Государев наместник - Полотнянко Николай Алексеевич - Страница 69

– Похоронить бы надо Федьку, по-людски.

– Иди, Сёмка, – сказали казаки. – Всё сделаем.

От Надеиного Усолья струг Хитрово до полуночи шёл под парусом, потом ветер начал слабеть, стрельцы сели за вёсла и гребли до рассвета почти без отдыха, пока не достигли острова, невдалеке от которого располагался воровской стан. Хитрово тотчас выслал разведку, стрельцы всё высмотрели и, вернувшись, доложили воеводе, что воры на месте, к берегу причалена лодка и близ неё сидят два человека, судя по всему, люди Лома.

Поразмыслив, Богдан Матвеевич, решил не лезть на рожон, а дождаться Курдюка с его людьми и ударить на воров с обеих сторон, чтобы тем было некуда деться. Так оно и вышло, казаки свалились на воровской стан с горы; услышав залп пищалей, Хитрово велел стрельцам грести что есть силы к берегу, а сам пошёл на нос струга к пищали. Пушкарь уже грел на углях железный пруток, пищаль была снаряжена к бою, и Хитрово встал за неё, развернул направо и налево, затем направил её по ходу струга.

Воеводе было хорошо видно, как казаки схватились с ворами, которые вздумали сопротивляться, и то, как другие, во главе с вором громадного роста, отпихнули лодку от берега и решили уйти рекой, не замечая, что на них идёт струг. Пока воры разбирали вёсла, вставляли их в уключины, Хитрово был уже у десяти саженях.

– Жги! – крикнул, направив пищаль на лодку, воевода.

Пушкарь запалил порох, пищаль выстрелила, выметнув на воров четыре фунта мелко нарубленного свинца, и воров смело с лодки дробовым смерчем. Хитрово велел остановить струг и выловить из воды тех воров, что были ещё живы. Стрельцы достали четырёх человек, и среди них был тяжело раненный в левую руку и живот атаман. Остальные воры пошли камнем на дно.

Схватка на берегу тоже закончилась. Трое воров были убиты, а двое бросили сабли и упали, сдаваясь, ничком на землю.

– Все ли ратные люди живы? – спросил Хитрово, сойдя со струга.

– Двое мертвы, – ответил Курдюк. – Есть и пораненные.

– Не зрю полусотника Ротова, – сказал он. – Курдюк! Отыщи его, немедля!

Со струга на берег вынесли искалеченных воров и положили на траву возле огромного осокоря, туда же поместили и сдавшихся на милость воеводе ярыжных людей.

– Берите топоры! – приказал Хитрово стрельцам. – Срубите с дерева все ветви, кроме двух, самых толстых, что растут в разные стороны.

Скоро на осокоре застучали несколько топоров, на землю посыпались листья и щепки, начали падать срубленные ветви.

– Сёмка жив, – сказал вернувшийся из поисков полусотника Курдюк. – Погнался за братом, тот чуть было его не убил, но я поспел вовремя.

– Где Федька? – спросил Хитрово. – Волоки его сюда.

– Вор мёртв, – ответил Курдюк. – А Сёмка подле него, печалится.

– Собаке собачья смерть, – строго молвил воевода. – Который тут Лом?

Воры, торопясь, указали на атамана. Хитрово подошёл к нему и посмотрел в лицо, но Лом взгляда не отвёл, хотя и скрипел зубами, сдерживая готовый вырваться стон.

– Знаешь, какой тебе будет учинён спрос? – спросил Богдан Матвеевич.

– Кабы не рана, ушёл бы я от тебя, воевода, – сказал Лом. – Щипцов и огня я не страшусь, жалею, что не сгинул сразу. И зачем я из воды вынырнул, ушёл бы камнем на дно и век бы тебя не видел.

– Всякий человек за жизнь цепляется, и ты, как все, – сказал Хитрово. – Но я тебя и твоих дружков мучить не буду, не люблю этого.

– Что ты удумал, воевода? – настороженно спросил Лом, поглядывая на усольских приказчиков, которые сидели по обе стороны от ствола дерева на двух оставленных ветвях с верёвками в руках.

– А чем плохи рели? – сказал Хитрово и махнул рукой.

Стрельцы подхватили атамана и поволокли к осокорю. Приказчик сбросил верёвку по обе стороны ветви, за одну сторону был ухвачен петлёй за шею Лом, другую сторону верёвки стрельцы потянули на себя и вознесли над землей атамана, наводившего ужас на торговых людей не один год. Лом задёргался всем телом, простёр руки вверх, ухватился за верёвку и попытался ослабить петлю, но силы его оставили, и он, издав клокочущий хрип, повис тряпичною куклой.

Следом за атаманом начали вешать других воров, по два сразу, на обеих ветвях. Некоторые, как Влас, сами шли к месту своей смерти, другие пытались яростно сопротивляться, но это никому не помогло. Скоро на осокоре висели все пойманные воры.

Казнь Сёмку не волновала, он сам был только что на волосок от гибели и только сейчас это понял.

– Что, Сёмка, кончилась твоя мука? – сказал Богдан Матвеевич. – Бери казаков и уйми эту орду.

Хитрово указал на усольских боевых людей и приказчиков, которые начали грабёж воровского стана. Они сбили замок на амбаре и тащили оттуда запасы ватажной артели: меха, сукна, оружие, стопы кож, посуду, связки солёной рыбы, разную еду, – и пытались спрятать всё, до удобного часа, по кустам и ямам.

Казаки были рядом, Сёмка велел им зарядить пищали и выстрелить поверх голов мародёров, что сразу охладило их пыл.

– Возьми свою сволочь, – сказал Хитрово десятнику Курдюку. – И скорым шагом, не оглядываясь, иди в Усолье, пока я не повесил тебя рядом с Ломом.

Усольское воинство удалилось, Хитрово велел собрать всё ценное, что имелось на воровском стане, и погрузить на струг. Когда закончили работу, было уже заполдень, и воевода велел всем отдыхать и набираться сил для обратного пути на Синбирскую гору.

Вечером казаки и стрельцы собрались на берегу для погрузки на струги, и Хитрово велел Сёмке поджечь воровское становище. Казаки обложили стены избы, амбара и других построек сухим хворостом, подожгли его, и синбиряне отходили от берега при свете пожара.

Вслед стругу с воинскими людьми смотрел воровской старинушка Степан, который не первый раз спасся от нашествия государевых людей в тайном схроне, в который он юркнул, когда с берегового обрыва на воровской стан обрушились Сёмкины казаки. Схрон он устроил давным-давно, несколько десятков лет назад, за своим домом под собачьей конурой, где выкопал глубокую яму, оплёл в ней стены ивовыми прутьями, пол застелил жердями, и всегда держал там запасы еды и воды на несколько дней. Это укрытие не однажды спасало Степана от неминуемой гибели во время прихода сюда государевых людей и набегов степных жителей. О нём он никому никогда не говорил, поэтому и дожил до седых волос, ведя воровскую жизнь.

Степан вылез из схрона, закрыв его за собой собачьей конурой, и побежал прочь от горящего дома к воде. Выскочив из кустов, он остановился, увидев дерево, на котором висели Лом и его побратимы.

– Эх, атаман! – вздохнул Степан. – Были у тебя сила и гулевое счастье, да, видать, кончились.

С шумом и треском обрушилась кровля дома, огонь от жилища перекинулся на деревья, к ногам Степана упала горящая головёшка и подожгла траву. Он затоптал огонь и побежал к небольшой будке, где у него хранились необходимые в хозяйстве вещи. Назад к дереву Степан вернулся с топором и начал ожесточенно рубить его в полусажени от земли.

– Погоди, Лом! Погоди, – приговаривал он время от времени. – Погоди чуток…

За спиной Степана уже заполыхали кусты и деревья, когда осокорь вместе с повешенными на нём людьми рухнул в Волгу. Степан бросил топор и, вынув нож, кинулся в воду. Первым он освободил от верёвки Лома и оттолкнул тело на глубину.

– Плыви, атаман! Погулял ты по Волге-матушке немало, нечего с ней расставаться, она тебя примет.

Освобождённых от верёвок, вслед за Ломом, мертвецов подхватила Волга и повлекла их, баюкая на своих волнах, неведомо куда.

Эпилог

С трудом дойдя против ветра и течения реки до Надеиного Усолья, Хитрово решил не тащиться дальше на бурлацкой бечеве и, взяв Сёмку и двух казаков, Арбугинскими полями и через Сенгилеевские горы отправился в Синбирск посуху. На пути Богдан Матвеевич и его спутники не встретили ни одного людского жилища; благодатная земля, обильная водными источниками и красным лесом, была пуста, её ещё ни разу не касался плуг пахаря, никто не скашивал роскошный травяной покров, не вспугивал с озёр птиц, и звери в этих краях не слышали пищальных выстрелов охотников. Но Хитрово не особо радовали открывающиеся его взгляду природные богатства и красоты, он понимал, что это всё ещё долго будет лежать втуне, поскольку не было людей, готовых заселить эти пространства, и пройдёт ещё немало времени, пока в этих пределах затеплится жизнь.