Степан Разин (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 7

— Какого-такого струга? — напрягся и нахмурился, наверное, старший отряда, внешне никак не отличавшийся от остальных, стрелец.

— Тимофея Разина струги по реке с Дона идут. Казачьи струги.

— Казачьи? С Дона? — стрелец перекрестился. — Матерь Божья. Никитка, скачи в город. Пусть поднимаются на встречу. А то струги могут сразу в верхи уйти.

— Не-е-е… Мы на Астрахань пойдём и далее в море. К Персидскому хану на службу.

— На службу? — раскрыл рот стрелец. — К Персидскому хану⁈ А ты чей, говоришь, сын? Разина Тимофея? Это атаман у казаков?

— Атаман, уважаемый. Очень сильный атаман.

— И сколько у него стругов?

— А вон они все идут, — сказал я, указывая на появившиеся из-за поворота реки паруса.

— Йек, до, сы, чахар, пандж, шеш, хафт, — начал считать паруса стрелец.

Глава 4

Пока стрельцы разинув рты глазели на струги, я рванул в реку. Только нож так и висел у меня на запястье, а котомку я прикопал в песочке от не званых «гостей». Перехватив на всякий случай нож, я разбежался и прыгнул в воду. С левого берега сразу шла глубина и именно тут, я думал, должны были проходить струги.

— Стой! — крикнул стрелец и меня поглотила вода.

Оставив нож, я грёб под водой обеими руками, как мог долго. Однако Стёпкиного дыхания хватило буквально на четыре гребка, и мне пришлось вынырнуть. Тут же рядом со мной в воду с характерным высоким звуком вошла стрела.

— Греби взад! — крикнули с берега. — Бо следняя стрела тебе будет в спину.

Не оглядываясь, я как мог громко, в несколько приёмов, выкрикнул:

— Тогда! Всех вас! Тятька! На ремни порежет!

Крикнул и снова погрузился в воду, гребя больше по течению, а не на тот берег.

Вода в реке была мутной и по цвету желтоватой. Живя в Волгограде я слышал легенду приобретения городом названия. Якобы, татарами и ногайцами эта река называлась жёлтой, и звучало это как-то похоже на «Царицин»[1].

Там же в музее нам сказали, что переволока шла из реки Медведицы по реке Камышинка. А это тогда, что за переволока? Думал я, поднырнув в этот раз метров на пятьдесят по течению и выбираясь на мель четырьмя конечностями, как лошадь, выметнулся из воды и поскакал, принимая вертикальное положение. Свистнули стрелы, но я метался по мелководью, как заяц, постепенно удаляясь от стрельцов.

Потом стрельцы бросили стрелять и направили своих лошадей в реку. Увидя это, я снова кинулся в воду и поплыл на тот же берег с которого сбежал. Река Царица в этом месте была приличных размеров. Шириной она достигала метров семидесяти, и я выбравшись на песчаный берег, свалился без сил практически тогда, когда ко мне подплыл первый струг.

Я перевернулся, сел, оперевшись спиной на крутой, но не высокий берег и посмотрел на струг.

— О! Глянь! Так это же Стёпка! — крикнул Фрол, стоявший на переднем рулевом весле.

— Чего врёшь! — послышался голос Тимофея Разина.

— Точно говорю! — крикнул брат, ткнул в меня пальцем и крикнул вопрошая с удивлением и восторгом в голосе. — Стёпка, ты?

— Я, — прохрипел я.

— Каким ты боком тут? — крикнул показавшийся отец.

— На селение напали! Всех побили! Я успел убежать. До ветру ходил, когда наскочили конные. Я упал и пополз. Потом бежал. А вы уже по реке плыли. Боялся, что ты, тятька, заругаешь…

— Ха! За что ругать⁈ — радостно крикнул Тимофей. — За то, что ты спасся и наш нашёл! Как же ты шёл, без еды? Да ещё вперёд нас пришёл! Чудеса!

— Чудеса, — вторил ему в тон Фрол.

Они были так похожи, что я засмеялся. Оба окладисто бородаты, у обоих стрижка «под горшок», у обоих прямые носы и небольшие рты.

— Ты смотри, — ткнул Тимофей в плечо Фрола. — Он ещё и скалится! Добрый вой, однако!

— Добрый вой, — повторил Фрол.

Брат смотрел на меня, ласково улыбаясь и по-доброму щурясь.

— А что за стрельцы тебя гоняли? — спросил Тимофей.

— Не знаю. Хотели поймать, а я не дался. Вас увидели и в крепость поскакали. Я только и успел сказать, что я — Стёпка, Тимофея Разина сын.

— То, что мой сын сказал? — хмыкнул отец. — Тогда понятно, зачем ловили. Молодец, что не дался!

Тимофей снова ткнул старшего сына в плечо.

— Молодец! — снова повторил за отцом Фрол.

— Беги вслед за нами, а нам надо в Волгу выйти, бо запрут здеся и с боем прорываться придётся.

Горчаков Василий Андреевич, — воевода в Царицыне, отдав команду «ловить казаков», сам сел на коня, «вышел» из крепости и пошёл шагом к пристани, откуда уже отходил струг со стрельцами. Однако казачьи струги уже выходили из устья реки Царицы и воевода, смачно выругавшись, перекрестил рот.

Стрелецкие струги не стали двигаться навстречу казакам, а наоборот, спустились по реке и зацепившись за якорные бочки, растянули промеж собой плавающий на малых бочках канат.

— Хоть путь на Астрахань успели перекрыть, — буркнул Василий Андреевич. — А то было бы мне от царя-батюшки.

Василий Андреевич Горчаков только недавно прибыл в Царицын, где сменил Ивана Семёновича Гагарина. Гагарин предупреждал нового воеводу, что основная его обязанность на Царицынском посту — сдерживать разбойных казаков, кои всеми правдами и кривдами проникали на Волгу и воровали, нанося урон торговле и снабжению Москвы. Например, из Каспия на государев стол шла солёная селёдка, которую царь Михаил любил больше Архангельской.

Поморская соль не пользовалась спросом. Там солили сельдь солью, вываренной из морской воды, а та вытягивала рыбьи соки в рассол и портила «внешний вид». Да и жалели ту соль поморы и рыба часто портилась, получалась «с душком».

Из всех беломорских сельдей лучшими считались соловецкие. Впрочем, не потому, что рыба была сама по себе лучше, а единственно лишь в силу большей тщательности и опрятности приготовления её монахами Соловецкого монастыря.

В основном на царский стол доставляли голландскую атлантическую сельдь, которую голландцы солили прямо в море, беря собой бочки и соль. Они выдирали у селёдки вместе с жабрами внутренности, промывали тушку в морской соленой воде и только после этого укладывали в бочки.

Однако голландская сельдь и стоила дорого.

Соль же Каспийская была лучшего качества, да и технология засолки рыбы была тут более «продвинутой». Каспийская сельдь была очень крупной. Почти все особи достигали размера «локтя»[2] длинной, и веса до четырёх английских фунтов[3]. Ей, иногда, чтобы вместилась в бочку, заламывали хвосты, и от того эта сельдь с давних времен называлась — «залом».

Караван с каспийской сельдью именно сейчас ожидался к приходу в Царицын из Астрахани. И что было делать воеводе? Как уберечь «золотой» товар? Если казаков не остановить, то о ни или встретят караван ниже Царицына, или выше по Волге. Семь больших казачьих стругов, это минимум двести человек вооружённых пищалями и пушками казаков. А то, что у казаков пушки есть, тут и гадать не имело смысла. На таких казацких морских стругах, какие теперь видел воевода, имелось минимум по четыре орудия и вмещали они до пятидесяти человек с припасом каждый.

Когда он стоял воеводой во Ржеве, по Волге шастали ушкуйники, и Василию Андреевичу доводилось сражаться с разбойниками, собиравшими большие ватаги, и имевшими вооружение не хуже царских войск, а бывало, что и лучше, так как, чаще всего, вооружались ушкуйники новгородскими купцами, скупавшими у разбойников их добычу за бесценок.

Пойманных ушкуйников пытали и узнавали про тех купцов. Потом ловили тех купцов и товары изымали в казну. Значительная часть имущества, в основном деньги, перепадала воеводе. Хорошее было время, считал Горчаков. Тут же, в низовьях Волги, ему не нравилось. Хоть и дороже было царское содержание, но мзды от гостей не набиралось и четверти от той, что имелась во Ржеве, а казаки, это совсем не то, что ушкуйники.

Горчаков считал своё Царицынское воеводство ссылкой, устроенной ему боярином Борисом Морозовым, всё больше и больше бравшим бразды правления государством при немощном царе Михаиле. Назначенный в тысяча шестьсот тридцать четвёртом году «дядькой» царевичу Алексею, Морозов постепенно возглавил, собравшийся вокруг царевича, «двор» и к сорок третьему, текущему году, уже имел десять тысяч четей земли, тысячу дворов и десять тысяч душ обоего пола. Также имел соляные и поташные промыслы, железные и медные заводы, мельницы. И много ещё чего.