Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия - Мохов Сергей Викторович - Страница 54

XXI век становится не только веком стареющих людей, но и временем осмысленного подхода к собственной смерти и к процессу умирания.

Стирая границы телесного

Несмотря на уверения маркетологов, осмысленный подход к умиранию и старение населения земного шара не гарантируют дальнейшего развития похоронной индустрии в той институциональной форме, в которой она пребывала последние два века.

В предыдущих главах я показал, что инфраструктурная модель погребальной индустрии, которая сложилась в XIX – XX веках, держится на производстве и продаже материальных артефактов (hardware): дорогих гробов, роскошных катафалков, памятников, элитных похоронных аксессуаров, бальзамирования. Здесь все сосредоточено на обслуживании мертвого тела: его хранение, подготовка к захоронению, транспортировка, положение в гроб, размещение гроба в индивидуализированной могиле на городском кладбище и дальнейший уход за могилой. Своим появлением эта сложная система обязана культурной парадигме модерна, которая, в свою очередь, связана с представлениями о бессмертии и особым отношением к мертвому. В XXI веке происходит сдвиг в отношении к телу, приведший к появлению «персонализированного подхода», о котором говорит Парсонс и который уже угрожает сложившейся инфраструктуре смерти.

В современной культуре происходит размытие границ человеческого тела и постепенный отказ от его сакрального статуса. Пластическая хирургия, косметология и гормональные препараты позволяют человеку менять собственный образ до неузнаваемости, нарушая изначально заданные характеристики — от пола до цвета кожи. Можно вспомнить Майкла Джексона, который после многочисленных пластических операций оказался и не черным, и не белым, и не молодым, и не старым (Куракин 2011). Другим примером могут стать многочисленные приверженцы хирургического изменения внешности, которых с завидной частотой показывают в различных ток-шоу, посвященных новым стандартам красоты. Сознательным усовершенствованием своей фигуры занимаются бодибилдеры, чья культура оказывает значительное влияние на представление современного человека об эстетике тела (гипертрофированная мускулатура и т. п.). Ради достижения идеального внешнего вида люди готовы к трансформации собственной физической формы с помощью оперативного вмешательства, введения анаболиков и других препаратов, имплантирования гаджетов, а также более «мягких» модификаций: татуировок, пирсинга и т. п.

Размытие границ телесности форсируется новыми технологиями и тенденцией к повышению бытового комфорта. Окружающий нас цифровой мир стремится к устранению необходимости физического труда и даже умственного. Мир роботов, умной электроники и интернета меняет привычную картину активности человека: домашняя работа по большей части выполняется бытовой техникой, управление транспортными средствами становится проще, а с развитием беспилотных автомобилей будет осуществляться почти без участия водителя, наконец, искусственный интеллект применяется едва ли не во всех областях человеческой деятельности. То, как развитие технологий ведет к снижению двигательной активности, замечательно показано в мультфильме «ВАЛЛ-И» (реж. Эндрю Стэнтон, 2008). По сюжету люди будущего передвигаются на особых мобильных лежаках, так что им даже вставать не приходится. У каждого есть интерактивный экран, который управляется движением зрачков и позволяет заказать еду и самые разнообразные услуги.

Технологии как бы расширяют телесность, заменяя или усиливая основные функции физического тела. Радио, телевидение, интернет становятся продолжением глаз и ушей и позволяют видеть и слышать, что происходит прямо сейчас на другой стороне Земли (и даже на Марсе). Ломается старая позитивистская картина мира, согласно которой непосредственное наблюдение и возможность осязания являются обязательным условием реальности. Оказывается, вовсе не обязательно находиться рядом с человеком, произносящим речь, чтобы слышать его. Разрушение устойчивых представлений о мире проявляется и в искусстве — абстрактная живопись побеждает фигуративное искусство. Мир XXI век — это мир воображения.

Интернет и новые методы хранения и воспроизведения данных отделяют информацию о человеке и результаты его работы от физической действительности. Активно пользуясь Сетью и мультимедиа, любой человек оставляет множество следов своей деятельности, которые способны к существованию и развитию без его прямого участия. Миллиарды записей в соцсетях, фото- и видеоконтент вступают во взаимодействие с другими людьми и буквально живут собственной жизнью. Человек (а точнее сказать — индивид) растворяется в цифровом мире, который противопоставляется миру материальному, и существует там (Bollmer 2013)[156]. Как отмечает один из главных теоретиков медиа Маршалл Маклюэн, одна из главных черт информационной эры — это культурная травма, вызванная «самоампутацией» человеческих функций. По точному выражению Оксаны Штайн: «Органы отрываются от целого (Шрёдер по Делезу), ликвидируются, атрофируются (теория А. Арто). Тело лишается свойств, в том числе импульсов боли и удовольствия. Общение в Сети (Интернет) не подразумевает знание и афиширование пола, возраста, национальности. В Сети циркулирует мысль, а чистое мышление предполагает трансформацию телесности. Формируется новое тело — кибертело. Тело без органов — бесформенное, расчищенное для нанесения знаков или вживления чипов» (Штайн 2010).

Размывание телесности приводит к тому, что у современного человека не вызывает возмущения и сильных чувств вид расчлененного тела, что еще полвека назад было трудно себе представить. Михаил Бойцов отмечает: «Современный дискурс включает в себя лояльное отношение к видимости мертвого и умерщвляемого, а также расчлененного тела (боевики и фильмы ужасов; нашумевшая выставка «Тайны тела. Вселенная внутри», демонстрировавшая человеческую анатомию, законсервированную в силиконе)» (цит. по: Некрасова 2015). Современная изобразительная культура показывает, как человек разрушает табу, связанное с деформацией телесной оболочки — отсюда и многочисленные фильмы, в которых демонстрируется разделенное на части тело. Как отмечает Дмитрий Куракин, «рассечение влечет за собой символическую атаку на конститутивные установки телесности, что и порождает страх, коренящийся в охватывающей эти установки неопределенности» (Куракин 2011). Мы становимся свидетелями растущей лояльности публики к нарушениям и разрушениям человеческого тела. В своей книге Дина Хапаева утверждает, что зомби и вампиры XX века стали кровожаднее: они могут питаться мертвой плотью и при этом оставаться положительными героями (Khapaeva 2017). Наблюдение Хапаевой показывает, что человеческое тело теряет свою сакральность и на символическом уровне, и его пожирание, много веков строго табуированное европейской культурой, уже не маркируется как нечто безусловно осуждаемое.

Но человек борется за свое «ускользающее» тело — отсюда увлечение фитнесом, диетой, здоровым образом жизни. «Уровень владения собственным телом становится особой навязчивой идеей в современной медикализированной потребительской культуре, представленной в различных инвариантах: от контроля за своим весом до контроля за рождаемостью (через контрацепцию и аборты) и смертью (через эвтаназию), а также в перспективе до владения социальным телом — благодаря развитию нейрофармакологии и нанотехнологий, внедрению генетической паспортизации и т. д.» (Попова 2015). Формируется и набирает силу дискурс бодипозитива, который утверждает ценность каждого тела и стремится вернуть индивиду контроль над его телом. Как отмечает Подорога: «… слишком доступное нам переживание собственного тела, которое неожиданно сталкивается с ему противоположным: вы все-таки находитесь внутри особой телесной машины и не имеете над ней полной власти, и в каждое мгновение можете утратить контроль. Ваше собственное тело (переживаемое как вам принадлежащее) в глубинном истоке существования принадлежит не вам, а скорее внешнему миру» (Подорога 1995).