Совсем другая сторона - Галина Мария Семеновна - Страница 25

Я подумала, что завтра нужно будет заняться уборкой погреба. Эта мысль меня даже как-то поддержала — лучше заниматься чем-то, чем сидеть в полной растерянности, не представляя себе, что делать дальше.

Я приготовила ужин из того. что смогла разыскать в погребе и на полках, — похоже, запасы скоро придется возобновлять, — накрыла на стол и помогла Хаарту передвинуться к столу. Он тяжело поднялся, опираясь мне на плечо здоровой рукой. Ел он неохотно — конченные едят ничуть не больше здоровых людей, это просто какое-то нарушение обмена. Я сказала о том, что продукты подходят к концу. Он ответил — теперь тебе придется самой этим заниматься, видишь…

Похоже, мне придется теперь заниматься всем. Самое страшное, что я не представляла себе, как я буду все это делать?

— Деньги еще остались, — сказал Хаарт. — Они их не нашли. Да и зачем они им, эти деньги…

Свечи почти догорели, и комнату опять заполнил неяркий желтый свет газового фонаря. В полном молчании я убрала со стола. Нужно было как-то налаживать эту жизнь, какой бы она ни была. Больше у меня ничего не оставалось.

— Пойдем, — сказала я. — Я помогу тебе лечь.

11.

Облака над лесом, над равниной стелились низко — слишком низко, чтобы можно было видеть то, что лежит внизу. Хоть он примерно представлял себе, что лежит внизу — бесконечное зеленое море, которое сейчас, в наступающих сумерках, казалось совсем черным. Где-то там, в лесу и в поле светились редкие тусклые огоньки — слишком редкие, чтобы сливаться в созвездия и реки, как это обычно бывает, когда смотришь на землю с самолета. Унылая, спокойная земля — зато безопасная, впрочем…

Ему очень скоро пришлось убедиться, что это не так — что безопасность — понятие весьма относительное. Это был обычный дежурный полет, и он не ожидал никакого подвоха, как вдруг пространство перед ним расколола ветвистая пурпурная молния. Он почувствовал резкую боль — боль внезапного удара. Воздух, который до сих пор послушно расступался перед ним, точно теплая вода перед пловцом, внезапно стал жестким и недружелюбным; тело свело судорогой и он начал терять высоту. Он вынырнул из одной мутной и непрозрачной тьмы в другую — ту, что расстилалась пониже, под облаками, и попытался выровняться, хватая воздух ртом. Уже через несколько минут он понял, что это ему не удастся. Нужно было спуститься и переждать, пока восстановятся силы и пройдет мышечная боль после внезапного электрического удара. Равнина перед ним была темной и пустой, лишь вдали, на самом краешке тьмы, которая накрывала его со всех сторон, точно сдвинутые ладони, горел один-единственный огонь. И он направился туда.

Он не рассчитывал на какое-нибудь особенное внимание, но знал, что ему предложат поесть и передохнуть, и освободят место у очага — здешний народ никогда ничему не удивляется и не задает вопросов.

Они примут его, как и любого другого человека — или не человека, — который ищет убежища глухой ночью.

Он рассчитал так, что опустится как можно ближе к дому, но так, чтобы можно было подойти к нему пешком — опять же, скорее просто по привычке соблюдать осторожность, чем по необходимости, но боги сегодня были не на его стороне — спокойно спуститься ему тоже не удалось — его провезло по земле какое-то время, прежде, чем он смог сбросить скорость, а потом швырнуло с такой силой, что он на минуту-другую потерял сознание. Когда он пришел в себя, то чувствовал себя еще хуже, чем раньше — в рот набилась земля, ладони жгло огнем и была еще какая-то боль, он так и разобрал, какая, пока не попытался встать и не понял, что это ему не удается.

Он вывихнул ногу.

Некоторое время он лежал неподвижно, ожидая, пока стихнет пульсирующая в ступне боль, потом опять попытался встать. На этот раз у него получилось — нога быстро опухала и по-прежнему болела, но он, по крайней мере, мог становиться на нее. Поблизости не было ни одной надежной опоры — одна лишь трава, которая смягчила падение, но сейчас отнюдь не помогала передвигаться. Прихрамывая, он двинулся в направлении света — сейчас, с земли, он не мог различить ни отблеска, но направление он сверху запомнил. Если меня, по крайней мере, не развернуло при ударе о землю — подумал он.

Если бы с ногой было все в порядке, он дошел бы за полчаса — а так путь занял у него часа два. Наконец, он очутился на вершине пологого холма и чуть не уперся в массивные запертые ворота. Он провел ладонью по стене и пальцы наткнулись на гладкую прохладу медной дощечки, на молоток, висевший рядом на цепочке. Если уж проситься на ночлег, подумал он, то как положено достойному путнику. И он несколько раз ударил молотком по гулкому металлу. Раздался звон — не слишком громкий, но достаточный, чтобы его услышали в доме. Никто не отозвался. Он немного подождал, потом ударил еще раз. Кто-то спускался с крыльца, отблеск света следовал рядом, повторяя каждое движение несущего фонарь человека.

Никакого вопроса задано не было — здесь это не принято, во всяком случае, было не принято, пока всех не напугали банды с той стороны — он слышал, как сняли засов, как кто-то нажал изнутри на створки ворот и они медленно распахнулись.

Ему опять не повезло.

Женщина была явно с той стороны.

Это было видно по тому, как она стояла, придерживая рукой круглый фонарь в плетеной сетке, по тому, как медленно оглядывала его с головы до ног, и даже по выражению ее лица — оно было не спокойным, не равнодушным, как он тут привык видеть, — просто бледным и испуганным.

Если уж начинается полоса невезения, подумал он, она так и будет тянуться, пока чем-нибудь ее не перебить, — и приготовился к дальнейшим неприятностям. Он увидел себя ее глазами — зрелище было явно не слишком успокаивающим — грязного, с разбитой мордой, затянутого в какую-то непонятную одежду. У него не было оружия — может быть, это хоть немного ее успокоит.

— Не смотри на меня так, — сказал он и попытался улыбнуться ей самой обаятельной своей улыбкой, — я упал с лошади, вот и все. И, кажется, сломал ногу.

— Это маловероятно, — сухо отозвалась она, — иначе вы бы сюда не дошли.

— Ну, во всяком случае, я ее здорово потянул.

Она вновь оглядела его. Что-то такое было в этом взгляде… Он невольно поежился. Но она посторонилась, пропуская его. Только тут он увидел, что в другой руке она держит пистолет. Она смотрела ему в спину. Нога опухла и болела все сильнее — он едва мог на нее ступать.

— А где лошадь? — раздался за спиной голос женщины.

— Убежала. Ее что-то напугало. Не знаю, что это было.

Она не ответила. Он обернулся. Она положила фонарь на землю и задвигала засов на воротах. Пистолет она так и не убрала.

— Я могу пройти в дом? — спросил он мягко.

Она молча кивнула, подняла фонарь и пошла за ним. При этом у него все время сохранялось неприятное ощущение, что дуло пистолета смотрит ему в спину.

По лестнице ему пришлось подниматься, схватившись за перила — чувствовать дерево под руками было приятно — оно было такое гладкое и словно хранило дневное тепло.

— Дверь открыта, — сказала она.

Он отворил двери и оказался в полутемном коридоре — свет шел из центральной комнаты цокольного этажа, а потом оказался у него за спиной, отбросив на пол его искаженную, увеличенную тень — это она внесла фонарь.

— Да вы пройдете, или нет, — сказала она раздраженно. Он оперся ладонью о стену и проковылял в дом.

Ему сразу стало ясно, что дом в свое время был разграблен — комната была почти пуста. Одно из окон — замечательное витражное окно, из тех, что с таким тщанием выделывали леммы, было разбито и просто заслонено какой-то доской. У этого окна в кресле кто-то сидел — темная фигура в темном углу, — он сразу понял, что это конченный и немного успокоился — если что-нибудь пойдет не так, ему придется иметь дело с одной только женщиной. Если бы она только не была с той стороны… вот что плохо!

— Он говорит, что свалился с лошади, — раздался голос женщины у него за спиной, — Во всяком случае, с ногой у него действительно неладно.