Собиратель земель (СИ) - Старый Денис - Страница 21

— А мой отец отдавал такой приказ, чтобы бить слугу Господа? — тихим замогильным голосом спрашивал княжич.

— Да, епископа Ануфрия били, это были свеи, так как все православные отказались бить святого отца. Люди будут на твоей стороне, — продолжал я давить на Мстислава. — В ином случае, ты станешь самым известным на Руси насильником, охальником, богоотступником и соучастником преступлений твоего отца.

— Ты убить хочешь отца моего? — спросил княжич.

— Не хочу, — солгал я и предоставил Мстиславу полуправду. — Если он не уйдет, не образумится, не посчитает нужным спасти тысячи душ, то его могут убить и свои же.

— Отец не образумится. Он в последнее время стал другим, в церковь так дважды пропускал по воскресеньям, еще под Торжком только три раза молился, — сознание Мстислава стало искать оправдание уже почти принятому решению о предательстве.

Так всегда бывает. Если человек решает сделать что-то плохое, но при этом в нем еще тлеют угольки нравственности и морали, то мозг ищет оправдание не перед кем-то, а перед собой. Как известно, кто ищет, тот всегда найдет.

Еще минут через двадцать препирательств и терзаний, Мстислав был уже готов к тому, чтобы прочитать и поставить свою печать на первой листовке-воззвании к народу православному. Причем, обращение было и к людям владимирской земли, и к новгородцам. Шведы только умалчивались, а косвенно, так и прослеживался намек, что они вообще чужие и не должны топтать русские земли.

— Люди православные, поминающие Господа нашего Иисуса Христа, к вам взываю, — зачитывал я вслух послание. — Стоит ли жажда наживы или стремление к власти разрушений и смерти, крови и детского непорочного плача? Стоят ли низменные пороки выше того, чтобы бить святого отца, пастыря христианского, епископа Ростово-Суздальского? Или осквернять имя преподобной Ефросиньи Полоцкой? Отец мой, но не я, сего хотел. Отец мой, но не я привел вас сюда, словно на заклание. Собираются уже супротив людей новгородских полки Братства православного Андрея Первозванного, берет уже оружие в руки ремесленный люд в Ростове и Суздале, Москве и во Владимире. Они уверовали, что противостоят безбожникам. Но это не так. Вы же не хотели, чтобы церкви были поруганы, а епископ избит?..

Я читал воззвание и понимал, что получается настолько в точку, такой удар по сознанию многих людей, что подобное не должно было пройти мимо. Конечно, подобные «стенания о милосердии и покорности» могли бы исходить от самого епископа, мол помогите и отомстите. Но, во-первых, Ануфрий не согласился бы признать, что его прямо-таки избили. Во-вторых, новгородцы же выбрали своего архиепископа, так что здесь еще нужно дипломатично пройтись по ситуации. В-третьих, понимая, что последует далее, Ануфрий, человек в высшей степени гуманный, не стал бы провоцировать людей на новый виток сопротивления.

Относительно Нифонта, для меня принимать решение оказывалось несколько сложной задачей. По сути, лжесвященник отпустил меня, он явно дал понять, что не против узаконить свое положение. Я почти уверен в том, что Нифонт пойдет на сделку, причем, почти на любую. Как бы только образумить Изяслава Мстиславовича, чтобы тот, пусть и припугнул бы Новгород, но пошел на переговоры, а не проливал реки крови.

— Это очень… Сильно. Ты чей? Божий человек? Али от Лукавого? Понимаю, что нынче отец мой… Тяжко ему придется, если такую грамоту люди читать станут, — сказал впечатленный услышанным воззванием Мстислав.

Даже Агафья прониклась, как-то подобралась, ноги хоть свела, прекратила светить своими прелестями. Если такая прожженная девка, которая пошла на сложносоставную интригу с княжичем прониклась текстом, значит, я попал в самую точку. А как иначе, если при написании воззвания учитывались и религиозные чувства, и политическая ситуация, и положение дел на местах, мягко сказать, не в пользу князя Ростислава Юрьевича. Да и награбили уже новгородцы, что только возможно и что успели. Остальное суздальцы с москвичами и ростовцами только с боями будут отдавать пришлым.

— Как дите твое назвать, коли сладится? — усмехнулся я, показывая на Агафью.

Мстислава вновь бросило в эмоциональные качели. Столько эмоций молодой мужчина не мог поглотить, осознать, не получилось у него воспрепятствовать буйству чувств. Княжич рыдал. Но, это ничего. Как говорил мне мой дед, командир Красной Армии: «Плачь побольше, меньше ссаться будешь!». Вот такое доброе и нежное слово от дедушки получал любящий внук. Но авторитет предка незыблем, на него и ровнялся в прошлой жизни, да и в этой тоже.

Ростислав Юрьевич пребывал в чрезвычайно непрогнозируемом состоянии. Он то смеялся, то рычал, как зверь лютый, а после плакал, словно ребенок. Все рушилось прямо на глазах, будто Бог отказался от него. Даже сын предал, старший, для которого и строил свою державу Ростислав. А тут… Но не меньше на сознание князя повлияло и то, что из него делают безбожника, того, кто приказывает бить епископов.

— Одумайся, князь! — даже вернее самого верного человека, воевода Карачун, и тот не смог выдержать и высказывал свое отношение к глупейшим поступкам Ростислава Юрьевича.

— И ты, Карачун, туда же? — взревел князь. — Так возьми нож и выйди против меня! Что? Нет? Тогда не смей более советы давать!

Ростислав Юрьевич посмотрел по сторонам в поисках архиепископа Нифонта. Нет, не пришел во двор княжеского подворья главный новгородский священник, не хочет смотреть на казни.

Во дворе избитыми и связанными лежали более двадцати шведов. Это были остатки из тех, кто участвовал в избиении епископа у Суздаля в женском монастыре.Князь, когда началась успешная для его его врагов компания, направленная на сотворение из Ростислава того, кто отдает приказы бить православных священников, приказал найти тех, кто это сделал, кто жестоким образом избил епископа.

Князь поверил почти всему, что писалось в послании. Он хотел объяснить поступок своего сына, которого хоть и держал в строгости, но искренне любил. Единственным оправданием того, что Мстислав Ростиславович пошел на предательство, может быть вера в Господа. Да и сам князь, когда узнал из воззвания, что начало распространяться во Владимире, что избили священника, негодовал.

Чтобы умерить бунтарский дух, показать себя истинным христианином, Ростислав приказал найти тех, кто бил епископа Ануфрия и жесточайшим образом казнить их. Как ему не объясняли, что избиения и не было, что так… руку закрутили, да разок ударили для острастки, Ростислав уже никого не слушал.

— Одумайся, князь! — закричал на русском языке шведский командир-сотник.

Он был одним из тех, кого схватили. Вот только среди осуждённых была лишь половина из тех, кто тогда был у Суздаля, остальные не причастны. Ростиславу показалось, что обвинить во всем шведов — самое то дело. А еще в таком случае можно забрать у свеев все награбленное ими. Забрать и раздать новгородцам, даже некоторым владимирским боярам, чтобы те поддержали князя.

Ростислав ранее не был сильно энергичным князем, довольствовался тем, что есть, даже в дела Новгорода практически не лез. Но сейчас он показывал уже совершенно противоположное стремление, может быть, характер отца и деда стал пробиваться. Князь слишком много действовал. Пытался вникнуть во все дела, даже читал восковые таблички и бересту с записями, кто, откуда и сколько взял хлеба либо награбленного. И эти действия оказали обратный эффект, для князя не лучший. Он вникал в то, сколько получилось награбить и уже уличил многих в скрытии истинных масштабов грабежа.

Вдруг, Ростислав Юрьевич осознал, что новгородцы готовы его предать, пойти за сыном, так как тот предлагал относительно приемлемый выход из положения — просто вернуться в Великий Новгород. Учитывая то, что Владимирское княжество уже изрядно пограблено, по крайней мере, Суздаль и стольный град, что Новгород теперь обеспечен хлебом, можно уходить.

— Сажай! — закричал Ростислав Юрьевич.

Воины, ближние гридни, стали усаживать на заостренные колья избитых шведов. Послышались крики ужаса и отчаяния, проклятия и мольбы о спасении. Лишь сотник шведский с достоинством принимал смерть, с молитвой. Хотя, это не значит, что и дальше он будет проявлять мужество, ведь смерть на колу долга и мучительна. Можно и десять часов, и дольше, умирать.