Собиратель земель (СИ) - Старый Денис - Страница 28

Первоначально отряд такой конницы возник из-за недостатка тяжелого вооружения, но я всерьез думаю, что средней коннице быть, на нее найдутся свои задачи.

А вот половцы в город не входили, они устраивали «карусели» у стены, поливая защитников градом стрел. Половцева использовать на улочках Владимира было категорически нельзя. Не должны владимирцы считать меня и Братство завоевателями, только освободителями. А половцы в понимании многих людей, которые некогда прибыли с южных княжеств в Суздаль, а после во Владимир, еще большие завоеватели и враги, чем даже христиане-шведы. И это не сломить, в этом не переубедить людей. Уже сейчас укоренились установки, что Степь — враг.

Впрочем, пока так и есть, и я лишь незначительно изменил положение дел. Русские воины разбили большинство половецко-кипчацких орд, чьи кочевья были на западе от Волги. Но есть орды кипчаков, которые кочуют восточнее Волги, есть те, что вассальные булгарам или подчинены даже Хорезму, казалось далекому и неведомому. Они могут прийти, если посчитают, что западная Великая Степь, Дикое Поле, освободилось.

Так что со Степью война не закончилась, лишь завершился очередной раунд, период в нескончаемом противостоянии. Но уже скоро, думаю я, что даже еще при моей жизни, придется встретиться к кем-нибудь степным, скорее всего, с теми же восточными кипчаками. Или с турками-сельджуками?

— Дозволь, воевода! Как же мне воином быть, да быть только при тебе? — сквозь туман моих размышлений, в которые я сильно углубился, прорывался голос сотника Весняна.

— Ты рвешься в сечу? А что я говорил про это? — начал я очередной урок-поучение.

Я еще раз рассказал Весняну про важность сохранения жизни любого командира, что это важнее, чем жизнь рядового ратника. Но, чувствуя тоже самое, что Веснян, отпустил-таки его «размяться».

— Ладно, иди! — через минут пять разговоров про то, что командиру нельзя слишком сильно рисковать, сказал я.

Я и сам уже скоро пойду в город, как только придут сведения, что детинец взят.

* * *

Карачун лично зарубил уже двоих… собственных ратников, да не рядовых, а сотников. И нет, он не перешел, вдруг, на сторону врага, коим, безусловно, являлось для него Братство. Воевода бил и даже казнил собственных воинов потому как стремился навести порядок в остатках войска, запугать всех, заставить воевать. Командиры уже предложили Карачуну идти на переговоры, за что и поплатились.

Делегация, пришедшая к воеводе, предложила относительно складывающейся ситуации весьма даже удобный вариант выхода из положения. Они просили Карачуна закрыться в детинце и, под угрозой спалить все и вся, прикрываясь некоторыми боярскими семьями, которые были в заложниках и ютились на охраняемых усадьбах, начать переговоры.

Казалось бы, что в таком предложении дурного, предательского? Однако, Карачун счел, что его командиры удумали крамолу и клятвоотступничество. Воевода особо не разбирался и заколол сначала одного сотника, наиболее активного среди собравшихся. Сразу после этого, обнажив меч и направив его на Карачуна, родной брат только что убитого сотника попытался нанести удар воеводе. Однако, все знали, сколь лютый в сече верный пес князя Ростислава Юрьевича.

Карачун оправдал ожидания и лихо зарубил второго сотника.

— Кто еще, псы? — зло спросил у собравшихся воевода. — Пока ваши ратники сдают стену скотам из братства, вы здесь учиняете крамолу. Быстро всем на свои места! Не думайте, что в детинце мы схоронимся. Все слышали гром и видели, как рушится стена. Это новое оружие от Лукавого, которое сам Люцифер дал в руки отступника от веры, воеводе братства. Идите и убейте их всех или сложите головы за веру христианскую, или за веру пращуров наших. Все едино, мы боремся со злом.

Выдав столь пламенную речь, показав всю свою силу характера и несгибаемую волю, Карачуну удалось побудить некоторых своих сотников действовать. Командиры отправились к своим воинам, которые частью уже собирались у ворот детинца. В это время, прорвавшихся в город врагов сдерживала меньше половины от оставшихся в строю ратников.

Сотник Прус, присутствующий на этом кровавом Военном Совете, корил себя за то, что смалодушничал, не попытался убить воеводу Карачуна. Два сотника, два брата, бывшие отличными воинами и всегда приветливыми людьми… он дружил с братьями, мало того, был женат на их сестре. А теперь Прус понимал, что ему предстоит умереть, если не сделать что-либо иное, в чем много сомнений.

Понимал он и другое, что партия Ростислава Юрьевича сыграна, и князь в пух и прах проигрался. Конечно, согласно клятве он, сын славянского племени бодричей-вендов, перебравшийся некогда в Новгород, погибнет за интересы князя, которому служит только по найму, а не по убеждению. А ведь над его родиной, нет, не Русью, а Вендской землей, уже кружат черные вороны с крестами на плащах.

Много мыслей роились, образовывая вихри, в далеко не глупой голове сотника. Он не мог принять решение, которое напрашивалось, которое можно объяснить, но, которое шло в разрез его клятвой.

— Что делать будем, сотник? Смотрящий на крыше дома сказал, что братские воины с крыльями уже начинают отрядами расходиться по городу в направлении детинца, — взывал к задумавшемуся сотнику старший десятник.

— Я не знаю. — скупо отвечал Прус.

— Это решение принимать только тебе, старший. Что бы ты не решил, я тебя поддержу, — солгал старший десятник Чудин, стараясь пока не выдавать своих истинных намерений, давая возможность Прусу принять решение не сопротивляться.

Сотнику намекали на то, что в остатках его сотни, а это всего восемьдесят пять человек, при семнадцати раненных от первоначальной численности в сто восемьдесят три воина, почти все склонные к предательству Карачуна.

— Хорошо. Мы это делаем и уходим к вендам, на мою прежнюю родину. Там сейчас идет большая война, опытные воины пригодятся. Вот только вождь Никлот никогда не возьмет тех, кто однажды предал. Потому нужно это сохранять в тайне, — принял решение прус.

Чудин улыбнулся. Он был рад, что не пришлось совершать двойное предательство, убивая сотника и одновременно предавая воеводу Карачуна. На самом деле, он вместе с другими десятниками установил контакт с представителями Братства. И то, какое предложение прозвучало от врага, устроило всех причастных и осведомленных людей в сотне.

Три дня назад, во время одного из многих и многих штурмов, когда враг уже смог уже закрепиться на одном из участков стены, где несли службу три десятка из сотни Пруса, неожиданно прозвучал сигнал штурмовикам отступить. Не все смогли покинуть место ожесточенного боя, и троих штурмовиков Чудину удалось взять в полон.

Он не стал их убивать, напротив, скрыв факт пленения от своего командования, спрашивал у плененных о ситуации, которая происходит вокруг Владимира и, что вообще творится. Услышанное сильно озадачило Чудина. Он и раньше успел прочитать воззвание старшего сына Ростислава Юрьевича, Мстислава Ростиславовича. Это были сильные слова, заставившие не только старшего сотника поколебаться. И, пусть воевода Карачун пригрозил всем ратникам за чтение крамольных грамот смертью, любопытство людей сложно чем-либо изничтожить.

— Дозволь, сотник, мне сделать все, чтобы с прибытком быть, и ты честь свою не замараешь. Хочешь, я тебя в полон возьму, будто мы взбунтовались? — предложил старший десятник.

— Это лишнее, — не сразу ответил сотник.

Чудин посмотрел на Пруса, словно извиняясь перед ним, хотя никакого прощения просить не стал. Между тем, не теряя времени, старший десятник стал отдавать приказы. Сотник дублировал их, будто отключился от реальности и лишь бездумно повторял слова.

По договоренности с Братством те, кто готов сдаться, может вывесить белый стяг или любую белую тряпицу на палке или копье. Это означает, что штурмовики не будут трогать сдающийся отряд. О возможности сдаться и получить пощаду было написано и в той грамоте, листы из которой некоторое время распространялись по стольному граду Владимиру.