и неудобен этот кабинет. Да по мне еще и мрачноват. Чуется в нем некая старорежимность. И дело даже не во мне из будущего. Ильич тутошний тоже этот аспект осознавал, и потому кабинет в Кремле выдержан совсем в других тонах. В духе иного времени. Даже интерьером можно показать изменения в политике. И на него ведь будут равняться остальные. Надо после заседания обязательно съездить в Кремль. Допиваю чай, первым заходит Черненко и так с намеком кивает и садится поодаль.