Господин следователь. Книга пятая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 37

Еще из сумочки выпал образок с изображением Богоматери.

— В Тихвине покупали. Образ Тихвинской иконы Богоматери, — пояснил Эккерт. — Машенька очень набожная была. Дома у нее целый иконостас, а тут, как приехали, сразу в собор пошла.

Да, а в девятнадцатом веке актеров уже на кладбище хоронят или нет? Раньше-то профессия артиста считалась греховной.

Что-то еще в сумочке, не очень тяжелое, но крупное. Точнее — габаритное, цепляется и вылезать не желает. Раскрыв горло сумки пошире, засунул внутрь руку и вытащил… деревянный пистолет.

— Мать твою так! — выматерился Эккерт. — Так это же…

Можно не говорить, я уже сам уже догадался, что это такое.

[1] Федор Волков — основатель театра в Ярославле — первого в России.

[2] Владимир Давыдов — один из выдающихся артистов России. Заслуженный артист Императорских театров и народный артист РСФСР.

Глава восемнадцатая

В рассуждении об огнестрелах

— Господин Чернавский, у тебя совесть есть? — нервно поинтересовался Абрютин.

Василий Яковлевич нынче не просто сердит, а вельми сердит. В приемной трясся канцелярист, а Каэтан Иванович Щука, которому требовалось что-то подписать, не решался войти к своему начальнику, а лишь тоскливо переминался у дверей.

Нет, как хорошо, если твой папа большая шишка. Можно смело войти в кабинет к сердитому исправнику. Впрочем, если тот еще и твой друг, не страшно поиздеваться над главным уездным начальством.

— Нету у меня совести. Дома оставил, на пианино, а пианино в форточку выкинули, — нахально отозвался я. Прищурившись, ехидно спросил: — А кто мне недавно голову морочил? И кого я спрашивал про совесть? Не помните, ваше высокоблагородие?

Так и напрашивалась фраза из мультика: ' А помнишь, как ты меня гонял?', но, увы, она осталась только в моей голове.

— Ну ты сравнил⁈ — возмутился исправник. — Я и всего-то тебе пару минут голову поморочил, а ты меня полдня в неведении держишь. — Василий Яковлевич перевел взгляд на часы, на которых стрелки показывали семнадцать часов с копейками.— А можно сказать, что и целый день. Почему я о преступлении узнаю из городских сплетен? Я-то считал, что имел место несчастный случай, а тут, видите ли, убийство! Курьера к Ухтомскому посылаю, тот приходит и спрашивает — а разве господин следователь не докладывал? Объясняю, что мне судебные следователи не подчиняются, а ты, как пристав, то есть, приставленный к части города, пусть у нас и всего-то одна часть, должен своевременно обо всем начальству сообщать.

— Ну вот, — огорчился я за старого служаку. — Старику нагоняй дал не за что, ни про что.

— Между прочем, по твоей милости, — опять зарычал Абрютин. — Ухтомский должен был у тебя все подробно узнать, а он, видите ли, решил, что ты и так мне все скажешь. И кто ты после этого?

— Редиска, — грустно согласился я.

— Кто? — опешил исправник.

Тьфу ты, опять вляпался. Только-только сумел миновать одну яму, а вот вторую не заметил. Но странно, что раньше не использовал это слово. И как же мне объяснить? Ладно, попробую.

— Это у нас в гимназии говорили — мол, редиска, что означает нехороший человек.

Кажется, правильно объяснил, но исправник продолжал недоумевать:

— А почему редиска? Отчего не свекла там, не морковка?

— Да кто его знает? — развел я руками совершенно искренне. — Ты сам-то сможешь объяснить, отчего в юнкерских училищах первогодков зверями зовут, а старшекурсников корнетами?

— Это ты про кавалерийские училища говоришь, а я пехотном учился, — улыбнулся Абрютин до ушей. — У нас первогодков рябцами звали, а старших — кондуторами. Кондуторы, волки такие, веревки из нас вили. Как сейчас помню, как мне пришлось писать сочинение — имеется ли бессмертная душа у курицы? В те времена это жутким унижением казалось, а нынче вспомню — смешно.

Вишь, у элиты Российской империи была дедовщина. А мы-то все про нашу армию талдычем. И переживаем, что приходилось давать клятву: «Я салага, битый гусь, старикам служить клянусь. Сахар-масло не рубать, старикам все отдавать!».

— Так есть у курицы бессмертная душа или нет? — заинтересовался я.

— Конечно, — хмыкнул Василий Яковлевич. — Как только курица проваливается в желудок кондутора, она вмиг обретает бессмертие!

— Вишь, кого в военных училищах взращивают, — покачал я головой. — А ты меня про редиску спрашиваешь.

— Ладно, я уже понял, что ты редиска, — махнул рукой Абрютин. — Но ты мне зубы-то не заговаривай. Расскажи лучше, что там с делом актрисы?

Я вкратце пересказал исправнику суть дела, вытащил и положил на стол женскую сумочку, в которой и лежал бутафорский пистолет. Все остальное, кроме визитницы и блокнотика отдал брату погибшей. Потом посмотрю и записи, и карточки. Вряд ли это мне что-то даст, но вдруг?

— Вот, полюбуйся, — предъявил я Абрютину вещдок.

— А я-то думаю, с чего это господин Чернавский по городу с дамскими сумочками расхаживает? — подколол-таки меня исправник. — Неужели гимназисткам их разрешили носить, а Иван Александрович решил своей Леночке подарок сделать?

— А я ее нарочно для тебя нес, ты же у нас знаток, — вяло огрызнулся я. — Думал — ты мне совет дашь, стоит ли барышне такую сумку дарить?

— Ну, меня лучше не спрашивать, — замахал руками Абрютин. — Я у своей жены не вспомню — какая у нее сумочка, какие с меня советы?

Осмотрев деревянный пистолет, исправник сунул его обратно в сумочку и посерьезнел:

— Стало быть, убийца еще и пошутить решил? Женщину убил, так в ее же сумочку игрушку засунул? Вот, мерзавец… И каковы ваши следующие действия, господин судебный следователь?

— У меня еще главный подозреваемый недопрошенный. Не знаю — сегодня вечером к нему нагрянуть, или завтра с утра?

— Зайдешь завтра, — решил Абрютин. — Мне Ухтомский доложил, что господин артист в камере всю ночь плакал, не спал, а днем заснул. Так что, пусть себе спит. Я распорядился, чтобы его покормили, как проснется.

Ну, в общем-то, исправник прав. Тем более, если подходить чисто формально, у меня рабочий день заканчивается. А еще — уже и желания нет кого-то допрашивать. Но кое-что мне нужно сделать. Я ведь к исправнику пришел не для того, чтобы результатом расследования поделиться — делиться-то пока нечем, а по другому вопросу.

— Еще мне твоя помощь понадобится, — сказал я. — Телеграммы нужно отправить с запросом. Не помнишь, когда телеграф закрывается?

— Так он у нас круглосуточно работает, — вытаращился на меня исправник. — Ты что, не знал?

Я только смущенно помотал головой. Я и на самом деле не знал, какое расписание у телеграфа.

— Думал, как на почтамте — до восьми вечера.

— Так на почтамте-то вечно работников не хватает. У них только почтмейстер классный чин имеет, а остальные — вольнонаемные. Жалованье получают с гулькин нос. А на телеграфе четыре бездельника сидят с жалованьем, как у моих канцеляристов, а над ними еще надсмотрщик и начальник станции. Куда ты хочешь телеграмму послать?

— Вот смотри, — принялся я рассуждать. — Если убийца все продумал — кражу бутафорского пистолета, и то, что некогда замену искать, что придется настоящий «Смит-Вессон» брать, он должен был про патроны подумать. Значит, эти патроны он где-то должен был отыскать, верно?

— Патроны к этому револьверу не самая редкая штука. У меня у самого «Смит-Вессон» — еще со службы остался. Когда уходил, возвращать никто не потребовал, — пожал плечами исправник. — В армии нас патронами снабжали, а нынче самому покупать приходится. Сам я у Тугулукова беру. Помнишь такого?

Я кивнул. Купца Тугулукова, которому бывший помощник прокурора продал краденый ящик с перочинными ножичками, помнил. Если бы не этот случай, не исключено, что Виноградов до сих пор бы протирал штаны в кабинете помощника прокурора.

— В общем, ваше высокое благородие, отправь завтра кого-нибудь из полицейских в лавку Тугулукова, пусть выяснят — кто патроны к американскому револьверу покупал? Да, а какой у него калибр?