История эта очень печальная, Клим Петрович рассказывает ее в состоянии крайнего раздражения и позволяет себе, поэтому, некоторые, не вполне парламентские, выражения.

…Прямо, думал – я одно – быть бы живу,

Прямо, думал – до нутра просолюся!

А мотались мы тогда по Алжиру

С делегацией ЦК профсоюза.

Речи-встречи, то да се, кроем НАТО,

Но вконец оголодал я, катаясь.

Мне ж лягушек ихних на дух не надо,

Я им сукиным детям, не китаец!

Тут и Мао, сам-рассам, окосел бы!

Быть бы живу, говорю, не до жира!

И одно мое спасенье – Консервы,

Что мне Дарья в чемодан положила.

Но случилось, что она, с переляку,

Положила мне одну лишь салаку.

Я в отеле их засратом, в «Паласе»

Запираюсь, как вернемся, в палате,

Помолюсь, как говорится, Аллаху

И рубаю в маринаде салаку.

А на утро я от жажды мычу,

И хоть воду мне давай, хоть мочу!

Ну, извелся я!

И как-то под вечер,

Не стерпел и очутился в продмаге…

Я ж не лысый, мать их так! – Я ж не вечен,

Я ж могу и помереть с той салаки!

Вот стою я, прямо злой, как Малюта,

То мне зябко в пинжаке, то мне жарко.

Хоть дерьмовая, а все же – валюта,

Все же тратить исключительно жалко!

И беру я чтой-то вроде закуски,

Захудаленькую баночку, с краю.

Но написано на ей не по-русски,

А по ихнему я плохо читаю.

Подхожу я тут к одной синьорите:

– Извините, мол, ком бьен, Битте-дритте,

Подскажите, мол, не с мясом ли банка?..

А она в ответ кивает, засранка!

И пошел я, как в беспамятстве, к кассе,

И очнулся лишь в палате, в «Паласе» –

Вот на койке я сижу нагишом

И орудую консервным ножом!

И до самого рассветного часа

Матерился я в ту ночь, как собака.

Оказалось в этой банке не мясо,

Оказалась в этой банке салака!

И не где-нибудь в Бразилии «маде»,

А написано ж внизу, на наклейке,

Что, мол, «маде» в СССР,

В маринаде, В Ленинграде,

Рупь четыре копейки!

…Нет уж, братцы, надо ездить поближе,

Не на край, расперемать его, света!

Мы ж им – гадам – помогаем, И мы же

Пропадаем, как клопы, через это!

Я то думал – как-никак заграница,

Думал память, как-никак, сохранится.

Оказалось, что они, голодранцы,

Понимают так, что мы – иностранцы!

И вся жизнь их заграничная – лажа!

Даже хуже – извините – чем наша!

ВЕЧЕРНИЕ ПРОГУЛКИ

маленькая поэма

Владимиру Максимову

Бывали ль вы у Спаса-на-крови?

Там рядом сад с дорожками. И кущи.

Не прогуляться ль нам, на сон грядущий,

И поболтать о странностях любви?

Смеркается. Раздолье для котов.

Плывут косые тени по гардине,

И я вам каюсь, шепотом, в гордыне,

Я черт-те в чем покаяться готов!

Пора сменить – уставших – на кресте,

Пора одеть на свитер эполеты,

И хоть под старость выбиться в поэты,

Чтоб ни словечка больше в простоте!

Допустим этак: – Медленней, чем снег,

Плывет усталость – каменная птица.

Как сладко всем в такую полночь спится,

Не спит – в часах – песочный человек.

О, этот вечно-тающий песок,

Немолчный шелест времени и страха.

О, Парка, Парка, сумрачная пряха,

Повремени, помедли хоть часок!..

А ловко получается, шарман!

О, как же эти «О!» подобны эху…

Но, черт возьми, еще открыт шалман!

Вы видите еще открыт шалман!

Давайте, милый друг, Зайдем в шалман!

Бессмертье подождет, ему не к спеху!..

Ах, шалман, гуляй, душа,

Прочь, унынье черное!

Два ученых алкаша

Спорят про ученое: –

Взять, к примеру, мю-мезон,

Вычисляй и радуйся!

Но велик ли в нем резон

В рассужденьи градуса?!..

Ух, шалман! Пари, душа!

Лопайтесь, подтяжки!

Работяга, не спеша,

Пьет портвейн из чашки, –

Все грешны на свой фасон,

Душу всем изранили!

Но уж если ты мезон,

То живи в Израиле!..

Ну, шалман! Ликуй душа!

Света, Света, Светочка!

До чего же хороша,

Как в бутылке веточка!

Света пиво подает

И смеется тоненько.

Три – пустые – достает

Света из под столика.

– Это, Света, на расчет,

И вперед – в начало!..

Работяга, старый черт,

Машет ручкой: – Чао!..

Вот он встал, кудлатый черт,

Пальцами шаманя.

Уваженье и почет

Здесь ему, в шалмане!

Он, подлец, мудрец и стоик,

Он прекрасен во хмелю!

Вот он сел за крайний столик

К одинокому хмырю. –

Вы, прошу простить, партейный?

Подтвердите головой!..

Хмырь кивает.

Работяга улыбается.

– Так и знал, что вы партейный.

Но заходите в питейный

И по линии идейной

Получаетесь, как свой!

Эй, начальство!

Света брызни!

Дай поярче колорит!..

Наблюдение из жизни! –

Работяга говорит.

И окинув взглядом – тесный

Зал на сто семнадцать душ.

Он, уже почти что трезвый,

Вдруг понес такую чушь!.