Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина - Мэтьюз Оуэн - Страница 28

Безусловно, после событий в Маньчжурии Кремль в первую очередь беспокоили намерения Японии в отношении СССР. По мере приближения Второй мировой войны эта информация становилась все более актуальной. Основная роль Зорге, как он позже рассказывал японцам, состояла в “тщательном изучении… вопроса о том, планирует ли Япония нападение на СССР. Не будет большой ошибкой сказать, что эта задача вообще была целью моего командирования в Японию”[7].

Стратегическая доктрина Кремля с самого начала становления советской власти строилась на страхе перед угрозой блокады и нападения врагов России. Весь вектор внешней политики Советского Союза, задолго до роста влияния Гитлера и японского милитаризма, был направлен на то, чтобы сбить с толку и подорвать позиции врагов СССР, при любой возможности стравливая их между собой. В 1920-е годы высшее руководство Советского Союза опасалось, что союзники императорской России в Первой мировой войне Британия, Франция и Америка попытаются “задушить большевизм в колыбели”, как заявлял Уинстон Черчилль, обосновывая отправку экспедиционных войск союзников в Мурманск в 1919 году.

Опасения эти были связаны, в частности, с Японией, по меньшей мере трижды вторгавшейся на территорию России на памяти современников. В 1905 году японцы захватили русскую дальневосточную крепость Порт-Артур, потопив российскую эскадру балтийского флота в Цусимском сражении. Позже, в 1910 году, Япония аннексировала Корею, отхватив у Российской империи новые территории. Последнее на тот момент и наиболее продолжительное вторжение Японии началось в 1918 году. После свержения царя и краха российской военной экономики японская армия оккупировала ряд территорий России у тихоокеанского побережья, перебросила войска в сердце Сибири до самого озера Байкал и захватила остров Сахалин. После перемирия союзники в конечном итоге убедили Японию отказаться от большей части захваченных российских территорий – за исключением Южного Сахалина, – зато в качестве утешительного приза японское государство получило мандаты на управление бывшими владениями Германии в Северном районе Тихого океана и щедрые нефтяные концессии на Северном Сахалине. Одним словом, Япония была вполне реальной угрозой. Токио уже неоднократно демонстрировал и жадность до российских территорий, и умение их захватывать. В условиях японской экспансии на материковой части Китая появление советских тайных агентов в Токио было вопросом первейшей необходимости.

4-е управление решило, что Зорге снова стоит скрываться, оставаясь у всех на виду и выступая в роли уважаемого немецкого журналиста и эксперта по Азии. Его обучили последним шифрам, где за основу брались номера страниц и строк из “Статистического ежегодника Германии” 1933 года. В управлении Зорге снова предупредили, чтобы он не вступал в контакт с японскими коммунистами, среди которых было множество осведомителей полиции. Зорге должен был также избегать чиновников из советского посольства в Токио, так как те находились под постоянным наблюдением. Оставалось лишь подтвердить благонамеренность доктора Зорге, снабдив его новой журналистской аккредитацией и рекомендательными письмами к высшему немецкому и японскому руководству в Токио.

А как же Катя Максимова? О чувствах Зорге к Максимовой нам известно гораздо больше после его отъезда в Токио, так как к своим тайным депешам в Москву он регулярно прилагал личные письма, сфотографированные на микропленку. Эти снимки для Кати увеличивали и печатали, а копии в соответствии с предписаниями помещались в архив. Об их совместной жизни в Москве нам известно гораздо меньше. Зорге мало рассказывал о ней японским следователям, ограничившись лишь заявлением, что он “не женат”. Сохранилось лишь несколько зацепок, дающих нам представление об их отношениях в те месяцы, которые они провели вместе в 1933 году. Главной из них является свидетельство о браке, датированное 8 августа 1933 года, то есть оформленное через три месяца после отъезда Зорге в Берлин, откуда он должен был отправиться в новую командировку.

Мы уже знаем о презрении Зорге к буржуазному институту брака из его писем к его родственнику Корренсу, написанных, когда они с Кристианой были вынуждены связать себя узами брака, чтобы не вызывать раздражения у властей Золингена. Второй его брак, с Катей, возможно, был продиктован теми же практическими соображениями. В дальнейшей переписке он выражал беспокойство, получает ли она выплаты как жена находящегося на фронте командира Красной армии. В Москве 1930-х годов подобные формальности играли важную роль при распределении продуктовых талонов, предоставлении отпусков и, самое главное, жилья. “Квартирный вопрос только испортил их”, – писал Михаил Булгаков в своем романе 1940 года “Мастер и Маргарита” о московских жителях; вполне возможно, что Зорге снова заставил себя пройти через брачные формальности по прозаичной и в самом деле буржуазной, пусть и понятной, причине, связанной с Катиным желанием улучшить жилищные условия.

Остается загадкой длительное промедление между отъездом Зорге и оформлением брака с Катей. Возможно, это было связано с тем, что он все еще был женат на Кристиане. В последний раз супруги виделись в Лондоне в 1929 году, поэтому возможность личной встречи и подписания документов о разводе по обоюдному согласию появилась, когда Зорге прибыл в Берлин в мае 1933 года. Однако, учитывая отсутствие каких бы то ни было свидетельств обращения Зорге за официальной помощью в устройстве нового брака – или в оформлении развода, – более вероятно, что перед его отъездом они поженились (или, как тогда говорили, “расписались”) с Катей еще до расторжения его первого брака, а официальные документы появились лишь позже, в августе. Представляется, что Зорге был искренне настроен вернуться в Москву – и к Кате – при первой же реальной возможности. Он договорился с Берзиным, опять же по собственному признанию, что его миссия в Японии продлится всего два года. В действительности же он пробыл там одиннадцать лет, из которых последние три года провел в токийской тюрьме Сугамо.

В 1933 году Берлин уже значительно отличался от того хаотичного, увлеченного коммунизмом города, где Зорге в последний раз был в 1929 году. В ноябре 1932 года нацистская партия вновь стала крупнейшей фракцией в рейхстаге – парламенте Веймарской республики. 30 января 1933 года Адольф Гитлер был назначен канцлером Германии. Поджог здания Рейхстага, произведенный 27 февраля, по версии нацистов, одним голландским коммунистом, послужил для Гитлера предлогом для подавления своих политических оппонентов. На следующей день он убедил президента рейха Пауля фон Гиндербурга издать “Указ о защите народа и государства”, отменявший значительную часть гражданских свобод. 23 марта парламент принял “Закон о чрезвычайных полномочиях”, позволявший кабинету Гитлера принимать законы без дальнейшего согласования и фактически предоставлявший канцлеру диктаторские полномочия. К 16 мая[8], когда Зорге прибыл на берлинский Восточный вокзал, нацисты, упразднив профсоюзы и другие политические партии, начали задерживать своих политических оппонентов – в том числе сотни коммунистов.

Главным советским контактным лицом Зорге в Берлине был Яков Бронин (урожденный Янкель Лихтенштейн), которого он знал как Товарища Оскара[9]. После блестящей шпионской карьеры, в ходе которой он побывал и резидентом 4-го управления в Шанхае в 1934–1935 годах, и шесть лет отсидел в ГУЛАГе, Бронин написал книгу воспоминаний под названием “Я знал Зорге”. Печатаясь под псевдонимом Ян Горев, Бронин вспоминал, что Зорге произвел на него впечатление “уверенного в себе, обстоятельного и смелого” человека. Бронина также поразила в нем “целеустремленность сотрудника советской военной разведки”[10].

Бронин предупредил Зорге об опасностях, подстерегавших его в Берлине в связи с необходимостью продления германского паспорта и получения журналистского удостоверения. Все возвращавшиеся из-за границы немцы могли получить теперь новый паспорт лишь после того, как об их прошлом наведет справки новая государственная тайная полиция, Geheime Staatspolizei, более известная под аббревиатурой гестапо. Бронин считал, что гестапо, сформированное всего за месяц до приезда Зорге, вряд ли докопается до его коммунистического прошлого: участия в уличных потасовках в Киле, репутации опасного агитатора-социалиста в Руре и роли курьера и помощника партии во Франкфурте. Тем не менее Бронин восхищался “рассчитанным риском”, на который шел “маэстро диалектики разведки” Берзин, подвергая Зорге такой опасности.