Трафальгар - Гальдос Бенито Перес - Страница 18

– Как ты сюда затесался, салака? – спросил он меня своим ехидным голосом. – Уж не собираешься ли ты стать матросом? Эй, Хуан, – крикнул он какому-то матросу с бандитской рожей, – втащи-ка мне эту каракатицу на верхнюю рею, пускай прогуляется по ней.

Я изо всех сил старался доказать своему родичу, что не испытываю ни малейшего желания гулять по рее, и с величайшей вежливостью сообщил ему, что нахожусь на службе у дона Алонсо Гутьерреса де Сисниега, с которым и прибыл на корабль. Несколько матросов, приятелей моего разлюбезного дядюшки, хотели было намять мне бока, но я почел за благо удалиться от этой честной компании и поспешил в каюту хозяина. Офицеры были заняты своим туалетом, таким же сложным, как и в мирное время на суше. Когда я увидел слуг, осыпавших пудрой парики своих отважных господ, я задался вопросом, неужели так необходима эта процедура на борту корабля, где дорога каждая минута, где все, что не является первейшей необходимостью, вредит делу.

Но в те времена мода была еще строже, чем сейчас, и требовала беспрекословного подчинения своим несуразным законам. Даже простые солдаты должны были убивать уйму времени, чтобы заплести себе косу. Бедняги! Я видел, как они, выстроившись друг другу в затылок, поправляли косицы впереди стоящих, – хитроумный способ, позволявший быстрее разделаться с этой нудной операцией. Затем они напяливали себе на голову меховые шапки, тяжелые глыбы, назначение которых я так никогда и не мог постичь, а потом расходились по своим местам, если должны были нести вахту; свободные от службы солдаты шли прогуляться по шкафуту. Матросы не носили такой нелепой прически, как солдаты, и их скромная одежда, на мой взгляд, с тех пор почти не изменилась.

В своей каюте дон Алонсо о чем-то говорил с командиром корабля доном Франсиско Хавьером де Уриарте и с командующим эскадрой доном Валтасаром Идальго де Сиснерос. Из обрывков разговора я понял, что французский адмирал отдал приказ на следующее утро выйти в море. Эта новость крайне обрадовала Марсиаля, который вместе с другими старыми моряками, примостившимися на баке, вел жаркий спор о предстоящем сражении. В их обществе я чувствовал себя намного свободней, чем в обществе моего жестокого дядюшки: ведь товарищи Полчеловека не позволяли себе со мной никаких злых шуток. Одно это показывает, насколько разношерстной была наша команда: наряду с настоящими заслуженными моряками, давно приписанными к кораблю или нанявшимися на него добровольно, многие были просто завербованы из числа буйных, порочных бродяг, ничего не смысливших в морском деле. С приятелями Марсиаля я сдружился намного быстрее, чем с собутыльниками дядюшки, и неизменно присутствовал при всех беседах, которые вел старый моряк. Если б я не боялся утомить читателя, я пересказал бы все его рассуждения. Объясняя дипломатические и политические причины войны, Марсиаль курьезнейшим образом перевирал разглагольствования старого Малеспины, услышанные им в те вечера, когда этот неисправимый брехун бывал в гостях у дона Алонсо. От него я узнал также, что жених моей молодой хозяюшки служит на «Непомусене». Все споры морских волков сводились к одному: к предстоящему сражению. Эскадра должна была выйти на следующий день – вот здорово! Плыть на самом большом в мире корабле; присутствовать при сражении в открытом море, видеть все перипетии боя, слышать, как палят пушки, брать на абордаж неприятельские корабли… Какое прекрасное зрелище! А потом, увенчанный славой, я вернусь в Кадис и скажу всем, кто только пожелает слушать: я был с эскадрой, я все видел… Поведать о чудесном сражении Росите, завладеть ее вниманием и, пробудив в ней любопытство и интерес, объявить: я находился в самых опасных местах и ни капельки не боялся. И тут я увижу, как она встрепенется, побледнеет и испугается, услышав об ужасах боя, а я при этом с презрением взгляну на тех, кто будет умолять меня: расскажи, Габриэлито, ведь это было так ужасно! О, действительно это было так ужасно, что я чуть не сошел с ума… Говоря откровенно, в тот день я не поменялся бы местами с самим адмиралом Нельсоном.

Наступило девятнадцатое число, счастливейший день в моей жизни; еще не рассветало, а мы с доном Алонсо уже стояли на корме, готовые присутствовать при маневре. Как только была надраена палуба, подали команду сниматься с якоря. Заполоскали огромные марсели, и с пронзительным скрипом завертелся тяжелый брашпиль, поднимая из глубины могучий якорь. По марсам побежали матросы, другие, послушные боцманским дудкам, крепили брамсели; тут ожили все голоса корабля, огласив морские просторы чудовищным шумом и гамом. Свистки боцманов, удары в колокол, разноголосый шум тысяч человеческих глоток, смешанный со скрипом и скрежетом блоков и канатов, хлопанье зарифленных парусов, наполняющихся ветром, – все эти нестройные звуки сопровождали первые шаги гигантского корабля. Легкие волны ласкали его огромные бока, и величественная громада, не испытывая ни малейшей качки, медленно, торжественно и гордо поплыла по заливу. Казалось, что мимо нас проплывают живописные берега и торговые суда, стоявшие на якоре.

Я огляделся вокруг. Боже, какое великолепное зрелище! Тридцать два линейных корабля, пять фрегатов и два брига – наши и французские – шли впереди нас, рядом и сзади, с каждой минутой ставя все новые и новые паруса, трепетавшие от легкого берегового ветра. Прекраснее этого утра я не видывал в жизни. Весь рейд купался в золотых потоках солнца; легкая пурпурная дымка окутывала море на востоке, далекая цепь холмов и гор, замыкавших горизонт со стороны порта, пылала в огненных лучах зари; по чистому, прозрачному небу плыли золотисто-алые облачка; лазурная морская гладь лежала недвижно, и по ней (отражаясь в ясном лучистом небе) широким строем шли сорок кораблей, сверкая белоснежными парусами и являя собой самое живописное зрелище, какое только можно себе представить.

Корабли шли различными галсами. Одни забегали вперед; другие отставали, задерживаясь при перемене курса; некоторые проходили совсем рядом с нами; а иные остались далеко позади. Торжественный ход кораблей, необъятные размеры оснастки, затянутой парусами, таинственная гармония звуков, исходившая, как мне казалось, из самого нутра кораблей, – на самом деле то ликовала и пела моя юная душа: ясный погожий день, свежий ветер, ласковое море, весело и радостно взволновавшееся при виде нашей эскадры, покинувшей бухту, – все это представляло несравненную по красоте картину.

Кадис, словно круговая панорама в волшебном фонаре, исчезал из виду, поворачиваясь к нам то одной, то другой стороной своего обширного амфитеатра. Солнце ослепительно-золотистым огнем зажгло стекла тысяч башенок и бельведеров, и белая громада города четко и ясно застыла над синим морем, словно только что вышла из него, подобно сказочному граду святого Хенаро. Я охватил взглядом всю городскую стену, начиная от мола и кончая замком святой Каталины, различил редуты Бонете и Орехона, Ла Калету, и сердце мое наполнилось гордостью от сознания того, что я уроженец этого города и что судьба удостоила меня чести оборонять его от врагов.

Тут до моих ушей, словно таинственная музыка, донесся далекий звон колоколов, призывавший только что проснувшихся горожан к заутрене. В многоголосом перезвоне слышались то веселые, радостные голоса, желавшие нам счастливого плавания, добрые слова напутствия, то печальные, грустные предостережения о грозившем нам несчастье. По мере того как мы удалялись от берега, колокольный звон постепенно замирал, пока совсем не растаял в беспредельных просторах.

Эскадра выходила в море очень медленно, некоторые корабли потратили много времени, чтобы покинуть бухту. Марсиаль, следя за маневром эскадры, отпускал критические замечания по поводу каждого корабля. Он всячески поносил и ругал их, если они двигались медленно и неуклюже, и отечески подбадривал быстрых и ловких.

– Что за старая кляча этот дон Федерико! – восклицал он при виде «Принца Астурийского», которым командовал Гравина. – А вон чапает сам мусью Трубач, – вскрикивал он, показывая на флагмана эскадры «Буцентавр». – В самую точку попал тот, кто окрестил тебя «Громовержцем», – иронически замечал он, всматриваясь в самый тяжелый и неуклюжий корабль, носивший это громкое имя, – Добро пожаловать, папаша Игнатий, – тут же приветствовал он «Санта Анну», шедшую под флагом Алавы. – Да отдай же весь марсель, кусок солонины! – вопил он, наблюдая за маневром корабля Дюмануара. – У этого французишки, верно, брадобреи щипцами завивают марселя и пудрят рифы.