Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия - Моррис Уильям - Страница 1

Уильям Моррис

Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия

ПРЕЗИДЕНТСКАЯ АКАДЕМИЯ

СЕРИЯ «ОБРАТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА»

«Обратная перспектива» – серия переизданий трудов из фонда редких книг Научной библиотеки РАНХиГС, которые по праву принадлежат к числу нестареющей классики. Как и в живописи, в литературе закон обратной перспективы диктует повышенное внимание к деталям по мере их удаления.

В рамках данной серии мы возвращаем в текущий культурный контекст имена и идеи, несправедливо забытые или выпавшие по ряду причин из поля зрения исследователей. С помощью сопроводительных статей и комментариев современных экспертов мы помогаем читателям погрузиться в смыслы текстов, написанных многие годы назад.

Перевод с английского

Н. Н.Соколовой

Под общей редакцией

О. О. Медведевой, Д. С. Житенёва

© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2024

Готический утопист

«Немного ниже среднего роста, крепко сбитый, плотный мужчина с круглой головой, большим лбом, приятными чертами лица и красивыми голубыми глазами»[1] – такой портрет Морриса дает нам Фрэнк Харрис в романе «Бомба».

Социалист-утопист? Художник-прерафаэлит? Медиевист и эстетизатор Средневековья? Романтик и родоначальник жанра фэнтези? Литературный учитель Толкина? Прекраснодушный чудак, который мечтал сбежать из викторианства если не в прошлое, так в будущее? Талантливый ремесленник, который изобрел дизайн как самостоятельную сферу деятельности? Кем был Уильям Моррис прежде всего? И какая из его сторон важнее для нас сегодня? Споры об этом не прекращаются.

На войне Толкин носил с собой книгу Морриса «Земной рай», в которой античные и староевропейские предания образуют полный цикл календаря. Толкин находился под сильным впечатлением от «средневековых» романов и поэм Морриса, называл его своим учителем, перекладывал древние саги в его манере и перенял у Морриса все, кроме политических взглядов. Особенно вдохновляли Толкина «Источник на Краю Мира» и «Дом сынов волка», в котором воспевается борьба вольнолюбивых готов против имперских римлян. Многие воспринимали Толкина в начале его литературной карьеры как «стилизатора под Морриса» и находили в «Хоббите» множество подтверждающих реминисценций. Автор «Нарнии» Клайв Стейплз Льюис писал, что Моррис заново создал средневековый язык специально для викторианских читателей[2]. Действительно, Моррис в своих стилизациях полагался на староанглийский и рыцарские романы Томаса Мэлори.

Уильям Моррис не забыт и сегодня. Обои и мебель по его эскизам от престижного бренда Morris & Co стоят по-гламурному дорого. На родине Морриса регулярно проходят выставки и конференции его памяти, где интеллектуалы дискутируют о том, станет ли вновь актуальным моррисовский культ ремесленного труда, если все-таки ввести всеобщий базовый доход? Несколько лет назад на Венецианской биеннале Морриса можно было видеть в центре масштабной фрески, где он, подобно гневному божеству, топил в пучине яхту известного олигарха, и ни у кого из посетителей биеннале не возникало вопроса, кто это.

Морриса цитируют модные урбанисты и экологи, которым близка его критика капиталистических мегаполисов. Авангардные композиторы пишут современные оперы на его стихи. А в легкомысленном сериале ВВС про художников-прерафаэлитов «Отчаянные романтики» (Desperate Romantics, 2009) он просто милый увалень с очевидно великим будущим.

Уильям Моррис родился в благополучной и преуспевающей семье. Его отец – владелец медных шахт и удачливый биржевой игрок, оставит сыну достаточное наследство, чтобы Моррис никогда не нуждался в деньгах и мог подумать о чем-то большем. Рядом со школой, в которой мальчик скучал, был лес с мегалитическим алтарем, где было так интересно играть, воображая себя рыцарем из романов Вальтера Скотта.

В Оксфорде, где Моррис провел студенческие годы и с которым был потом связан всю жизнь, юноша увлекается англокатолицизмом и ностальгической медиевистикой. Этот романтический культ Средневековья будет вдохновлять его всегда. Он учит латынь, вникает в богословие и собирается после университета стать священником, как и его ближайший друг Бёрн-Джонс. Но одновременно его охватывает и другая страсть. Под влиянием Китса он начинает писать стихи. В поисках своей будущей судьбы Моррис путешествует по Франции, изучая местные готические соборы и рукописи.

В 1850-х годах Топси (студенческое прозвище, ставшее его именем для близкого круга) встретит самых главных людей своей жизни – Рёскина, Россетти и будущую жену Джейн.

Джон Рёскин сделается его наставником в искусстве. Моррис унаследует морализм своего учителя, писавшего, что в строительстве домов нельзя использовать дешевые и неблагородные материалы уже потому, что дом по своей сути – это храм, а храм – это образ тела Спасителя, и значит, удешевляя строительство, мы предаем Христа. Будучи влиятельным теоретиком и критиком, Рёскин с большим подозрением относился к так называемой эффективности, под которой понимается экономия затрат, упрощение, вульгаризация, тиражируемость и прибыльность.

Чтение Рёскина, а потом и личное знакомство с ним убеждают Морриса, что искусство – это более подходящий для него путь служения людям, чем религия. Тогда же, в середине 1850-х годов, он примыкает к художникам-прерафаэлитам, чтобы вдохнуть новую жизнь в их романтическое братство. Его «готические настроения» окажутся тут весьма кстати. Харизматичный лидер прерафаэлитов Россетти подталкивает Морриса к занятиям живописью и обращает его внимание на чувственную и куртуазную, а не только на мистическую и символическую, сторону артуровских легенд.

В 1859 году Моррис женится на натурщице Россетти – Джейн Вёрден. В викторианском обществе этот амурный треугольник надолго станет поводом для слухов и пересудов о нравах лондонской богемы. Моррис изображает Джейн на холсте в образе королевы Гвиневры и дает ей образование. Изначально она происходила из пролетарской среды и даже не умела читать. Часто утверждалось, что именно история Джейн, ставшей «произведением» Морриса, подтолкнет Бернарда Шоу к сюжету «Пигмалиона». Шоу станет младшим другом и единомышленником Морриса в 1880-х годах.

Вместе с прерафаэлитами Моррис ставит под сомнение перспективу в живописи и буржуазную рациональность в обычной жизни. Скорее колористика, чем светотень, – главное достоинство художника с точки зрения их братства. И вообще, картина – это скорее окно внутрь, чем наружу. Прерафаэлиты в Лондоне – такой же бунт против выдохшегося академизма, как импрессионисты в Париже, но бунт, направленный в несколько иную сторону и начавшийся чуть раньше. По мнению Морриса, академизм не впускает индивидуальный дух и слишком увлекся пространственными иллюзиями «похожести».

Расписывая своды оксфордской библиотеки, художники позируют друг другу в латах и кольчугах. Моррису настолько нравится ходить в латах, что он отказывается их снять даже во время обеда в университетской трапезной.

Деятельная натура не позволяет ему быть просто художником и поэтом. Он хочет, чтобы принципы искусства прямо вошли в его жизнь и жизнь других людей, чтобы искусство стало самой повседневностью, а не просто отдыхом от убогой обыденности. Для этого он строит свой дом из красного кирпича – коллективное произведение прерафаэлитов, в котором они продумывают каждую мелочь: изразцы, мебель, посуду. Да и сама кирпичность дома, не скрытая ничем, выглядела весьма декларативно в эпоху побеленных особняков.