Красный Коммерсант (СИ) - Восточный Ставр - Страница 30

Морщусь, разлепляю ресницы. У меня на груди сидит Кузя и шлёпает меня по лбу хвостом. Мордаха встревоженная, но ужасно ехидная.

— Ты что, всё это видел?

Кузя расплывается в довольной улыбке. Я окончательно проснулся и понял, что уже даже не раннее утро.

— Слушай, а ты точно не социопат? И в Лакуне за тобой похожая бредятина наблюдалась! — Алукард покачивался под потолком и рассматривал меня выпученным глазом.

— Нет, — буркнул я, потирая виски. — А если бы и да, так тебе ж, вроде, от этого ни холодно, ни жарко?

— Так-то да, — продолжал рассуждать летучий колобок, — Фамильяры выбирают индивидуумов, мыслящих нестандартно. Однако проблемы индивидуума частенько становятся проблемами Фамильяра. Хотелось бы быть готовым к такого рода неожиданностям…

— Да ладно. Нет пока никаких особых проблем. Просто перенервничал вчера. И самоанализ, в отличие от анализа ситуации, как-то не задался, — я пересадил Кузю на подушку и сел сам.

Ко мне подошёл Дружок и ткнулся носом в ладони.

— Так! — строго посмотрел я на Кузю, — Вы всем коллективом, что ли, киношку смотрели?

— Вуф… — жалобно тявкнул волк.

— Не-е-е… — успокоил меня Алукард. — Только присутствующие.

— И на том спасибо! — я потрепал Дружка по холке и поднялся с кровати.

Когда я вошёл в гостиную, мама уже собирала тарелки после завтрака, который я благополучно проспал. Но обо мне, конечно, не забыли: моя порция стояла, накрытая миской. А рядом — ещё и блюдечко с кусочком вчерашнего торта.

— Сынок! Как ты? — мать подошла и обняла меня заботливо и нежно. Григорий сидел за столом, погрузившись в чтение газеты. Но от моего взгляда не укрылось, как при моём появлении он с матерью обменялись быстрыми тревожными взглядами.

— Да всё хорошо, мам. Я уже в порядке, — успокоил я. Уселся за стол и принялся уплетать картошку с зеленью. Кузя и Дружок в это время чинно проследовали к своим мискам, наполненным ароматной перловкой, и тоже приступили к трапезе.

Григорий вздохнул, словно собирался с духом, поднялся со стула, придвигаясь поближе к столу. А потом… положил на стул сложенную газету, а сам сел сверху. Налил из самовара в чашку, перелил чай в блюдечко, прихлебнул. Поблуждал взглядом и спросил:

— Что, Василий, дальше-то делать будешь? Завод, или как?

Я тоже перешёл к чаепитию и, сделав глоток, ответил:

— Вчера Кирилл Витольдович правильно заметил: управление землями Лакуны невозможно будет совместить со сменами на заводе. Так что придётся оттуда уволиться. Сейчас очень много дел будет по организации изучения и добычи ресурсов. Я пока даже не знаю, как это будет. Но Вика познакомила меня со своим отцом, Эммануилом Григорьевичем Токаревым, и он обещал с этим помочь. Тоже не «раз, два», но всё-таки. Главное — подъёмные, которые я получил за битву, имеются. Так что не пропадём! Голодными не останемся. Опять же, Кирилл Витольдович талоны в гастроном дал.

— Дай Бог, дай Бог… — Григорий поставил блюдце и потёр переносицу — А мне-то как же? Дома, что ль, сидеть?

Я тоже опустил чашку:

— Наверное, да! Я слышал, что пока в море будут выходить только военные суда. А нам надо мамку поберечь и малых. Мало ли. Я сейчас много бегать буду. Так что на тебя вся надёжа!

Григорий подался вперёд и спросил тихо:

— Ты как сейчас? На завод, что ль?

— На завод. Надо документы забрать, уволиться честь по чести. Чтоб всё по правилам.

— Ты это… Не удивляйся, если что… — отчим понизил голос почти до шёпота. — Не очень хорошее происходит. Пойдём-ка, поговорим по-мужски.

Он встал и ловко свернул газету в трубочку. Я тоже поднялся из-за стола. Когда мы выходили из гостиной, мать проводила нас встревоженным взглядом. Я слегка занервничал, но виду не подал.

Войдя в мою комнату, Григорий плотно прикрыл дверь и несколько секунд стоял, прислушиваясь. Потом повернулся и, протянув мне газету, сказал:

— Вась, тут такое дело… Не хотел при мамке: заведётся — не угомонишь… На заводе тебя, кажись, неласково встретят… Даже если политинформации ещё не было, сами могли прочитать. Особенно кабинетные. Им же по штату положено. Но ты, главное, не унывай и не дрейфь — прорвёмся. Мы-то знаем, как оно что. И друзья, чай, знают. Ты с друзьями-то повидался?

— Не успел… — ответил я, разворачивая газету.

Передовица «Новогирканских Известий» была увенчана заголовком на полстраницы: «ЗАРВАВШИЙСЯ ГЕРОЙ». Тон статьи был не просто ругательным — он плевался ядом из каждой строчки, каждого слова. Представлен я в ней был, как наглый юнец, опьянённый своей Избранностью и чрезмерным вниманием (явно, недальновидных) чиновников и партийных руководителей, и совершенно потерявший берега социалистической морали. В вину мне поставлено было абсолютно всё: и то, что я, прикрываясь, якобы, тягой к знаниям, отлынивал от работы в цеху, «протирал штаны, сидя в Красном уголке за книжками»; и то, что во время сражения с прорвавшимися из Лакуны теросами «присвоил» заводской инструментарий (это про мой молот!); и то, что своевольно отправился в Лакуну, где целый месяц занимался браконьерством ради стяжательства доли земель; и то, что без приказа вступил в главное сражение, да ещё и притащил на него опасных неконтролируемых (!) животных. Но главным моим преступлением, естественно, было завоевание 25% земель Лакуны со всеми их ресурсами. И поскольку я, дескать, сразу не поскакал (не умывшись и не покушавши) передавать свой объект Божественного права под управление СССР, а потом и вовсе устроил безобразную сцену, оскорбив представителя Коммунистической партии, указавшего мне на мои ошибки, то получаюсь я мироед и капиталист. И бороться со мной надо нещадно и всячески презирать.

Прочитав сей пасквиль, я поднял глаза на отчима. Григорий сочувственно положил руку мне на плечо:

— Держись, сынок. Держись.

— Куда ни кинь… — всюду клин, — вздохнул я, — А на завод идти всё равно надо.

На прощание Григорий крепко обнял меня, а мать расцеловала в обе щёки и зачем-то повесила мне на плечо сумку, в которой я обычно носил обед. Сенька, не особо понимавший, что происходит, но чувствовавший, что творится что-то нехорошее, касающееся его старшего брата, подошёл ко мне, насупившись, и, как большой, пожал руку.

Покинув апартаменты, я отправился на завод. Улица встретила меня шумом и суетой. Никому не было дела до человека, угрюмо шагавшего по тротуару в сопровождении волка и неведомой зверюшки. Люди возвращались из эвакуации домой. Радовались, если находили свои жилища неповреждёнными. Тревожились, предполагая, что за время отсутствия хозяев их могли обнести какие-нито мазурики. Горевали, если строению основательно не повезло. Таких было немного, но их было искренне жаль. Такие бродили средь руин или покорёженных стен, собирая вещи, дорогие сердцу, и всё, что может пригодиться для налаживания быта. Таким бросались на выручку соседи, предлагая приютить, пока дом восстановят.

А в том, что восстановят, сомнений не было! Восстановление кипело, наращивая ярусы лесов, расчищая улицы от завалов, разгребая и облагораживая Новогирканск.

Я же шагал по тротуару, погружённый в невесёлые мысли. Статейка это основательно выбила меня из колеи. В голове не укладывалось, как же можно, будучи коммунистом, быть одновременно такой сукой! Хоть я и не знал фамилии того «товарища», но был уверен, что пасквиль — его рук дело!

На проходной меня, естественно, встретили в штыки.

— Куды? — вахтёр только что винтовку в окно своей будки не высунул.

— В отдел кадров я, за документами.

— Кто таков?

— А то ты не знаешь! Николаев я! Сам меня прошлый раз на завод загонял, когда оборону держали.

— Не знаю никакой прошлый раз! Что было, то сплыло. Пропуск показывай!

Чёрт! А пропуска-то у меня с собой, наверно, и нет! Забыл я о нём совершенно! У меня его уж сколько не спрашивали!

Ни на что особо не надеясь, я всё же принялся рыться в карманах. Заглянул и в сумку. Надо же! Поверх свёртков с чем-то съестным, мама аккуратно положила и мой пропуск, и мой паспорт, и даже мой партийный билет!