Жемчуга - Гусева Надежда - Страница 7

– Не заругают. Бери уже.

– Спасибо.

И снова – словно тень улыбки. Хоть что-то. А что я еще могу, кроме варенья и красной заколки?

Мы медленно шли по обледенелой осенней земле. Холодное солнце садилось за нашими спинами. Ветер пронизывал до костей. И у нас были одинаковые сапоги – красные, с дутым верхом. Просто у нее чуть постарше.

– Дальше я одна пойду. Пока.

– Пока.

Так я и не попала в страшную квартиру. Только запомнила три несвежих глухо занавешенных окна на первом этаже панельной многоэтажки.

Потом мы еще несколько раз гуляли после школы. Но недолго. Ноябрь не терпит коротких курточек и тонких шапок.

Вскоре я заболела, а когда пришла в школу – Ульяны не было. Не было ее и через неделю, и через две.

Она исчезла.

Сначала никто не хватился. Потом, конечно, стали интересоваться – что да как. И я сама не поняла, как оказалась посреди очень неприятной ситуации – только я одна, оказывается, знала, где Тучка живет.

Наша классная собрала совет учебного сектора. Четыре неприятные мне девочки стояли у доски с горящими глазами – впереди намечалось приключение.

– Может, она еще придет, – я тащила за хвост последнего кота. – Может, болеет.

– Она прогульщица, – отрезала классная. – И двоечница. А тебе на будущее: с кем поведешься, от того и наберешься. Смотри, тоже по наклонной едешь. Какая по счету двойка?

Во мне закипала злоба.

– Вторая.

– Где вторая, там и десятая! Нашла себе подружку!

Девочки кивали головами, плохо сдерживая злорадство. Мне хотелось их побить.

– В общем, так: ведешь всех к Тучке. И там говорите с ней хорошенько. Должны повлиять! А если ей трудно заниматься, поможете ей. Вы коллектив!

Уж это да! Конечно! Прямо кинутся помогать, всемером не удержишь!

Мы шагали по тонкому свежему снегу. На душе было все поганее и поганее. Ближе к Тучкиному дому возникла последняя надежда.

– Далеко обходить. Полезли в дыру.

Два блочных дома были так глупо размещены, что стояли, плотно прижавшись углами друг к другу. Между ними неумные строители оставили узкую зловещую щель. Можно, конечно, взять и обойти…

– А пролезем?

– Легко.

Я первая протиснулась головой и с трудом протащила тело. Чтоб вы все тут застряли!

Сначала пролезли худенькие, потом девочка покрупнее. Самая толстая мялась по ту сторону, не решаясь на игру в Винни Пуха.

– Давай скорее! Околеем.

Девочка пыталась протиснуться то так, то сяк. Мы хохотали от души.

– А ну вас!

План не сработал. Толстушка скинула пальто и кофту, сняла теплые штаны и, кряхтя и наливаясь краснотой, пролезла-таки в бетонную ловушку.

Мы стояли под окнами Тучки.

– Нет никого, не видите?

– Еще постучи, тебе откроет.

– Вы дуры, что ли?

– Да там она, точно! Где еще-то? Ну, мы ей покажем…

– Что ты покажешь ей, мымра?

– Сама такая, поговори-ка еще! Она наш класс позорит.

– И одевается как бомжара!

– Вообще овца!

– Может, она в больнице.

– Ага, в психушке… Давай еще стучать.

– Позорище!

На окнах грязные, плотные занавески словно чугунные заслонки. Другой мир. Не пустят. Туда никого не пускают. Девочки перебирали ногами на холодном ветру.

– Стучим еще!

– Да задолбались уже!

– Стучим-стучим. Вылезет. Там она, точно.

Дети злы. Злы и любопытны. Их не пугает мороз, не смущают опущенные шторы.

Зачем меня отправили сюда? Что вам всем от меня надо? Почему никто не понял, что Тучке живется плохо? За что меня сделали предательницей, пустили во главе оголтелой своры?

Все ушли, а я еще приплясывала на морозе. Серые сумерки опускались на город, выстужали острым снегом, холодным ветром. Вот досчитаю до ста и уйду. Досчитала. Посмотрела в глухое окно.

На окне кухни незаметно дернулась занавеска. Так и знала. Она все время была там – притихшая и серая. Пускать нас в дом она не могла и не хотела. Но все слышала.

Раз за разом я отправлялась вечерами гулять и брела одна по зимним улицам – туда, к трем зашторенным окнам. Один раз я даже взяла палку и постучала в стекло. Бесполезно.

Тучка больше не появилась, и в школе о ней вскоре забыли, как забывается в юности все неяркое и незначительное. Я не знаю, куда она делась.

Вскоре я заявила, что красные сапоги мне жмут. На самом деле их можно было еще поносить, ноги уже перестали расти. Но я не хотела. И после зимних каникул мне купили новые.

Эпизод 9

Медведица

Математика не шла. Не шла она в пятом классе и в шестом, а в седьмом я смирилась. Ну, тупая. Что ж теперь? Не судьба.

Кабинет математики я терпеть не могла. Там было невероятно уютно и всегда тепло. Стены, обшитые вагонкой, напоминали о бане. Желтые подкрахмаленные шторы плотно закрывали вид из окон. По стенам висели портреты ученых и полочки со стереометрическими моделями. Все было красиво. Все было до безумия чисто и аккуратно. И как только я перешагивала порог этого жаркого желто-медового рая, у меня отказывали мозги. Я сразу хотела спать, невообразимо тупила и ничего не могла с этим поделать.

Но в седьмом классе в жизни наметились хоть какие-то перемены. Алгебру мы по-прежнему отсиживали в том же деревянном улье, а по геометрии учительница сменилась. Теперь мы посещали и другой кабинет – давно не крашенный и совершенно голый.

И тут я поняла, что геометрия – интересная штука.

Дело было, конечно, не в кабинете. Может, я просто дозрела. Может, сменилась атмосфера. А скорее всего, дело было в новой учительнице.

Она была похожа на бурую медведицу – большая, плотная, краснощекая, с лихими темными кудрями, с тяжелым взглядом глубоко посаженных глаз. Говорила громко, басовито и быстро – как будто вместе с человеческими словами в груди намечалось опасное звериное рычание.

С такой не забалуешь – от звонка до звонка мы повисали в состоянии хорошего стресса, приправленного страхом. Могла рявкнуть. Могла так хлопнуть журналом по столу, что нас подбрасывало. Но могла и посмеяться, и подбодрить. По-хорошему так. От души. Ради этих моментов стоило приходить.

Где-то в конце осени я заподозрила, что геометрия не так уж плоха. Дальше больше – начала понимать. И в один прекрасный день что-то щелкнуло в голове, и до меня вдруг дошло, что это красиво, что вот он – закон гармонии. Оказывается, все это можно представить у себя в голове и потом решить. Словом, я воспряла. Не сказать, чтобы это принесло скорые и вкусные плоды. Они вообще не созрели – меня так и не озарило. Зато я перестала испытывать отвращение к математике, а это было уже кое-что.

Но случилось это не на геометрии, а на уроке труда.

Это были уроки… Нет, это был душевный санаторий. Там никогда не вызывали к доске, не ругали, не требовали дневник и даже не повышали голос. Что-то не получается – терпеливо помогут, получается лучше других – просто бери другое задание и радуйся. Уроки, пахнущие новой шерстью и хрустящим ситцем, ванильным печеньем и рыхлым сметанником, портняжным мелком и прорезиненным сантиметром; уроки, полные стрекота машинок, аккуратных стежков и хруста кальки…

Распластавшись на закроечном столе, я переделывала чертеж выкройки на свой мелкий рост. Работа была кропотливая – правильно перенести все четыре вытачки. Вдруг сзади пахнуло холодом, и на плечо тяжело легла рука. Я обернулась и увидела ее – в черной шубе и каракулевой кубанке поверх жестких кудрей. Шапка и шуба были обсыпаны водяными бусинками – она пришла с метели, и теперь снежинки растаяли. Настоящая Медведица.

– Пошли. По поводу контрольной работы.

И я поняла – это все. Так и знала. Нечего было и стараться.

Брошены на стол булавки. Мелок скатился и упал. Я потащилась к выходу из кабинета. Медведица дышала сзади духом талого снега и мокрого мутона.

– Уже полдороги прошла, – басила она, и низкие нотки терялись на границе инфразвука. – Потом думаю – не-ет, надо вернуться. Вот.