Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич - Страница 81

Полковник оглянулся на телеги, возле которых уже собрались сержанты, каждый за своей долей пропитания для подначальных людей.

– Дозволь, Юрий Никитич, начать раздачу припасов?

– Пусть берут паи на этот день, – сказал Барятинский. – И выстави вокруг телег надёжных сторожей. Ты, Зыков, остаёшься у меня полковником на оба полка, посему гляди в оба, чтобы рейтары не забаловали с вином. Питухов бей без моего спросу батогами, до изнеможения.

– А что Чубаров? – спросил полковник.

– Он сегодня уходит в Казань к князю Урусову за пехотой и полевыми пушками.

– Прими, Юрий Никитич, дары от лучших тетюшских людей, – сказал Зыков, и глаза его алчно блеснули.

– Тебя, вижу, что-то заботит, – усмехнулся Барятинский.

– Там есть дубовый бочонок, – растёкшись ухмылкой, доверительно промолвил Зыков. – Я нюхнул пробку и чуть слюной не захлебнулся: романея венгерской выделки, с польской войны такого запаха не чуял.

– Ладно, уговорил. Вели приготовить малое пированье для поручиков и капитанов, они его заслужили. Я тоже буду.

Зыков повернулся, чтобы идти к своему обозу, но Барятинский его задержал.

– Распорядись истопить мыльни, чтобы все в чистое переоделись, а то от людей псиной воняет. И мне баньку-мыленку спроворь, я и сам чешусь, как пёс шелудивый.

Скоро по всему посаду запылали костры, запахло дымом, затем мясным варевом. Закурились избы-мыльни вдоль берега неширокой речушки. Листва сохранилась и кое-где зеленела только на молодых дубках, и рейтары их ободрали дочиста на веники, ибо какое русскому человеку мытьё без того, чтобы не пропарить тело до радостного изнеможения, а после рухнуть с берега в ключевой омут.

Денщик под присмотром князя перебирал походный сундук в поисках чистого исподнего, когда в избу вломился капитан Зверев.

– Что, всех пригнал? – спросил Барятинский.

– Больше трёх сотен дворян, – ответил Зверев, подавая окольничему свёрнутый в трубку лист бумаги. – Здесь они все указаны поимённо.

Перед крыльцом, окружённые конными рейтарами, в несколько рядов нестройно стояли дворяне.

– Коня! – велел окольничий.

Денщик мигом подвёл к нему боевого коня, Барятинский вскочил на него, поднял на дыбы, жеребец всхрапнул и прыгнул в сторону толпы. Люди в страхе попятились, но князь понудил коня совершить ещё один прыжок и вселил в нетчиков такой страх, что они попадали на колени. Сзади на них напёрли конные рейтары Зверева, и уже не страх, а ужас обуял дворян, многие закрыли головы руками и стали слёзно молить о прощении.

– Молчать! – хрипло пролаял возмущённый слезотечением и жалобным вопиянием служилых людишек полковой воевода. – Клятвопреступники! Вы все целовали крест великому государю на верную ему службу, получили за это поместье и жалованье, но разбежались и попрятались, едва эта служба от вас потребовалась великому государю! Нет на это у меня воли, а то бы я выгнал всех на Казанскую дорогу, и пусть вас там мужики перевешают на деревьях, порассажают на кольях или порвут на части молодыми дубами!

Окольничий повернул коня и медленно проехал вдоль коленопреклонённых дворян. За ним следовал Зверев.

– Я зрю, что есть среди вас такие, у кого и оружия нет! – окольничий остановился возле двух молодых дворян. – Кто такие?

У парней от страха закостенели языки, они лишь взмыкивали и бились головами в землю.

– Зверев! – велел Барятинский. – Извлеки из толпы тех, кто безоружен!

Таких оказалось человек тридцать. Палки у капитана Зверева были припасены, и скоро рейтары обрушили их на дворянские спины. Отмалчивались под ударами немногие, большинство же вопили и визжали, извиваясь под суковатыми ивовыми прутьями, но каждому было отмерено, по приговору окольничего, по полсотни батогов.

– В другой раз вздёрну на рели! – объявил Барятинский. – В рейтары вы не годитесь, мои рейтары оружие не теряют. Служить вам в пехоте солдатами и без жалованья. А пока определи их, Зверев, на чёрные работы, пусть начинают службу с самого низа!

– Куда девать остальных, окольничий! – сказал капитан.

– Пусть подходят ко мне по одному. А ты отмечай каждого по списку.

Зверев объявил о решении окольничего, но желающих первыми приблизиться к свирепому военачальнику не нашлось. Тогда Зверев выхватил из толпы попавшего ему под руку дворянина и приволок к Барятинскому.

– Объяви своё имя! – велел капитан.

– Петрушка Макеев, – сказал, подрагивая всем телом, молодой дворянин. – Приписан к полку Чубарова.

– Говори, почему не явился на службу! – рявкнул Барятинский.

– Как можно было явиться? – забормотал Петрушка. – Я с пятнадцатью дворянами, своими соседями, шёл к Синбирску вслед за тобой, окольничий, так близко, что шавяки от твоих коней были ещё тёплыми, а возле Промзина Городища переправу через Суру переняли воровские люди, и мы от них едва ушли к Барышской Слободе, там через реку переправились, и в лесу на нас напала воровская мордва числом до сотни, а может, и поболее. Мы прыснули в разные стороны, и с той поры я своих соседей так и не видел. Выбежал на казанскую дорогу и пристал к дворянам, что бежали из алатырских мест. С ними и явился в Тетюши.

– Эти алатырцы здесь? – спросил Барятинский. – Выкликни их ко мне!

Из толпы вышли с десяток дворян, все с саблями, а кое-кто и в железных доспехах.

– Как вы попали сюда? – сурово уставился на них окольничий.

Алатырцы запереглядывались, наконец, отыскался среди них смельчак, который подтвердил слова Петрушки Макеева. Барятинский слушал его вполуха, он заранее знал все жалобы: хлебный недород и невозможность купить добрую справу для службы, бегство крестьянишек и обнищание поместного хозяйства, недавний холерный мор и задержка за несколько лет выплаты служебного жалованья. Воевода мало чем мог им помочь, ему самому Разрядный приказ не выплатил пожалованные великим государем наградные деньги за два года пограничной службы в Рязанском разряде, но Барятинский служил не только за денежные и земельные дачи, к этому его призывал долг высокородного князя Рюриковой крови, поэтому плачи и стоны захудалых дворянишек вызывали в нём не сочувствие, а желание вбить их в землю по самые плечи.

Видя, что воевода молчит, алатырцы охрабрели, к одному жалобщику присоединился другой, третий, и вдруг все заговорили разом. Барятинский недоумённо потряс головой, ощерился, как волк, и замахнулся на них плетью, в конец которой был впечатан свинцовый шарик. Железная шапка на голове ближайшего к окольничему алатырца от удара смялась, а он сам, обеспамятев, рухнул на землю.

– Завтра явится всем сюда до света, конно и оружно! – Барятинский поднял жеребца на дыбы и стал наступать на толпу. – Тому, кто припозднится или сворует, смерть!

Рейтары Зверева стали теснить толпу к городской дороге, в их руках замелькали плети, и дворяне что было сил бросились бежать в крепость. Приговорённых к чёрным работам служилых людей погнали мыть котлы и таскать воду для мылен. Находившийся до этого в стороне полковник Зыков подъехал к окольничему, который глянул на него пустым, затуманенным злобой взглядом.

– Мыленка, князь, истоплена, – осторожно, чтобы не распалить неосторожным словом воеводу, сказал Зыков. – Изволь испробовать первый пар.

Заметив, что Барятинский начал отмякать, подъехал к нему ближе и ласково промолвил:

– Вольно тебе было, князь, гневить своё сердце из-за негодных дворянишек. Их на Руси хоть пруд пруди, а ты один такой у великого государя, и замены тебе нет.

Слова полковника всколыхнули в окольничем уже начавшее остывать в нём чувство позора, которое он испытал после своего бегства от Синбирска. Вор Разин со своими казачишками и оравой мужичья совершил неслыханное: побил и рассеял непобедимые рейтарские полки, перед которыми не устояли в бою польские жолнёры и шведские драгуны, и притушил сияние славы над Барятинским, считавшимся одним из лучших воевод русского войска. Это была неслыханная поруха родовой чести всех князей Барятинских, и Юрий Никитич даже отсюда, из Тетюшей, явственно слышал, как шушукаются и злорадствуют в царском дворце его недруги и завистники. Уж они-то не упустят этого случая, чтобы влить в уши великому государю самые изощрённые клеветы на споткнувшегося воеводу и навсегда очернить его в глазах простодушного и доверчивого Алексея Михайловича. Спасти пошатнувшееся положение Барятинского могла лишь решительная победа над вором, но пока воевать его было не с кем. Ополоумевшие от страха дворянишки были ещё далеко не воины, но других служилых людей у окольничего не было, и ему предстояло в несколько дней сделать из толпы готовое к бою войско.