Я – Ворона (СИ) - Вран Карина - Страница 2

Ян — это тоже данные от Фан — не признает дублеров, если речь не о чем-то невероятно сложном в исполнении. У этого щеголеватого господина актеры скачут на живых лошадях, а не едут на лестницах, которые волокут младшие работники студии. Они сами водят авто, и даже трюки выполняют в основном самостоятельно. Только там, где имеется риск для жизни (не здоровья, заметьте, только жизни), режиссер Ян соглашается на использование дублеров.

Помощник Ся с утра (когда я говорю утро, речь о половине четвертого, чтобы вы понимали) разносил всем, кто сегодня снимается, листы со сценарием.

В моем действительно была сцена с падением с обрыва. Спиной вперед, с раскинутыми руками и широко открытыми глазами. Подразумевалась работа со страховкой, но без дублера.

— Мы не станем снимать сцену с падением, — голос режиссера сух.

— Но-о…

— Тишина на съемочной площадке.

Этому неспортивному (и по виду, и по поведению) ничего не остается, как заткнуться и усесться на складной стул. Мебель услужливо приволок и разложил помощник Ся. Тот вечно помятый, что «помогал» на кастинге. Жест со стулом я запомнила. Выслуживается, юрко-скользкий типчик, не зря он мне с первого взгляда не понравился.

Ту часть листа, где я должна рухнуть в бездну, перечеркнули. У мамы это вызвало настоящий стон облегчения. Ян убрал часть эпизода своим единоличным решением.

Теперь мы снимаем, как рослый мужчина в черном ханьфу несет меня-куклу к краю мира. Шагает он медленно, размеренно. Снимают нас с ним на несколько камер. Общий план и крупный план (мой). Затем проход повторяется, только теперь крупный план фокусит лицо мужчины, а не фарфоровую красоту на его руках.

Откуда ханьфу, спросите вы, ведь был же детектив? О, это еще одна изумительная новость. Из разряда: «Что же может пойти не так?» Эти творческие лизоблюды… зачеркнуть! Личинки… вымарать! Хм, личности творческие подумали и решили перенести время и место действия. Из современной столицы в древнюю и слегка… вымышленную.

То есть, декорации и костюмерка будут соответствовать какой-то из эпох древнего Китая, но, чтобы не искать реальные исторические зацепки, страна назовется как-нибудь по-другому. Заодно и демоны лучше впишутся. И можно добавить тайное общество убийц. И заговор против правящей семьи.

И задвинуть фарфоровую куклу, ее значимость для сюжета, немно-о-ожечко назад. Но это мы еще поглядим. Лотос со своими грязевыми шалостями уже отложил начало съемки. Так что вариант: снять всё, а затем выпускать постепенно, по согласованию с каналом, не выйдет. Придется работать по быстрому варианту, где снимают только три-четыре, реже пять эпизодов. Плюс один-два тизера, плюс студийные фото актеров, плюс стиллы — это кадры непосредственно из снятых эпизодов.

И с этим выйдут в эфир. В таком формате обратная связь от зрителей играет куда большую роль. Довольные (или недовольные) зрители — это не только рейтинги, но и три-четыре тонны… нет, не диетического мяса. Тонны — это про комментарии. Отзывы могут повлиять на сериал весьма существенно. Порой зрительские суждения способны буквально втоптать в грязь росток начинающегося сериала.

Нет, серьезно, это ж как припекло заезженную лошадь Ма (ма в фамилии — как лошадь, и мне плевать, что он скорее конь), что он почти весь сценарий перекроил.

К слову, наши с мамой правки лошадушко не тронул. Они подходят под новый формат сериала, ничего менять не нужно. Морковку ему за это подарю.

Так, всё: меня ставят на землю. Мужчина делает шаг назад. Мы глядим друг на друга. Затем он удаляется, а я остаюсь.

Обрыв края света выбран не только за зрелищность. В этой сцене место символизирует свободу. При обработке зеленую траву под ногами куклы перекрасят. От точки соприкосновения маленьких игрушечных ножек сочная зеленая трава в капельках утренней росы будет жухнуть и умирать. Таково влияние демонической силы, оставшейся отметиной на лбу куклы.

С этой силой и ее последствиями осколок души девочки не хочет больше сосуществовать. Смерть, увядание, угасание. Она устала и хочет покоя. Тот, кто принес ее сюда, помогает ей этот покой обрести.

Кукла маленькими шажочками приближается к краю бездны. Там бурлит и свирепствует облачное море, блестят на солнышке скалы. И манит синева небес… Небо — это свобода. Это медленно поднятые, распахнутые руки-крылья в широких рукавах ханьфу, это золотой луч, отраженный в зрачках.

— Стоп, снято!

Скользит на мокром от росы камне ножка в расшитой матерчатой туфельке. Я ищу опору руками, только кроме воздуха хвататься не за что.

— А-Ли! — истошный крик мамочки.

Рука вверх — знак, что всё хорошо.

Я справилась с равновесием. Не осуществила мечту одного пузана, в которой я лечу в пустоту, да еще и без троса за спиной. Будем честны, до края обрыва больше метра, рисковать и ставить меня впритык никто бы не стал. Без страховки, по крайней мере. Не настолько Ян маньяк. А немножко сместить фокус, чтобы положение куклы казалось ближе, чем есть — это часть особой киношной магии.

Что тоже важно, дорогущий прикид при падении не изгваздала. Вот бы кое-кто позлорадствовал.

Ко мне спешит Ян. Даже на предельном отдалении от цивилизации этот господин одет с иголочки. Хотя работа режиссера располагает, скорее, к более свободному стилю. И к теплым пуховикам. Лето-то лето, но мы на высоте в две с половиной тысячи метров над уровнем моря. Так что спешат ко мне еще и младшие с тепловыми пушками, ручными грелками и кислородным баллоном.

— Мэйли, — присаживается передо мной на корточки режиссер. — Ты молодец.

Скрипят дорогие туфли.

Легонько киваю: мне реально проблематично говорить. За щеками я, что заправский хомяк, держу орехи. Ладно, не орехи, но там специальные вкладки. Нижняя часть лица должна выглядеть шире. Быть кругленькой, кукольной. В глазах расширители и линзы. Слой грима на лице толще, как мне кажется, чем слой кожи. Там натурально как фарфоровая маска.

И мне в этом гриме, если режиссер не даст отмашку: свободна, надо проходить до конца съемочного дня. Это где-то ближе к полуночи, но меня должны отпустить раньше. Затем его снимут и заново наложат к следующей съемке. В четыре часа утра, ага. Красота — страшная сила.

— Знаю, что этого не было в сценарии, — Ян говорит со мной серьезно, как со взрослой — и это располагает. — Но я хотел бы снять еще одну сцену. Хочу, чтобы ты уронила слезу. Вот с таким же светлым лицом. Одна крохотная слезинка. Счастье и освобождение. Но не из того глаза, где грим, из другого. Ты справишься?

Я хлопаю не вполне своими ресницами. С ними тоже поработала девушка-гример. Вот это у него задачки! С такими вводными, что гонорар за роль и почасовая оплата за съемочные часы уже не кажутся легкими денежками…

У меня, я уже устала говорить, безумно сложный грим. И детализированный: так, на лбу красная метка демона. А в уголке глаза — запекшаяся кровавая слеза. Вроде как с этой кровью перешла, впиталась в фарфор душа девочки. И капелька осталась.

— Мне бы не хотелось прибегать к уловкам, — косится на гримершу (та тоже в кучку помогаек затесалась) Ян. — Давай сначала попробуем несколько дублей без них. Если не получится… Я в тебя верю, Мэйли.

Ну как тут отказаться? Это ж вызов, да еще какой!

Зареветь, чтобы в три ручья лило, я могу без проблем. Более-менее красиво заплакать тоже. Но чтобы ровно одна слеза счастья из четко заданного глаза? Блин, а как бы он со звездочкой это снимал? Со «щипалкой», я про луковый карандаш, не иначе.

Пока меня греют и что-то там поправляют, судорожно перебираю воспоминания себя-прошлой. Такие, чтобы проняло — и не только меня, но и людей по ту сторону экрана.

— Мэйли, чуть левее, — через рупор поправляет мою позу режиссер.

Надо ему тоже сравнение найти, а то всем от меня досталось по тотемному животному, некоторым даже несколько. И только Ян ни с кем не соотнесен. О! Он тот еще щеголь, значит, будет — щегол.