Космический патруль [=Космический кадет] - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 16

— Вот как? И что было дальше?

— Я ответил, что мне нужно его письменное распоряжение.

— После этого он отстал от тебя?

— Ничуть! Он ответил: «Как вам угодно, мистер Джермэн» самым спокойным голосом, достал записную книжку, написал, что предложил мне есть пирог вилкой, поставил отпечаток большого пальца, вырвал страницу и вручил ее мне.

— И ты стал есть пирог вилкой. Верно?

— Разумеется. Но это всего лишь начало истории. Динко тут же написал второе распоряжение и передал мне, попросив прочитать его вслух. Я так и поступил.

— Что там говорилось?

— Одну минуту… Где-то оно у меня в кармане. — Текс достал листок бумаги из сумки. — Вот оно — читай.

— Курсанту Джермэну, — прочел Мэтт, — немедленно после ужина явиться к вахтенному офицеру, захватив с собой первое письменное распоряжение, которое я ему передал. Объяснить вахтенному офицеру обстоятельства, которые привели к появлению этого распоряжения, и узнать у офицера, насколько законны устные распоряжения такого рода. Подпись — С. Динковски, курсант Академии, завершивший курс обучения.

— Вот это да! — присвистнул Мэтт. — Как развивались события дальше?

— Я кончил есть пирог — вилкой, как и приказал Динко, хотя к этому времени у меня пропал аппетит. Нужно заметить, что Динко был крайне вежлив. Он даже улыбнулся и сказал: «Вы уж не обижайтесь на меня, мистер Джермэн. Я поступил так, как требует устав.» После этого поинтересовался, кто подал мне такую мысль — потребовать от него письменное распоряжение.

Мэтт покраснел.

— Ты сказал ему, что это был я?

— Ты что, за дурака меня принимаешь? Я просто ответил, что один из курсантов обратил мое внимание на параграф номер девятьсот семь.

— Спасибо, Текс, — облегченно вздохнул Мэтт. — Ты — настоящий друг.

— О чем ты говоришь? Но он попросил меня передать этому курсанту одну фразу.

— Какую же?

— «Больше не надо».

— Что — «не надо»?

— Не знаю. Просто передать «Больше не надо», вот и все. Добавил, что курсанты, увлекающиеся космической юриспруденцией, часто кончают тем, что их вышибают из Патрульной Службы.

— А-а… — Мэтт задумался. — Ну и как развивались события дальше? После того, как ты явился к вахтенному офицеру?

— Я прибыл на мостик, и дежурный курсант разрешил мне войти в рубку. Я отсалютовал вахтенному офицеру, назвал фамилию и показал оба письменных распоряжения. — Текс замолчал и уставился куда-то вдаль.

— Ну? Да продолжай ты, ради Бога, не томи.

— Вахтенный офицер самым вежливым образом сделал мне выволочку. Даже мой дядя Боди не справился бы с этой задачей лучше его. — Текс снова замолчал, как будто воспоминание о случившемся причиняет ему мучительную боль. — После этого вахтенный офицер успокоился и объяснил мне, стараясь выбирать самые простые, доступные даже кретину выражения, что параграф девятьсот семь касается исключительно нештатных ситуаций и что курсанты-новички обязаны подчиняться старшим курсантам при любых обстоятельствах и по всем вопросам, если только устав не запрещает это.

— Да неужели? Но послушай, это значит, что мы обязаны выполнить все их распоряжения практически по любому поводу. Ты хочешь сказать, будто старший курсант может диктовать мне, как делать пробор в моей прическе?

— Совершенно точно: ты произнес именно те слова, которые выбрал для иллюстрации лейтенант фон Риттер. Старший курсант не имеет права приказать тебе нарушить устав — он не может приказать ударить капитана и не может приказать тебе покорно стоять, чтобы ему было удобно дать тебе по физиономии. Но его права ограничиваются всего лишь этим. Лейтенант фон Риттер пояснил, что старший курсант обязан руководствоваться здравым смыслом и благоразумием и что правила поведения за столом относятся, несомненно, к этой категории. Затем приказал мне явиться к Динко и доложить ему.

— Динко торжествовал?

— Ничуть. — Текс наморщил лоб и посмотрел на Мэтта озадаченным взглядом. И вот что странно. Динко отнесся к этому случаю, будто преподал мне урок в геометрии. Он сказал, что теперь, когда я убедился в законности его распоряжений, он хочет объяснить мне, почему счел необходимым научить меня правильно есть пирог. Динко даже сказал, что понимает, будто я могу рассматривать этот приказ как недозволенное вмешательство в мою личную жизнь. Я ответил, что у меня уже больше нет личной жизни. На это Динко возразил, сказав, что личная жизнь у меня есть, просто некоторое время она будет микроскопической.

— Затем он принялся объяснять причину, побудившую его заняться моим поведением за столом. Офицер Патрульной Службы, по его словам, может общаться с представителями самых разных слоев общества; если хозяйка дома, куда пригласили офицера, ест с ножа, тогда и офицер должен поступать так же.

— Ну что ж, это понятно.

— Далее он сказал, что кандидаты приезжают в Хэйуорт Холл отовсюду. Некоторые из них воспитаны в семьях и обществах, где хорошие манеры требуют, чтобы все ели из одного блюда, пальцами… как это принято у мусульман. Однако существуют общепринятые правила, которые считаются нормальными среди высших слоев общества.

— Глупости! — возразил Мэтт. — Я сам видел, как губернатор Айовы закусывал, держа в одной руке сосиску, в другой кусок пирога.

— Наверняка это был не официальный банкет, отмахнулся Текс. — Нет, Мэтт, мне кажется, что Динко прав. Он говорил, что само по себе поведение за столом или то, как я ем пирог, — не так уж важно, однако это все складывается в общее воспитание, умение держать себя: например, нельзя говорить о смерти на Марсе или в разговоре с марсианином.

— Неужели? — удивился Мэтт.

— По крайней мере, так сказал Динко. Он добавил, что со временем я научусь, как он выразился, «есть пирог вилкой» при самых разных обстоятельствах и на любой планете. И на этом наш разговор закончился.

— Значит, он занимался нравоучениями весь вечер?

— Ну что ты, минут десять.

— Тогда почему я не мог тебя найти? Я зашел в твою комнату перед самым отбоем, и ты все еще не вернулся.

— Я все еще сидел в комнате у Динко.

— Чем же ты занимался?

— Видишь ли, — Текс выглядел смущенным, — я писал. Динко попросил меня написать фразу «я всегда буду есть пирог вилкой» две тысячи раз.

Текс и Мэтт решили осмотреть весь корабль и действительно побывали на всех палубах, открытых для посещения. Однако машинное отделение было заперто, и вооруженный часовой не пустил их в штурманскую рубку. Они попытались снова заглянуть в иллюминаторы комнаты отдыха, но обнаружили, что там был уже установлен порядок: сержант, стоящий у входа на эту палубу, спрашивал у каждого курсанта, является ли это посещение комнаты отдыха первым, и если тот отвечал, что уже смотрел через иллюминаторы, сержант не позволял ему задерживаться в отсеке.

Что касается пассажирских палуб, юноши быстро увидели, что одна ничем не отличается от другой. Бортовые освежители заинтересовали их своей необычной и хитроумной конструкцией, необходимой для нормального функционирования в космическом пространстве. Однако четыре часа — это слишком много, чтобы затратить на осмотр душей и сантехники; через некоторое время друзья отыскали спокойное место и в первый раз испытали наиболее характерную черту космических полетов — их монотонность.

Наконец из корабельных динамиков донеслось: «Приготовиться к ускорению, которое начнется через десять минут.»

Юноши, вытянувшиеся на поролоновых матах и пристегнутые ремнями к палубе, почувствовали продолжительные толчки включенных тяговых двигателей, затем последовало длительное ожидание и, наконец, едва заметный толчок.

— Это нас присоединили к причальному тросу, — заметил сержант, расположившийся недалеко от Мэтта. — Теперь они подтянут нас к себе. Ждать придется недолго.

Еще через десять минут последовала громкая команда: «Попалубно, одна за другой, высадить пассажиров.»

— Отстегнуться! скомандовал сержант и встал у люка. Переход пассажиров с одного корабля на другой — длительный процесс, потому что они были соединены всего одним шлюзом. Группа курсантов, в которой находился Мэтт, ждала, пока перейдут на борт учебного корабля четыре палубы, расположенные перед ними, и лишь после этого поднялись по лестнице на седьмую палубу. Там был открыт люк, но за ним вместо пустоты космического пространства виднелась гофрированная труба шести футов в диаметре. По ее середине был протянут трос. Вдоль троса, быстро перебирая руками, двигались курсанты, в невесомости напоминающие обезьян.