Грешник (СИ) - Корвис Ольга - Страница 1

Грешник

Глава 1

На лобовом стекле черной мазды — квадратный листок с одним единственным словом. “Дорога”. Обычный стикер для заметок, написано от руки. Засунули под щетку стеклоочистителя. Ударили там же — из-под листка расползалась сеть трещин на половину лобового стекла. Анатолий Кулагин зло выругался. Вытащил телефон и набрал своего арт-менеджера Марину.

— Перенеси встречу, — рявкнул в трубку. — Да знаю я, знаю, что важно! А чего ты мне, блядь, прикажешь делать? Мне тут очередное послание оставили на разбитом стекле. На моем, конечно! Полицию вызову, чего я еще буду делать!

Толик сбросил вызов, отправил телефон в карман пальто. Выругался и снова вытащил — набрал номер полиции, и его затянуло в многочасовое ожидание патруля. Анатолий нервничал, поправлял на шее теплый шарф — еще не хватало простудиться! Прятался от холода в машине. Он не заметил одинокой фигуры на детской площадке чуть в стороне от его дома. Не почувствовал долгого, пристального и изучающего взгляда сквозь ряд маленьких качелек. Холодного и бесстрастного, как ноябрьский ветер.

Два дня Кулагина перемалывало в жерновах бюрократии. Кулагин злился. Вроде бы он тут жертва, он потерпевший, а пообщался с полицией, и как будто бы наоборот. Словно должен оправдываться, почему это он своим разбитым стеклом их побеспокоил. Ощущение складывалось — как вошь раздавили, или под микроскоп сунули и рассматривают. И хрен его знает, что хуже.

Толик, конечно же, рассказал, что это не первое послание, которое он получил. Где-то неделю назад в театр на его имя пришел конверт. Внутри такой же стикер. А еще раньше он нашел один в открытке в гримерке. Самый первый. Тогда он вообще не придал этому никакого значения. Пока не появились следующие. Ответ полиции неприятно удивлял своей простотой. “Вы, Анатолий, личность известная, а дураков на свете много. Но камеры мы посмотрим, не переживайте”.

Он не переживал. Он чертовски злился — из-за разбитого стекла, безразличия полиции и сорванной встречи. Но если стекло и встреча били только по кошельку и немного по репутации, то с полицией выходило двояко. В который раз за последние дни Кулагин чувствовал нехороший, липкий страх. Застаревший такой душок, что едва заметным следом тянулся в прошлое, когда он был просто Толиком, никому не известным актером захудалого ТЮЗа. Голосом его природа наградила, а вот удача по широкой дуге стороной обошла. Как будто не хотела связываться с невысоким и полноватым актером. Ну какое будущее для такого? Какая слава? Все не складывалось, не фартило как остальным. Кулагин снова и снова напоминал себе, что он ничего и не сделал. Глухой укол совести говорил об обратном, но Толик топил все в добротном односолодовом виски. В те времена, о которых ныла память, он себе такой не мог позволить.

Кулагин понервничал день-два, а потом жизнь снова зацепила его бурным потоком и понесла по привычному руслу — на встречи, давно запланированные автограф-сессии и на сцену. Очень быстро Толик выбросил из головы и разбитое стекло, и странные однословные послания. Верно же в полиции сказали — дураков на свете много.

Работа, известность и признание — лучшая анестезия даже для самых застарелых ран. А работы, славы и суматохи у Кулагина хоть отбавляй. Бывают все-таки чудеса. Разве мог он мечтать о таком лет пять назад? Засмеялся бы в лицо любому, кто к нему с подобным предсказанием пришел. А жизнь иначе повернулась — в последний вагон успел забежать. Еще пара лет — так бы и топтал сцену, разыгрывая Джона Сильвера с фальшивым протезом или багдадского султана. Кулагин старательно обходил в своей памяти ту ее часть, где было высечено, как он этот золотой билет в счастливое будущее получил. Какая уж теперь разница. Он живой, закопал прошлое поглубже, а мертвым все равно.

Страшно стало через неделю. Кулагин вернулся домой с охапкой цветов и подарков. На сцене как обычно завалили. Уже в гримерке выбрал самый красивый букет — для жены. А дочке — плюшевого единорожка. Дошел до квартиры и застыл на месте — на двери висел зеленоватый стикер. Надпись уже знакомым почерком — “Яд”. Край стикера в белесых, вытравленных разводах, словно что-то едкое пролили. Кулагин похолодел. Вся приподнятая веселость слетела, как и не было. Толик наспех вытащил из кармана платок — сорвал стикер, смял его со злостью. Заносить домой не хотелось, но не на улицу же обратно идти. Толик про себя выругался, сунул скомканное в карман куртки. Шумно ввалился в квартиру, наспех вручил жене букет и единорожку для дочери. И под удивленным взглядом скрылся в кабинете.

Там он позвонил в домоуправляющую компанию. Повышенным тоном и своей фамилией добился, чтобы ему немедленно прислали записи с камеры наблюдения в подъезде. На все попытки жены поговорить Толик огрызался как сторожевой пес, что чужака почуял. Простой вопрос “Что-то случилось?” указывал не на смятый стикер в кармане, он вновь тащил в прошлое, которое Кулагин предпочел бы забыть и никогда не вспоминать.

На ускоренном режиме пролистал записи. Кто-то входил и выходил. Откуда ему знать, кто все эти люди? Бессмысленно. Как будто он надеялся кого-то узнать. Толик ни с кем не контактировал и не общался. Соседи считали, что он звезду поймал, и, в общем-то, были правы. Если тот, кто принес этот проклятый стикер, и остался на записи, Толик его не узнал. Да и разве могут там быть мертвые? Бред какой-то. И вообще это дело полиции, а в полицию он пока звонить не хотел. Не давало то же ощущение, что заставляло обернуться в прошлое.

Толик машинально вбил в поисковик “Ростислав Воронцов”. Одни нерелевантные результаты. “Ростислав Воронцов самоубийство”. Снова почти ничего. Кулагин прокрутил страницу, и его окатило холодом. В выдаче результатов мелькнула новость четырехлетней давности — о трагической смерти Ростислава Воронцова. 16 ноября. Кулагин тупо навел курсор мыши в правый нижний угол экрана ноутбука — словно малодушно надеялся, что реальность может его пощадить. Но нет, сегодня тоже было 16 ноября. Четыре года, как он поймал удачу за хвост, и четыре года, как Ростик спал в земле. Он ведь так и не видел его ни разу. С того самого случая. Кулагин крепко зажмурился и запретил себе об этом думать. В прошлом все, в прошлом. Никто не знает. А если и знает, то не докажет. Да и доказывать нечего — нелепая случайность. В жизни так бывает. Толик закрыл ноутбук. Взглядом нашарил бутылку виски на тумбочке возле стены. Вот его успокоительное. А там можно и с женой, и с дочкой пообщаться. Снова стать милым мужем и папой. Главное, не вспоминать того Толика, который решил шанс силой вырвать. Назло всем и особенно — совести.

На следующий день он вопреки своему решению и здравому смыслу поехал к матери Воронцова. Надеялся, что ее нет дома, но дверь ему открыли. У Анны Михайловны были печальные и немного красные глаза — как будто долго плакала. Толик помялся в дверях, но она его сама узнала. Удивилась, что они с Ростиком были знакомы. Пригласила зайти, предложила чай. Пока она хозяйничала на кухне, Кулагин рассматривал нехитрую обстановку и думал, зачем он сюда пришел. Вместо ответа задержал взгляд на фотографии Ростислава в старомодной “стенке”. Рядом с ней — наполовину сожженная церковная свеча. Молилась за сына, видимо. Прощения просила за того, кто руки на себя наложил. Кулагин в бога не верил, но все равно не по себе стало. Как будто увидел что-то, не для его взгляда предназначенное.

На его осторожные вопросы Анна Михайловна рассказала, что Ростик сильно переживал из-за несчастного случая. Все не мог смириться. Одна фраза ей запомнилась — сын зло пошутил, что если бы у него голос уцелел, мог бы Призрака Оперы играть. Кто там его лицо под маской и гримом увидит. А у него ничего не осталось. Ростик перестал общаться с друзьями, ей почти не звонил. Продал свою новую квартиру и куда-то уехал. Никто не знал, куда. Сменил номер. А потом через месяц его нашли. В полиции сказали, что облил себя бензином и поджег. Анна Михайловна утирала глаза платком и качала головой. Такую глупость Ростик сделал, такую глупость…