Генеральный попаданец (СИ) - Коруд Ал - Страница 27

Но и внешнеполитическая активность Косыгина стала постепенно затухать, а точнее, его стали всё больше переключать на страны далеко не первостепенной важности. Как я понимаю, дело тут было в том, что на первые роли всё больше выдвигался Брежнев, про коллективное руководство стали говорить всё меньше, а потом и вовсе замолкли. А поскольку важнейшие международные вопросы всегда обсуждаются реальными первыми лицами государства, такие страны, как США, Франция, Великобритания, Западная Германия и Индия, стали компетенцией Брежнева, как, впрочем, и внешняя политика в целом. Естественно, что он был первым и при встречах с иностранными президентами и премьер-министрами, главенствовал на различных торжественных приёмах, которые, кстати, любил'.

Злые языки на нашем историческом форуме считали, что внешнеполитическая активность Косыгина снизилась не только из-за усиления напряжённости в отношениях между председателем правительства и Брежневым. Не обошлось и без интриг Александрова-Агентова, который видел в Трояновском конкурента и не хотел, чтобы кто-то из членов Политбюро имел в помощниках экстра-специалистов по международным делам. Хотя это мнение Трояновсого не так существенно. В нем могла говорить и банальная обида.

Еще один момент. Брежнев и Александров-Агентов имели на многие вещи совершенно разные взгляды. Александров-Агентов, оставаясь догматиком в вопросах ленинизма, не скрывал, что в искусстве ему немного ближе были авангардистские тенденции, а почвенничество вызывало у него лишь изжогу, между тем Брежнев с юности поклонялся Есенину. В чём же тогда могли сойтись Брежнев и Александров-Агентов? Часть наш форумчан считала, что Александров-Агентов, помимо своих обязанностей помощника по международным делам, выполнял по чьему-то заданию и другую тайную миссию, всячески помогая своему шефу через не выявленные пока каналы продвигаться к вершине власти, а заодно подтягивать к политическому олимпу нужных людей.

Брежнев наверняка знал об этой миссии Александрова-Агентова, поэтому и вынужден был держать его при себе. Не случайно он, став в 1963 году фактически вторым секретарём ЦК, сразу перетащил с собой из Верховного Совета и Александрова-Агентова. Косвенно эту версию подтверждают мемуары прораба горбачёвской перестройки — Александра Яковлева. Уже в «нулевые» годы тот рассказывал, как 14 октября 1964 года замер весь аппарат ЦК. Все томились в ожидании результатов пленума ЦК. Спокоен был только помощник Брежнева. Александров-Агентов позвонил Яковлеву и попросил зайти.

'Он, — рассказывал в воспоминаниях Яковлев, — предложил поучаствовать в подготовке речи для Брежнева на встрече с космонавтами.

«Так я узнал, что новым „вождём“ будет Брежнев»

«Мы сидели вдвоём с Александровым в его небольшой комнате и сочиняли речь. Он постоянно вызывал стенографистку и диктовал 'свои формулы», я, в свою очередь, пытался изложить на бумаге «свои соображения». Потом объединяли наиболее удачные фразы и снова переделывали. Обычная практика. Работать было трудно. И вовсе не потому, что Андрей Михайлович обладал невыносимым характером. Его боялись многие, опасались все. Хотя справедливость требует сказать, что он был первоклассным специалистом по международным делам, знал и помнил очень многое, умел грамотно диктовать тексты, не боялся отстаивать свою точку зрения, невзирая на ранги тех, с кем разговаривал, включая и Брежнева. Так вот, трудно было работать над текстом потому, что нам постоянно мешали. Телефон Александрова звонил без умолку.

— Здравствуйте, Юрий Владимирович, — это был Андропов. — Да нет, не надо… Хорошо. Присылайте текст.

— Здравствуйте, Борис Николаевич, — звонок от Пономарёва. Нет, не надо… Хорошо. Присылайте текст…

— Здравствуйте, Дмитрий Фёдорович, — ответ Устинову.

И так далее.

— Секретари ЦК занервничали, — сказал Александров. — Опасаются за карьеру. Предлагают помощь. — Своего сарказма Александров не скрывал'.

Смысловая вкладка

Из книги Петра Вайля «Мир советского человека».

Эра коммунизма началась в Советском Союзе 30 июля 1961 года. Можно сказать, что этот день следует считать датой построения коммунистического общества в одной отдельно взятой стране — СССР. Хотя проект новой, третьей, Программы КПСС был принят Пленумом ЦК в июне, в газеты текст попал 30 июля. Готовая Программа КПСС обещала построить коммунизм, и эта задача, собственно говоря, уже была выполнена самим произнесением сакральных слов: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Строительство утопии — и есть воплощение утопии, так как все, что для этого нужно, — наличие цели и вера.

Такое прочтение проекта Программы КПСС возможно только при подходе к тексту как к художественному произведению. В этом великая разница между проповедью и инструкцией. Инструкцию должно выполнять, проповеди достаточно внимать. Проповедь о добре, благополучии и красоте жизни, которую несла новая Программа, наводила на сравнения с утопиями прошлого. Новая редакция утопии — Программа КПСС — была универсальной, учитывая в самом буквальном смысле мысли и чаяния всех членов советского общества. Потребность в таком универсальном инструменте назрела.

Всегда перед страной стояли конкретные и внятные задачи: победить внешних врагов, победить внутренних врагов, создать индустрию, ликвидировать безграмотность, провести коллективизацию. Все это сводилось к общей идее построения социализма, вскоре после чего началась великая война — мощный импульс созидания через разрушение. Советский народ всегда что-то строил, попутно что-то разрушая: буржуазное искусство, попутчиков, кулачество как класс. XX съезд отнял у людей идеалы — маячил призрак великой смуты: священное имя Сталина, «вождя и вдохновителя всех наших побед», было дискредитировано. Страна пребывала в неясном томлении — без опоры, без веры, без цели. Со страной поступили нечестно, сказав, как не надо, а как надо — не сказав.

В самом прямом смысле в конкретные цифры Программы никто не поверил. Но этого и не требовалось — по законам функционирования художественного текста. Но зато каждый нашел в Программе желаемое для себя. О чем же говорила Программа? Целью она провозглашала строительство коммунизма — то есть общества, смыслом которого является творческое преобразование мира. Многозначность этой цели только увеличивала ее привлекательность. Творческое преобразование мира — это было все: научный поиск, вдохновение художника, тихие радости мыслителя, рекордная горячка спортсмена, рискованный эксперимент исследователя.

При этом духовные силы человека направлены вовне — на окружающий мир, неотъемлемой частью которого он является. И в качестве таковой человек не может быть счастлив, когда несчастливы другие. Знакомые по романам утопистов и политинформациям идеи обретали реальность, когда любой желающий принимался за трактовку путей к светлой цели.

Художники-модернисты усмотрели в параграфах Программы разрешение свободы творчества. Академисты и консерваторы — отвержение антигуманистических тенденций в искусстве. Молодые прозаики взяли на вооружение пристальное внимание к духовному миру человека. Столпы соцреализма — укрепление незыблемых догм. Перед любителями рок-н-ролла открывались государственные границы. Перед приверженцами «Камаринской» — бездны патриотизма. Руководители нового типа находили в Программе простор для инициативы. Сталинские директора — призывы к усилению дисциплины. Аграрии-западники разглядели зарю прогрессивного землепользования. Колхозные мракобесы — дальнейшее обобществление земли. Прогрессивное офицерство опиралось на модернизацию военной техники. Жуковские бонапартисты — на упомянутых в Программе сержантов.

И все хотели перегнать Америку по мясу, молоку и прогрессу на душу населения: «Держись, корова из штата Айова!»