Государев наместник - Полотнянко Николай Алексеевич - Страница 10

– Сколько людишек мыслишь поместить этим летом? – спросил Алексей Михайлович.

– Вместе с Синбирском, до тысячи душ.

Государь задумался.

– Дорогонько выходит. Ежели на каждого дать по пяти рублей, значит, пять тысяч. Сказывают, там большие рыбные ловли, продай их. Челобитная есть от ярославских торговых людей. Не продешеви, деньги тебе будут нужны, а я много дать не могу. Как мыслишь Синбирск строить?

– Прошлой осенью, великий государь, я разведал сие место, – сказал Хитрово. – Над Волгой саженей на сто поднимается великая гора. В полутора верстах от нее течёт другая река – Свияга. На горе и близ неё спелый сосновый бор, годный на строительство. Город мыслю поставить о шести башнях, две, Казанская и Крымская, проездные, стены на тарасах, со стороны Волги частокол, остальные рубленые.

– А что со всех сторон не сруб? – спросил государь.

– Тяжело земле будет, с горы к Волге оползни случаются. Работные люди потребны, великий государь. Строить надо Синбирск, и черта только начата. Сейчас у меня на Карсуне всего две сотни стрельцов и полусотня казаков.

– Князю Петру Долгорукому отписано в Нижегород нарядить на черту и град Синбирск до пяти тысяч работных людей, взяв с каждого пятого двора по одному крестьянину или бобылю. Если замешкается, будет в ответе! Ты отпиши мне, если что.

Алексей Михайлович встал с кресла, сделал несколько шагов по комнате, остановился, прислушался. Из сеней порывами доносился легкий шумок.

– Слышь, шумят, колобродят каждый о своём, – язвительно произнес Алексей Михайлович. – Нигде от них спасу нет. Я уже приказал двери войлоком обить и сафьяном обшить, всё равно слышно. Тут как-то Федя Ртищев принёс мне свой переклад с фряжского учёного мужа Маккиавели, «Государь» называется. Умно писано: всяк государь одинок, как сирота. Если и можно с кем по душам поговорить, то только с Богом, а среди человеков собеседника государю нет. Всяк из людишек норовит вырвать у царя что-нибудь для себя.

Алексей Михайлович сел в кресло, посмотрел на примолкшего Хитрово, улыбнулся и громко вымолвил, обращаясь к комнатному стольнику, который немым истуканом стоял возле двери:

– Степан, кликни дьяка Волюшанинова!

Дьяк резво вошел в комнату и привычно ткнулся лбом в пол.

– Указ готов? – спросил Алексей Михайлович.

– Готов, великий государь!

– Тогда иди и объяви для всех с крыльца. И ты, Богдан, ступай!

Хитрово нагнулся к милостиво протянутой царской руке и, жарко дыхнув, поцеловал потную ладонь Алексея Михайловича.

Выйдя из царской комнаты, дьяк Волюшанинов преобразился, стал выше ростом, могутнее статью, свиток с царской грамотой, который он нёс на вытянутых руках, заставил бояр окольничих и думных дворян отшатнуться к стенам и освободить дорогу государеву глашатаю. Следом за Волюшаниновым шёл слегка остолбеневший от происходящего Хитрово, а за ними двигались лучшие люди. Их появление смело с крыльца площадных стольников и стряпчих. Дьяк развернул начало грамоты и громко стал выкрикивать:

– Божьей милостью Царь и Великий Князь, Алексей Михайлович, всея России Самодержец, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондинский и Государь и Обладатель повелел за многия труды, за Керенскую службу, за городовое и засечное строительство, да за Карсунскую службу и засечное строительство пожаловать полкового воеводу и стольника Богдана Матвеевича Хитрово в окольничие и дать ему восемьдесят рублей и триста четей земли в каждом поле в Царевом Сенчурске!

А тебе, страднику, – провозгласил дьяк вырывавшемуся из рук стремянных стрельцов Дубровскому, – ни в какой чести не быть, за облыжные наветы великий государь велел тебя послать в тюрьму!

Вскинувшегося было Дубровского дюжие стрельцы замяли и поволокли прочь от царского крыльца.

Стоявшие на крыльце лучшие люди стали возвращаться в переднюю, скоро должно было начаться заседание думы. Расталкивая стольников, к Хитрово протиснулся брат Иван.

– Наша взяла! – горячо воскликнул он, стискивая Богдана в своих объятиях. – Иди, брат, скоро государь выйдет. Сразу возвращайся домой, я всех своих оповещу. Ох, и пир сегодня закатят Хитрово!

В палате, где должно было начаться думское собрание, царила обстановка важной серьёзности. Сначала бояре заняли свои места на лавках возле стены, и ближе всех к трону – князья Черкасские, Воротынские, Трубецкие. За боярами степенно заняли свои места окольничие, за ними – думные дворяне и дьяки.

Хитрово вошёл в палату, и все устремили на него взгляды. Одни смотрели на него как на выскочку, худую кость, случаем вошедшего в милость царю. Другие, это были думные дворяне, которым окольничество вряд ли светило, злобясь, ему завидовали. Единственным, кто обрадовался Хитрово, был Федор Ртищев. С ним рядом и сел на парчовую лавку новый окольничий.

Двери палаты отворились и, бережно ступая, в неё вошел государь, а за ним, отстав на полшага, следовал дворецкий боярин Морозов. Все поднялись и поприветствовали царя земным поклоном. Он сел в кресло в углу палаты и зорко оглядел собравшихся.

– Все ли на месте? – спросил Алексей Михайлович. Опоздавших, тем более отсутствующих, он строго наказывал.

По думе прошелестел легкий шорох, все завозились, запереглядывались. Думные дьяки, которым садиться не полагалось, вытянув шеи, начали пересчитывать думцев по головам.

– Нет князя Григория Ромодановского, – возвестил дьяк Гавренев.

Алексей Михайлович нахмурился: Ромодановский, при многих достоинствах, был склонен к своевольству, пора бы его осадить, но самому делать это не хотелось, и он выжидательно посмотрел на Морозова.

– Может, приставов к нему на дом послать? – предложил дворецкий. Посылка приставов на дом была предупреждением о возможной и скорой опале.

Государь задумался, готовясь вынести приговор, но двери распахнулись и появился весьма взволнованный князь Ромодановский.

– Не изволь гневаться, великий государь! – воскликнул он, совершив земной поклон. – Добрая весть от воеводы Плещеева из Путивля! – и подал грамоту Алексею Михайловичу.

Царь развернул свиток с начала, но читать не стал и приказал Волюшанинову:

– Огласи, дьяк!

– …Послал гетман коронной Николай Потоцкий в Запороги на самовольных казаков запорожских черкас на казацкого гетмана Хмельницкого сына своего Степана, а с ним послал польских ратных людей и реестровых казаков полем тысяч с пять, да рекою Днепром в чолнах реестровых же казаков с тысяч пять же. И как де, государь, те польские ратные люди пришли с гетманским сыном со Степаном к урочищу к Жёлтым Водам, и тех де, государь, польских ратных людей у Жёлтых Вод самовольные казаки, сложась вместе с татары, всех побили, а и иных и в полон поймали, а гетманского сына Потоцкого взяли в полон жива…

Новость приятно поразила всех, государь, каменно восседавший на своём месте, заерзал в кресле, думные люди заволновались, даже старый князь Черкасский, обычно спавший, уткнувшись бородой в набалдашник своей палки, открыл глаза и приложил к уху ладошку. Известие о казацком восстании на Украине и смычке с ним крымских татар говорило, что всегдашним злодеям Руси этим летом будет не до набегов на русскую землю. Была и еще одна, пожалуй, главная значимость происходящего на Украине: после смуты поляки удерживали за собой Смоленск и многие исконно русские земли. Их необходимо было отвоевать, и восстание, при благоприятном для казаков развитии, могло бы сильно помочь этому делу, над которым государь и дума мыслили давно. Царь православной Руси с затаённым гневом взирал на то, как его единоверцев преследуют на Украине польские католики и униаты, и все православные патриархи постоянно внушали ему, что этому нужно положить конец.