Камни Флоренции - Маккарти Мэри - Страница 2

И, наконец, я выражаю благодарность самому городу Флоренции и всем флорентийцам, ныне живутцим и уже усопшим. Я согласна с тем папой римским, который назвал их пятой стихией.

Надеюсь, читатель простит мне некоторые неточности в описании сегодняшней Флоренции. Современный город непрерывно меняется и неизменно опережает автора.

Глава первая

«Как вы это выдерживаете?» Вот первое, что пытается понять любой человек, оказавшийся летом во Флоренции; эхо его слов еще звучит в воздухе, когда сам путешественник уже устремляется в Венецию. Под «этим» он подразумевает шум, уличное движение и жару, а иногда кое-что иное, о чем даже неловко говорить, особенно если вспомнить, как совсем недавно он бурно восторгался Флоренцией, — а именно, тот факт, что она показалась ему скучной, грязной, провинциальной. Те, кто знаком с Флоренцией поверхностно, часто сравнивают ее с Бостоном. Здесь множество банков, кредитных организаций, страховых компаний, магазинов, где продаются ковры, салфеточки, письменные приборы из тисненой кожи. Размещенные в музеях полотна Рафаэля и Боттичелли копировались тысячи раз; памятники архитектуры и статуи знакомы каждому со школьной скамьи. На вкус современного человека, во Флоренции слишком много Возрождения: слишком много «Давидов» (копии белого обнаженного микеланджеловского гиганта стоят на площади Синьории и на Пьяццале Микеланджело; оригинал выставлен в Академии), слишком много тесаного камня, глазурованной терракоты, Мадонн с младенцами. В темноватых кафе на унылой главной площади (с парковкой в центре) полные женщины в добротных костюмах пьют чай, а пожилые господа с тросточками читают газеты. На Новом рынке продают чувственные, мясистые, деревенского вида цветы, вроде цинний и георгинов, а также плетеные соломенные сумки, справочники и корзины для покупок. Вдоль Арно, возле Понте Веккьо, стоят уродливые новые здания, обозначая те места, где упали немецкие бомбы[1].

Современный путешественник способен оценить стиль Неаполя, даже если он не близок ему. Он может оценить Венецию, Рим, Сиену… Но Флоренция? «Сюда больше никто не приезжает», — говорит, криво усмехаясь, старый Берн сон, сидя на своей вилле в Сеттиньяно[2], и эхо его слов отдается в скульптурной галерее дворца Барджелло[3]; сюда почти никто не заходит. Кажется, что большой сводчатый главный зал полон мраморных призраков: святой Георгий, Иоанн Креститель, Иоанн Богослов, мертвые боги и стражи города. Охранники в форме, стоящие на посту у творений Донателло, Дезидерио, Микелоццо, Луки делла Роббиа, Агостино ди Дуччо[4], от скуки стали разговорчивыми, словно заключенные в тюрьме; они набрасываются на редких посетителей (обычно — историков искусства) и неохотно отпускают их. Галерею Уффици, напротив, заполнили орды варваров, пришедших с севера, туристы в шортах, в сандалиях или походных башмаках, с металлическими фляжками и фотокамерами, пахнущие потом и маслом для загара; гиды загнали их сюда посмотреть на «Рождение Венеры».

«Il Diluvio universale»{1}, — с грустью замечает один флорентиец, обыгрывая название фрески Паоло Уччелло (сейчас она находится в Бельведере)[5]. Здесь нет никакого противоречия. «Сюда больше никто не приезжает» — это просто другая сторона, естественное следствие феномена массового туризма — всемирного потопа. Массы устремляются туда, откуда ушли разборчивые путешественники. Почти никто не приходит в Барджелло посмотреть на «Давида» Донателло — первую обнаженную статую эпохи Возрождения, или на его же «Святого Георгия» и «Святого Иоанна Богослова», или на изображения танцующих детей в Музее собора Санта Мария дель Фьоре[6]; однако Микеланджело и Челлини, безусловно, в какой-то мере под влиянием неясных и «сомнительных» ассоциаций, притягивают многочисленных любителей достопримечательностей. Флоренции достаются все объедки с туристического стола. И несносные толпы любопытных с их разноязычными гидами в галереях Уффици и Питти, у дверей Баптистерия и у гробницы Медичи, в темнице Савонаролы и во дворе Палаццо Веккьо представляют собой еще одно из, как говорили викторианцы, «неприятных обстоятельств», сделавших Флоренцию невыносимой и, более того, непонятной для тех, кто прежде испытывал к ней настоящую страсть. «Как вы это выдерживаете?»

Флоренция — мужской город, а обычно в городах, которые связаны с искусством, находящим отклик в чувствительных сердцах, есть что-то женственное. Например, в Венеции или Сиене. Современного туриста раздражает во Флоренции главным образом то, что она не делает уступки принципу удовольствия. Она прямолинейна и проста, в ней нет ничего таинственного, она не пытается подольститься к зрителю или приукрасить себя — здесь почти нет готических кружев или барочных завитушек. Простые и аккуратные охристо-серые особняки и палаццо на берегах зеленого Арно напоминают полки, выстроившиеся на плацу. Можно подумать, что муниципалитет Флоренции издал распоряжение изгнать из города желто-оранжевые оттенки дыни и мандаринов, столь часто встречающиеся в Риме, розоватые тона Венеции, ярко-розовые — Сиены, красные — Болоньи. Глаз переходит от горчичного, темно-желтого, серовато-бежевого, светло-желтого, кремового к строгому черно-белому мрамору Баптистерия и фасада Санта Мария Новелла или к темной зелени, белизне и слепящему золоту Сан Миньято. Мазки розового на Дуомо, кампаниле Джотто и на «викторианском» фасаде Санта Кроче придают этим зданиям странный, праздничный вид, словно они принарядились для какой-нибудь вечеринки[7]. Даже птица, ставшая символом Флоренции — черно-белая ласточка, которую здесь называют «холостяком во фраке», — следует общим строгим правилам.

Все великие скульпторы и архитекторы, создававшие внешний облик и неизменный стиль города — Брунеллески, Донателло, Микеланджело, — были холостяками. Местными героями стали монахи, святые воины, пророки и отшельники. Покровитель города — Иоанн Креститель в потрепанном одеянии из шкур, питавшийся акридами и медом, а святых женского пола, за исключением Богоматери с ее малышом, во флорентийской иконографии почти нет. Санта Репарата, маленькая святая из Сирии, некогда бывшая патронессой собора, в начале XV века уступила место Мадонне (Марии дель Фьоре). Кроме Мадонны, одной из немногих женщин, поразивших воображений флорентийцев, была Магдалина в образе отшельницы, кающейся в пустыне; в Баптистерии можно увидеть статую работы Донателло, представляющую ее изможденной старухой: устрашающая бурая фигура из дерева, с копной развевающихся волос, которые окружают лицо, подобно бороде или гриве, так что сразу не разберешь, кто перед тобой — может, мужчина, а может быть, дикий зверь. Вторая Магдалина, такая же косматая и тоже из дерева, работы Дезидерио, находится в церкви Санта Тринита. Подобно этим диким существам, поселившимся в пустыне, многие флорентийские художники были известны своими странными, аскетическими нравами: Паоло Уччелло, Донателло, Пьеро ди Козимо, Микеланджело, Понтормо. Работая над статуей паны Юлия II в Болонье, Микеланджело, который вообще-то был человеком малообщительным, спал в одной кровати с тремя своими подмастерьями, а его жилище в Риме, как явствует из его писем знакомым, было слишком убогим, чтобы принимать гостей.

В наши дни многие флорентийские палаццо внутри весьма комфортабельны, и при них разбиты красивые сады, но снаружи они выглядят неприветливыми, словно крепости или донжоны, и проходящим мимо туристам кажется, что толстые стены с выпирающими камнями противоречат самому понятию гостеприимства. Глядя с Большого Канала на венецианские дворцы, на их окна, распахнутые навстречу солнцу; на мерцающие в залах свечи, на расписные потолки, любой обладающий воображением турист без труда представит себе пышные балы, веселые забавы, любовные игры в этих великолепных интерьерах. Флорентийские дворцы, напротив, прячут частную жизнь подобно скупцам — впрочем, именно такова репутация флорентийцев. Здесь не принято быть расточительным; создается впечатление, будто внешние проявления достатка подчинены неписаному закону, ограничивающему расходы. Для знаменитой своей элегантностью флорентийской моды, привлекающей туристов в магазины на Виа Торнабуони и Виа делла Винья Нуова, характерны строгость линий, простота, сдержанность. В этом бережливом городе властвует правило «nihil nimis»{2}. Один флорентиец по рассеянности второй раз за день протянул милостыню нищенке, стоящей с протянутой рукой перед дворцом Строцци; та отказалась: «Нет, вы мне уже подавали». У бедности свои приличия; мотовство вызывает неодобрение. Это город выносливости и стойкости, город из камня. Иностранцы часто с удивлением отмечают, что флорентийцы любят бедняков, потому что бедняки в этом городе воплощают в себе все главные черты Флоренции: они скупы на слова, бережливы, склонны к пессимизму, отличаются определенными «странностями» и полным отсутствием иллюзий. «Pazienza!» — «Терпение!» — пожав плечами, неизменно посоветуют вам флорентийцы, услышав ваши сетования, а если вы спросите у них, как они поживают, в ответ услышите: «Non c'è male» — «Не так уж плохо». Их излюбленная реакция на новости звучит как «Meno male» — то есть: «Могло быть и хуже». Эти люди привыкли к трудностям, а трудности начинаются с тяжелого климата и перенаселенности.