Росток (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 9

В ней описывались монументальные события на западе Евразии за последние полторы тысячи лет. Кратко, но емко. Показывая ближайшее родство балтов со славянами. И их, в свою очередь, с кельтами, германцами, италиками и прочими. Да и вообще — это слово «славяне» употреблялось как название племени, распавшееся на кланы от смуты и нашествия сарматов…

— Зачем он записал такое? — удивился друид. — Али ему не ведомо, что записывать тайные знания никак нельзя[2]?

— Он опасается, что если не будет писания, то с нами может погибнуть и наше прошлое. А вместе с ними и потомки уже не вспомнят — кто они и откуда. Им отрежут корни, отчего увянет крона, а ее место под солнцем займут иные деревья. Для этого Беромир даже придумал письмо и обучил меня ему. А уже я — иных ведунов учу ему.

— Может быть, он и прав, — грустно произнес друид…

Тем временем Беромир гнал самогонку.

Хорошую.

Для себя.

Выдерживая стандарт «полугара». То есть, в плошку наливал немного получающегося самогона. Поджигал его. И смотрел, чтобы выгорала половина. А еще он фильтровал свое варево, прогоняя через уголь. Ну и «хвосты отрубал» без всякой жадности.

По этому случаю был даже сделан условный выходной для учеников. Чтобы все из них могли на этот процесс посмотреть и поучаствовать в дегустации…

— Эх… трудимся-трудимся, а словно бездельники живем, — философски заметил один из учеников, которого что-то развезло больше ожидаемого. Видимо, совсем не держал этиловый спирт.

— Отчего же бездельники? — спросил ведун.

— Землю не пашем. Жито не сеем. Сено коровам или лошадям не готовим.

— Ты видишь у нас тут коров с лошадьми? — усмехнулся кто-то из учеников.

— Да кому это объяснишь? Не делаем и все. Более и неважно. Эх-эх. Дела наши тяжки. Вот вернусь я домой. Спросят меня, чем я занимался. И что я скажу? Хитрое пиво варили да по лесам сок березовый сушили?

— Засмеют! — хохотнул третий ученик.

— Ей-ей засмеют! — вторил ему четвертый. — И не объяснишь!

— Жито — да, мы не сеем, — согласился Беромир. — Но лен посадили. И коноплю.

— Куда нам его столько-то? Все же семена посеяли! Все!

— А что делать? — улыбнулся ведун. — Нам нужно много ткани. И много льняного масла.

— А жито? Как без жито-то?

— А жито у нас есть. А ежели кончится — еще принесут. Сами.

— Прямо вижу, как отец будет на всю округу хохотать. — покачал головой перебравший ученик. — Что мы, как дети малые да неразумные все что смогли, льном засеяли, позабыв про жито.

— Почему позабыв?

— А как? Я отца своего знаю. Именно так и скажет. Да и иным, лишь бы позубоскалить.

— Даже если ты придешь в добром железе?

— Да ну, — отмахнулся ученик, икнув. — Скажешь еще тоже.

Впрочем, не увидев даже тени улыбки на лице учителя, осекся и попытался задуматься. Хотя у него получалось туго, слишком уж его разморило и расслабило, в том числе умственно, как порой от алкоголя и случается…

В тот день они ничем более не занимались особым. Отдыхали. Разве что всякие фоновые процессы выполняли, связанные с добычей пропитания. Теми же рыбными ловушками.

Беромир давал им возможность перевести дух перед большим и трудным делом. Они ведь его так жаждали. Так к нему стремились. И он хотел, чтобы ученики осознали старое как мир правило: «Бойтесь своих желаний, они могут сбыться». А то ворчат… ворчат… счастья они своего не понимают…

[1] В 70−80-х годов н.э. маркоманы изгнали бойев из Богемии (Boiohaemum) частью на юго-запад в Баварию (Baijawarjoz), частью на восток — в земли современной Словакии, частью на юг — в Паннонию (современная Венгрия). В данном случае речь именно о восточном крыле, которое в 160-е годы испытывало тяжелое давление со стороны германских племен и, вероятно, позже оказалось ими полностью ассимилировано или истреблено.

[2] Одна из ключевых специфик кельтской культурной традиции — религиозный запрет на письменную фиксацию знаний. Из-за чего до нас почти не дошло никаких сведений об их культуре и религии. Только обрывки и всякого рода new age, выдуманный чуть ли не полностью. Автор предполагает, что для всей т. н. «кельтской провинции», то есть, зоны культурного влияния кельтов, в которую много веков входили и славяне, было распространена эта же традиция.

Часть 1

Глава 5

167, июнь, 2

— К нам на утренний рассол прибыл аглицкий мосол, — декламировал Беромир на русском языке отрывки из сказа «Про Федота-стрельца, удалого молодца». Как помнил, местами переиначивая и додумывая. Но это было неважно. Местные все равно не понимали ни слова. Им что так, что этак. Поэтому он гнал пургу без малейшей оглядки на что ли бы. Сам же тем временем прохаживался, поглядывая на то, как его ребята работают на мехах. Спуску он им не давал. Вон — трудились так, что только пот утирать успевали.

Они хотели железо?

Он дал им железо. Кушайте, как говорится, не обляпайтесь.

Начали они закономерно — с руды.

Что болотная, что луговая, что озерная руда представляла собой разновидность бурого железняка, известного также как лимонит. Который являлся результатом жизнедеятельности особых бактерий.

С точки зрения промышленного производства индустриальной эпохи такие руды очень плохи. Они не образуют больших массивных месторождений, достаточно бедны[1] да еще и имеют неустойчивый состав примесей. Однако для кустарного производства они подходят идеально. В первую очередь, потому что добываются очень легко и распространены чрезвычайно широко. Да и, по сути, относятся к возобновляемым ресурсам. Из-за чего выработать их в регионе распространения весьма затруднительно. Поэтому-то на них весь железный век и строился — с самого своего начала до эпохи Ренессанса[2], а местами и до XIX века.

Просто, дешево, доступно и не очень продуктивно.

Беромир не был местным и обладал некоторым багажом знаний. Поэтому мог себе позволить посмотреть на этот вопрос под другим углом. А потому, получив новых работников, охотно применил их для повышения производительности труда.

Так что его ученики руду эту сначала искали и добывали.

Потом промывали в ситечках, стараясь избавить ее от ненужных примесей. Она ведь, в основном, встречалась в виде маленьких или крошечных фрагментов — этакая «крупа» размером от фасоли до риса. Встречались и крупные конгломераты, но редко, очень редко.

Дальше руда дробилась, обжигалась в горшках и прогонялась через магнитный «обогатитель». Из плохого, отбракованного железа, полученного ранее, Беромир наделал магнитов. Собрал из них просыпной фильтр и заставил своих учеников раз за разом прогонять через него обожженную руду[3].

Муторно.

Трудоемко.

Но оно окупилось с лихвой, очень сильно сократив расходы угля. Его все время подготовки жгли в аппаратике для пиролиза. Том самом, который Беромир собрал по осени. И даже рядом еще два поставили. Но даже так это оказалось небыстрым делом. Куда дольше, чем возня с рудой.

Подготовились, значит.

Подлатали обе печи, заменив поврежденные шамотные кирпичи.

И сделав первую плавку, получив куда больше хороших криц, чем зимой. Сказалось и обогащение, и более интенсивное дутье. Ведь Беромир заставлял учеников работать на мехах натурально на пределе их физических возможностей, оперативно подменяя. То один там убивался, то другой.

Потом полученные крицы разбили и переплавили в тиглях индийской купольной печи. Доработанной, разумеется. А потому дававшей больший жар. Получив на выходе слитки отличной низкоуглеродистой стали. Даже для начала XX века. По местным же меркам — натуральное чудо.