Барометр падает (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 4

Но под грифом «секретно». Вдруг секретность такая, что левое полушарие мозга не ведает того, что знает правое?

И потому Андрей Николаевич настаивает на том, чтобы мы жили на даче, а не в нашей роскошной квартире с видом на Кремль.

Я нарочно встал и подошёл к окну. Вот он, Кремль! Красиво, торжественно, чинно и благолепно. Я уже привык, и да, мне нравится. Чувствуешь гордость за страну, за державу. И за себя тоже, конечно. Начинается Земля, как известно, от Кремля, когда ещё замечено. Соответственно, чем ближе к Спасской башне, тем сильнее гордость, и ничего удивительного в том, что я горжусь особенно сильно, я, проживающий по улице Серафимовича в доме номер два, двенадцатый подъезд, восьмой этаж, квартира жилой площадью в двести четыре метра, а общей вообще в триста восемнадцать (при недавнем ремонте всё перемерили точнёхонько). А живи я в двухкомнатной «хрущёвке», где-нибудь в поселке Тёплое Тульской области, в квартирке, где на двадцать семи метрах умещаются четыре поколения? А в избушке с колодцем в ста метрах по улице, сортиром во дворе, и баней по субботам для мужчин, и по воскресеньям для женщин? Гордился бы?

Конечно. Ведь не в квадратных метрах счастье, не в раздельном санузле, даже не в Кремле, что виден из окна, а в осознании того, что мы живём в стране победившего социализма, в стране, где умер капитализм, и наступила эра равномерного распределения благ.

Но здесь, в Москве, всё-таки лучше. Хотя и может оказаться, что живёшь на бомбе. Положим, этот дом безопасен, в смысле — разминирован (что его не минировали в сорок первом, маловероятно), но — «Москва»? В тот день мы там ужинали. Задержись немного, и… или же взрыв произошёл бы немного раньше? А отчего он, собственно, произошёл? Самопроизвольно бабахнуло, или кто-то постарался? Кто? И зачем? Можно, конечно, спросить. У Стельбова, у генерала Тритьякова. Но лучше не спрашивать. Посчитают нужным сказать — сами скажут. Не посчитают — не скажут. Но то, что я молчу, вопросов не задаю, играет в мою пользу. Начнут думать, почему да отчего я такой молчаливый. Вдруг и сам до чего-то додумался? И начнут ценить.

А ответ прост: есть тайны, на которые нужно, как на столбы электропередачи, вешать табличку: череп и надпись «не влезай, убьёт». Так что без нужды — нет, не влезу. Нас уже убивали, хватит. Ничего хорошего в смерти нет. Проверено.

Я опять спустился вниз, в парикмахерскую. Постригся, а то оброс за месяц. Стрижка самая простая «офицерская», шестьдесят копеек без одеколона.

И опять к себе. Душ, смена белья, парадная форма, ордена. И пистолет в кобуре. В «Винокурню» я безоружным ходил, но то больница. А сейчас путь мой лежит в Спорткомитет, туда без пистолета ходить страшно. Шутка.

А костюм-то на мне того-с… Болтается. Ну да, потеря десяти процентов веса сказывается. Но рост прежний, ширина плеч прежняя, осанка прежняя — так что сойдёт. Не покупать же новый? К матчу поправлюсь. Или девочки подгонят по фигуре. А в Спорткомитете и не заметят. Или заметят, так переживу.

На всякий случай надел плащ: и на улице свежо, и орденами зря не сверкать.

На стоянке такси машин не оказалось. Я подождал пять минут, десять… Наконец, подъехала «Волга».

— Нарасхват мы, — сказал таксист. — Метро-то, слышали?

— Не слышал, — признался я.

— Закрыта Сокольническая линия. Не вся, несколько станций. Говорят, мины ищут, с войны которые. Вот люди поверху и двигаются. Кто на чём. На такси тоже.

— План-то перевыполняете?

— Перевыполняем, — и таксист вздохнул.

— А почему не слышу радости?

— Всё сверхплановое пойдёт в фонд восстановления, чтобы и «Москву» построить новую, и вообще… Срочно, к Олимпиаде. В нашем таксопарке мужики считают, что неспроста рвануло, совсем неспроста. Без ЦеРеУ не обошлось. Они Олимпиаду нашу хотят отменить, мол, какая Олимпиада, если Москва заминирована?

— Прямо-таки и заминирована…

— Вся, не вся, а вот Брежнев, Андропов, Суслов жили, ну, или живут в новых домах, послевоенных.

— Половина Москвы живёт в новых домах, — возразил я.

— Это да, но дом дому рознь. Есть такие старые дома, не дома, а хоромы. Стены между квартирами — в метр! Даже больше! С ходами, для вентиляции. В них в жару прохладно, а в морозы тепло. И ничего не слышно от соседей. У меня дядя в таком доме живет, он писатель, у него две сталинские премии.

— Интересно, — учтиво сказал я. — А вы, значит, в таксисты?

— Тоже дело, — сказал таксист. — Дядя-то не сразу в писатели подался, двадцать лет по морям плавал, Северный морской путь, может, слышали?

— Слышал.

— У нас тут хоть и не Ледовитый океан, но тоже всякие акулы встречаются.

О всяких акулах я и думал, идя коридорами Спорткомитета. Оно, конечно, я как бы в противоакульей клетке, запросто ко мне не подступишься, а всё же страшно. Вдруг цепь, удерживающая клетку, оборвётся, и она, клетка, ухнет в бездну вместе со мной? Или особо рьяная акула мордой раздвинет прутья клетки?

Страшно-то страшно, но вида не подаю. Акулы, что морские, что сухопутные, чужой страх чуют, от чужого страха наглеют.

Нет, не дождутся.

Я шёл, ордена тихонько позвякивали — плащ я оставил в гардеробе, здесь он и летом работает, — шёл и подзадоривал встречных: а ну, возьми меня!

Но встречных было мало, а если и попадались, то мелкие, норовящие проскользнуть неприметной мышкой, уставясь себе под ноги, чтобы ненароком не увидеть лишнего. Такие, значит, теперь здесь порядки.

В кабинете Миколчука, кроме хозяина, присутствовали ещё двое. Одного я знал, Виглоушина, а другой был неведом. Он, впрочем, сидел в стороночке, всем видом показывая, что здесь его роль крохотная, «кушать подано», не больше.

Посмотрим, посмотрим, какое кушанье подаст сей человек эпизода.

Поздоровались. Обменялись приветствиями. И — к делу.

Открытие матча состоится двадцать первого сентября, в пятницу, на сцене театра «Веселый медведь», Западный Берлин. Дистанция — двадцать четыре партии, для победы Карпову необходимо набрать двенадцать с половиной очков, мне же, чтобы сохранить звание, достаточно свести матч вничью, то есть набрать двенадцать очков ровно.

Ладно, это не новость. Регламент известен был год назад.

— Команда Советского Союза утверждена, — начал по бумажке Виглоушин. — Руководитель делегации товарищ Миколчук, технические сотрудники товарищи Иванов и Запорожский, двое переводчиков, кандидатуры которых уточняются, тренерская группа — гроссмейстеры Ефим Геллер, Тигран Петросян и международный мастер Нодирбек Нигматов, медико-биологическое сопровождение — Ольга Стельбова и Надежда Бочарова. Никого не забыл? — оторвался от листка Виглоушин.

Я хотел было сказать, что забыли меня, но не сказал. Понятно же, что Виглоушин именно этого и ждал, и заготовил остроумную, по его мнению, реплику. Так вот, обойдётся.

— Что ж, я рад, что все мои пожелания выполнены, — ответил я.

Пожелания касались шахматистов — Геллера, Петросяна и Нигматова. Мне нужна свита, ведь именно свита играет короля. Скажи мне, какая у тебя свита, и я скажу, какой ты король. Матч длится долго, и потому крайне важно, чтобы рядом были люди, с которыми спокойно. Психологическая совместимость, как на полярной станции. С Геллером и Нигматовым я уже работал, с Петросяном же, надеюсь, тоже сойдемся, мы знакомы, хоть и не близко.

А близко и не нужно. Не говоря уже о том, что все трое — шахматисты из наилучших, одно присутствие их в моей свите должно наводить ужас на соперников. На Анатолия ужас не наведут, не родился ещё шахматист, способный навести на него ужас, но вот на свиту Карпова — очень может быть. Интересно, кого он возьмет в помощники, Анатолий Евгеньевич?

Что же касается Миколчука, его технических сотрудников и переводчиков в штатском — если Спорткомитет и иные комитеты хотят тратить на них валюту, их право. По прошлому опыту, хлопот они особых не доставляли. Во всяком случае, мне. А если опять кто-то убежит, не моя забота. Геллер не убежит, Петросян не убежит, Нигматов не убежит. Не такие это люди.