Фаворитка месяца - Голдсмит Оливия - Страница 31

Дин заплакал.

– Но мои сны, Шарлин. Я так боюсь. Я не могу спать без тебя, Шарлин. Я всегда спал с тобой.

Шарлин вспомнила о своих недавних еще более худших снах, наклонилась и поцеловала его в лоб.

– Я буду здесь, рядом, но в другой кровати. Ничего плохого не произойдет с нами, пока мы выполняем то, чего хочет Бог. – Она сняла покрывало с другой кровати и скользнула под одеяло, потом выключила свет, оставив мамину Библию на столике между кроватями. – Скажи молитву и спи. Бог смотрит на нас. Не забудь помолиться за Бойда и за папу, особенно за маму и поблагодари ее за доброе указание.

Дин засопел.

– Хорошо, Шарлин, я так и сделаю. Если ты этого хочешь.

Они долго лежали в тишине. Шарлин знала, что не сможет уснуть, но надеялась, что Дин, наконец, задремлет. Девушка молилась, чтобы плохие сны не посещали брата. Она тихо лежала без сна, наконец дыхание Дина стало ровным. Шарлин не хватало его тепла, но теперь она понимала слова Доуба. Расслабиться и заснуть без Дина было сложно. Глупо, ведь отец больше не мог причинить им зла. Нельзя им с Дином быть вместе. Именно об этом говорило мамино послание.

Шарлин слышала, что Дин дышит ровно, и попыталась сама заснуть. Она подремала, но как только на горизонте за окном забрезжил свет, она услышала Дина.

Он заметался по кровати, застонал:

– Нет, пожалуйста, нет!

Шарлин не могла этого вынести, но заставила себя остаться на месте.

«Это пройдет», – подумала она.

Но крики Дина становились громче, его движения в постели – более яростными.

– Нет! Папа! Пожалуйста!

Шарлин поняла, что брату снится плохой сон, но она решила исполнить волю Бога и взяла мамину Библию, надеясь найти там слова утешения. Девушка включила маленькую лампочку над кроватью и перелистала страницы книги. Дин затих, но все еще всхлипывал во сне. Шарлин закрыла глаза и молилась:

– Господи, помоги мне выполнить Твою волю и пошли Дину мирный сон. Мама, помоги мне.

Она сама начала тихо плакать, и вновь открыла добрую Книгу, Псалмы, свою любимую часть. И вновь застонал Дин.

Девушка перевернула несколько страниц и остановилась на Псалме 133. «Как хорошо, – прочитала она в полутьме, – братьям быть вместе».

Шарлин не отрывала глаз от страницы, пробегая пальцем по строчкам. Затем она положила книгу на место и сказала шепотом:

– Благодарю Тебя, Боже.

Девушка выскользнула из-под одеяла и подошла к Дину. Она мягко дотронулась до него и освободила себе место. Легла рядом, обняла его и зашептала на ухо:

– Я здесь, Дин. Все хорошо.

Дин проснулся. Не открывая глаз, он зарылся лицом в нее и сказал:

– Никогда не оставляй меня одного, Шарлин. Шарлин мягко укачивала его в своих объятиях.

– Нет, Дин. Я никогда не оставлю тебя.

15

Мери Джейн неожиданно проснулась и вдруг поняла, что не в состоянии открыть глаза. Она лежала, провалившись в привычное углубление в матрасе. Кожа пошла мурашками, в нетопленой комнате было довольно сыро.

Мери Джейн открыла на мгновение глаза, увидела что-то смутное, и поскорее зажмурилась. О Боже! Нет, она не хотела просыпаться. По крайней мере, не здесь. Неужели она ничего не может сделать правильно? Ведь она работала медсестрой. Мери Джейн лежала на кровати, без одеяла, все еще в черном платье, которое надевала вчера на похороны.

«Похороны. Я пришла сюда вчера после похорон. И потом? Потом я выпила».

И это все, что она пока могла вспомнить. Дрожь пробежала по телу, вынудив ее сесть. Резкое движение вызвало легкое головокружение. Мери Джейн повернулась на кровати и на этот раз осторожно спустила ноги. Она посидела, набираясь сил для следующего усилия. И потом ее вырвало.

Когда все прошло, Мери Джейн оглядела убого обставленную, ничем не украшенную комнату. Она чувствовала себя здесь посторонней, хотя именно в этой комнате прошло ее детство. Но Мери Джейн и тогда, в детстве, чувствовала себя здесь посторонней. Взгляд упал на дверцу гардероба. Она знала, что там внутри, в картонных коробках остались последние воспоминания ее детства. К запаху плесени примешивался запах ее рвоты. Мери Джейн медленно встала, подползла к бюро и вытерла грязь старым полотенцем. Потом открыла окно и выбросила тряпку на улицу.

Даже по прошествии стольких лет ей становилось больно от того, что бабушка упаковала все ее вещи в коробки и убрала сразу, как только девушка уехала учиться в школу медсестер. Мери Джейн никогда не могла разобраться во всей этой старой одежде, вырезках, дневниках, но она не могла не возмущаться тем, что бабушка убрала все следы ее присутствия. Негодование вновь поднялось в ней, хотя старая женщина уже была мертва.

Мери Джейн закрыла за собой дверь в спальню и спустилась по старым деревянным ступеням. Ноги в чулках легко шуршали по деревянной поверхности. В какой-то момент, в промежутке между шагами, ей показалось, что где-то мяукнул Снежок, ее старый черный кот. Он как будто бы шел рядом с ней, прыгая по ступенькам, чтобы разделить ее одинокий завтрак. Хвост его ходил из стороны в сторону от возбуждения. Кот, давно уже умерший, был когда-то единственным утешением Мери Джейн. В Нью-Йорке Миднайт тоже был ее единственным другом. «Что же, ничего не изменилось», – подумала она.

Мери Джейн вошла в кухню и оглядела царивший там хаос. Она больше возмущалась неряшливостью своей бабушки, чем бедностью духа, которая, впрочем, и обусловливала эту неряшливость.

Взяв с полки кофейник, Мери Джейн наполнила его холодной водой, насыпала кофе, поставила на огонь. Она ждала, когда кофе закипит, усевшись за старый стол и положив подбородок на руки. Ее глаза медленно оглядывали бедную комнату и остановились наконец на куче пустых консервных банок в углу. Полка над фарфоровым умывальником была уставлена дешевыми тарелками и кружками; обои выцвели, местами они отошли, возможно, из-за постоянных протечек воды, которые возникали в доме каждую весну. Зелено-коричневая эмалированная печка стояла на шести металлических ножках, поверхность ее совсем почернела от сажи, видно, не чистили уже много лет. Линолеум местами протерся, и сквозь дыры проглядывал старый линолеум. Было видно даже деревянное покрытие.

Мери Джейн смотрела сквозь тусклое окно в сумрачный день и подробности предыдущего дня начали всплывать в ее памяти. Похороны. Несколько соседей присутствовали в церкви при отпевании, хотя бабушку Мери Джейн трудно было назвать соседкой. Лишь несколько из них проводили бабушку до могилы.

Услышав, как первый ком земли ударился о крышку недоделанного соснового гроба, Мери Джейн оплатила счет мистеру Робинсону и села в такси, хотя оно и было ей не по карману. Она вернулась на покинутую ферму и потом напилась.

Мери Джейн выпила стакан, еще стакан, потом заплакала. «Наконец-то я заплакала. – И она налила себе кофе. – Но я плакала не о бабушке. Я плакала о себе».

Потом она поднялась в бабушкину комнату, собрала все таблетки, добавила к ним свои – и решила больше никогда не просыпаться. В свои тридцать четыре года у нее появилась возможность сняться в кино, в важной роли, у нее был любимый человек – и вот все это ушло. Если толстая, некрасивая актриса не смогла сделать этого в тридцать четыре года, неужели ее шансы станут больше в сорок шесть? В пятьдесят? Но самоубийство не удалось. Ирония судьбы – медицинская сестра не смогла составить правильный рецепт для самоубийства. Было много разных пилюль, было ее снотворное. Мери Джейн потеряла сознание, какое благословенное ощущение! Она надеялась, что это продлится вечно!

Но Мери Джейн проснулась: вновь увидела свое уродство, свою грязь, грязь окружающего ее мира.

«Вот откуда я пришла и, невзирая на мою работу, этим я и осталась. Мусор остался мусором».

Не будет больше другого Сэма, другой роли, похожей на Джилл, другого друга, как Нейл, другой театральной труппы, как та, в Нью-Йорке. Мери Джейн сидела за столом, настолько разбитая и усталая, что не могла даже плакать. Она вспомнила поэму Дороти Паркер о самоубийстве и добавила свою строфу: