Государев наместник - Полотнянко Николай Алексеевич - Страница 29

– Что делать думаешь? – спросил Никифор.

– Пойду в Лопатицы, куда от государевой воли денешься.

– Оставайся, Аввакум, на Пасху, – сказал Никифор. – Всё едино до Христова Воскресения в Лопатицы не поспеешь.

– И то правда, – согласился Аввакум. – Нечего поспешать. Когда я ещё увижу патриарха на осляти.

Вечером Неронов сказал Никифору:

– Кажется, патриарх встал с одра. Завтра на Вербное воскресение будет в Успенском соборе. После пасхальной недели твоё дело решится.

Никифор потянулся поцеловать руку протопопа.

Неронов недовольно отстранился.

– Я не тебе угождаю, а правде, – сказал он, оглядывая ветхую одежонку попа. – Иди за мной.

Протопоп привёл Никифора в своё жилище, отлучился ненадолго и вынес рясу из тонкого сукна.

– Тучен я стал, а был борзой, как ты. Тебе будет впору, прими, – и, отметая взмахом руки благодарность, продолжил: – Окольничий Фёдор Ртищев прислал тебе поминок на Светлое Воскресенье.

Никифор был тронут вниманием сильных людей до глубины души. Он вернулся в своё жилище, примерил рясу, она оказалась впору. В новом одеянии Никифор пошёл на торжище.

Один торговый ряд цвёл пасхальными вербами. Распустившиеся почки, как жёлтые птенчики, рассевшиеся на красноватых ветках, радовали взгляд, наполняли душу умилением.

Никифор разбил у менялы рубль на тридцать три алтына, копейку отдал за размен, и купил большой вербный куст. Здесь же продавали красные яйца, куриные и гусиные. В прихвачённую с собой корзину Никифор уложил полсотню яиц, расплатился и, довольный покупками, вернулся в своё жилище.

– Какой ты, отец Никифор, молодец! – всплеснула руками Анастасия. – Мой Аввакумушка забыл купить вербы, хоть я ему и наказывала.

Её муж трапезничал.

– Не велика радость в покупных вербах, – проворчал он, обгладывая щучий хребет. – Вот если бы своими руками наломать. За деньги радость не купить.

Жилище украсили ветками, а одну дали поиграться маленькому Прокопу. Дитя схватил ветку в руку и начал ею размахивать, что заставило отца довольно улыбнуться и взять сына на руки.

Мысль о религиозном торжестве, которое должно состояться завтра, с участием царя и патриарха, приводила отца Никифора в трепет. Он страстно желал увидеть всё собственными глазами, но боялся, что это невозможно, и поделился с Аввакумом своей печалью.

– Я о сём не стражду, – сказал Аввакум. – Не горюй, Никифор. Я проведу тебя в такое место, где мы всё узрим.

На следующий день, перед тем как должен начаться крестный ход, Аввакум увлёк за собой Никифора к кремлёвской стене. Возле башни он о чем-то пошептался с караульщиками, сунул им поминок, и стрелец провёл их на стену, прямо напротив храма во имя Покрова. Торговые лавки на Красной площади были закрыты, и мостовую мели, поднимая клубы пыли, сотни полторы метельщиков. Возле Лобного места, где в те времена уже не казнили, стояли люди в раззолоченных одеждах и поглядывали на Кремль.

И тут особенно радостно зазвонили колокола. Из Успенского собора через Фроловские ворота двинулся крестный ход. Отец Никифор обомлел от увиденного великолепия: впереди шло духовенство с образами, за ними – стряпчие, стольники, дворяне и дьяки в золотом парчовом платье, выданном им на торжество из казённых хранилищ, далее шел государь, а за ним – бояре, окольничие, думные люди и гости, по бокам государя сопровождали полковники и головы стрелецкие. Вся Красная площадь была заполнена народом. При появлении государя все встали на колени и земно поклонились.

Возле Лобного места патриарх, после прочтения отрывка из Евангелия, подал царю ветку вербы. Подвели белого осла, патриарх сел на него, Алексей Михайлович взял конец повода и повёл осла по дорожке из красных и синих сукон, которые расстилали стрельцы. Впереди царя и патриарха двигались красные сани, на которых стояла огромная изукрашенная верба. Крестный ход через Фроловские ворота вернулся в Успенский собор под звонкий и радостный звон колоколов кремлёвских соборов и церквей столицы.

На Пасху отцу Никифору удалось просунуться в Успенский собор на утреню. Этому помогло его новое священническое одеяние, подаренное ему Иваном Нероновым, а ещё больше встреча с Фёдором Ртищевым, который не починился подойти к нему сам, когда увидел Никифора возле собора. Ртищев шёл в храм, чтобы проведать, всё ли готово для встречи государя, и захватил с собой Никифора, где тот и остался.

Вскоре в собор пришёл государь, а с ним бояре, окольничие, думные дворяне и дьяки, стольники и стряпчие, все в золотых одеждах. После хвалительных стихир Алексей Михайлович прикладывался к иконам, затем христосовался с патриархом, архиереями в губы, а остальное духовенство жаловал к руке. К числу последних по какому-то несвойственному ему смелому порыву примкнул и отец Никифор. К царской руке он приблизился последним. Заметил, что протопоп Успенского собора недоумённо на него глянул, но Никифор уже поцеловал руку царя и получил от него красное яйцо. Возвращаясь на свое место, он почувствовал, что на губах у него солёно. Это были слезы умиления и великой радости, которые переполняли его душу. Те же чувства владели православными людьми всей русской земли в день Светлого Христова Воскресенья. Вся Русь единодушно славила Бога, не предполагая, что через несколько лет по православному единодушию непримиримо пройдёт кровавая трещина раскола.

Пасхальную обедню Аввакум и Никифор провели в Казанском соборе, а после службы были званы Иваном Нероновым на трапезу. В конце застолья протопоп сказал Никифору, что говорил с патриархом о его деле, и тот велел им явиться на патриаршее подворье через два дня.

– Жаль, не увижу твоего торжества, Никифор, – сказал Аввакум. – Я еду завтра. Пора возвращаться к своим блудолюбивым чадам.

– Экий ты нетерпеливец, Аввакум! – сказал Неронов. – Душу человека враз не построишь. Это не изба, которую можно срубить за день.

– Милостивец мой Иван Васильевич, – горько молвил Аввакум. – Знаю, что тороплив и горяч, но ничего с собой поделать не могу. Мало в людях братолюбия. Вот сегодня христосовались, но друг другу мало кто простил. А Господь, он всё зрит!

Никифор забеспокоился, что вспыхнет за столом несогласие, но Иван Неронов не ответил Аввакуму, и тот успокоился.

Через два дня Неронов и Никифор явились на патриаршее подворье. Народу там было много: из многочисленных вотчин явились к патриарху люди поздравить его с пасхой и поднести поминки деньгами, мехами и сукнами. Неронова и Никифора пропустили мимо них. Из тёмных и душных сеней они прошли в комнату, которая была так густо увешена образами, что напоминала молельню.

Патриарх Иосиф сидел в кресле, он был недужным старцем, всегда углублённым в свои думы. Гостей заметил, когда они земно поклонились и этим произвели шум.

– Что за поп? – спросил Иосиф, указывая бледным перстом на Никифора.

– Отец Никифор, – сказал Неронов. – Я уже тебе доносил, святейший патриарх, что его вышиб из прихода стрелецкий капитан Вострецов и возвёл на отца Никифора поклёп, что он не радел о патриаршей вотчине.

Иосиф осмысленно посмотрел на Никифора и вопросил:

– И много чего у меня украл, поп?

Никифор от этих слов, вымолвленных с язвительным смешком, похолодел от ужаса.

– Хотя не видно, что ты крал, – продолжил патриарх, – тощ больно. Сколько на приходе был?

– Четыре года, – пролепетал Никифор.

– Срок достаточный, чтобы пошарить в моих закромах. Ладно, о чём просишь?

– Места ищу.

– А на старое не пойдёшь? – спросил Иосиф. В горле у него забулькало, и он отпил из кубка лекарственный настой.

– Не стоит его возвращать на старый приход, – подал голос Неронов. – Раздоры не утихнут, новая склока вспыхнет.

– Есть у нас что-нибудь подходящее?

– В этом году окольничий Хитрово закладывает новый град Синбирск на Волге. Видел отца Никифора, и он ему приглянулся. Просил меня передать тебе, святейший патриарх, если на то будет твоя воля, отдать отца Никифора ему на церковь во имя Святой Живоначальной Троицы в новом граде Синбирске.