Да, та самая миледи - Галанина Юлия Евгеньевна - Страница 44

– Чего Вы от меня хотите? – спросила я, словно не понимая всей этой таинственности.

– Послушайте, – прошептал Фельтон, – я удалил часового, чтобы мой приход к Вам остался для всех тайной и никто не подслушал нашу беседу, Винтер сейчас рассказал мне ужасающую историю.

А я что говорила!..

– Или Вы демон, или мой благодетель, мой отец – чудовище! – Фельтон наконец понял, что выбор неизбежен.

Вообще-то на его месте я бы тоже запуталась, дели я мир только на черное и белое. Грустная правда в том, что я немного демон, а его благодетель почти чудовище и разницы между нами никакой, как ни выбирай.

– Я Вас знаю всего четыре дня, – продолжал Фельтон, – а его я люблю уже два года. Мне простительно поэтому колебаться в выборе между Вами. Не пугайтесь моих слов, мне необходимо убедиться, что Вы говорите правду. Сегодня после полуночи я приду к Вам, и Вы меня убедите.

Не так все просто, мой лейтенант! Вы опять решили, что правда подается на блюдечке и я кинусь Вас убеждать. Нет, Джон Фельтон, ты сам должен решить, какое вранье тебе больше подходит.

– Нет, Фельтон, нет, брат мой! – подняла я руку ладонью вперед. – Ваша жертва слишком велика, и я понимаю, чего она Вам стоит! Нет, я погибла, не губите себя вместе со мной! Моя смерть будет гораздо красноречивее моей жизни, и молчание трупа убедит Вас гораздо лучше слов узницы…

– Замолчите, сударыня! – забушевал Фельтон. – Не говорите мне этого! Я пришел, чтобы Вы обещали мне, дали честное слово, поклялись всем, что для Вас свято, что не посягнете на свою жизнь!

– Я не хочу обещать. Никто так не уважает клятвы, как я, и, если я обещаю, я должна буду сдержать слово.

А я обещала найти человека, который воспрепятствует Бекингэму выйти с эскадрой к берегам Франции, вот в чем беда…

– Так обещайте, по крайней мере, подождать, не покушаться на себя, пока мы не увидимся снова! И если Вы после того, как увидитесь со мной, будете по-прежнему упорствовать в Вашем намерении, тогда делать нечего… Вы вольны поступать, как Вам угодно, и я сам вручу Вам оружие, которое Вы просили.

С видом непомерного одолжения я сказала:

– Что ж, ради Вас, я потерплю.

– Поклянитесь!

– Клянусь нашим Богом! Довольны Вы?

– Хорошо, до наступления ночи.

Фельтон быстро покинул комнату и запер дверь. В решетчатое окошечко двери было видно, как он встал в коридоре, держа оружие часового. Когда тот вернулся и сменил его, Фельтон с каким-то непонятным восторгом перекрестился и поспешил прочь.

Оставалось проводить его подходящей по случаю напыщенной фразой. Чтобы часовой, в случае чего, мог сказать, что я ругалась вслед лейтенанту.

– Мой Бог? – легко произнесла я, глядя сквозь решетку на его удаляющийся затылок. – Безумный фанатик! Сейчас мой Бог – это я и тот, кто поможет мне отомстить за себя.

Красиво звучит, не правда ли?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

УРОКИ ОТКРОВЕННОГО ВРАНЬЯ

Что мне не нравилось в моем заключении – так это то, что камеру убирали чрезвычайно редко.

Большая часть мусора, валявшегося на полу, давно прилипла к подолу моих платьев. Женщина, которую посулил мне для услуг дорогой брат, видимо, посчитала, что условия работы и условия оплаты явно противоречат друг другу.

Кто видел мою камеру и меня в ней, с ней бы полностью согласился. Чистые платья из сундука кардинала подходили к концу – приходилось переодеваться после каждого посещения тюремщиков, потому что иначе было нельзя.

Даже Фельтон не поверил бы в чистоту души пленницы, если бы юбки у нее выглядели так, словно она регулярно метет подолом лондонские панели в поисках клиентов.

Да, выбирать платья приходилось с умом, не обращая внимания на практичность. Преступница, демон и падшая женщина еще могует щеголять в темно-красном или фиолетовом наряде, но ангелу положен белый, на крайний случай голубой – таковы правила игры, не я их придумывала.

Сегодня, в расчете на ночное объяснение, на мне было как раз такое, нежно-голубое платье с белыми кружевами и белыми нижними юбками. Только жемчуг украшал его, белый чистый круглый жемчуг…

…Словом, идеальный костюм для сбора грязи в камере. Уже испачканные платья я положила на второе кресло, чтобы дорогому брату негде было сидеть.

А брать в руки щетку я не стала специально! Пусть Винтер не думает, что заставит меня привыкать к жизни, которая царит в каком-нибудь мерзком Ботани-бее или Тайберне. Пока нет определения суда, я знатная английская дама, как бы его это не раздражало. И если даже суд признает мой английский брак недействительным, то я, как это ни смешно, останусь знатной французской дамой, до манер и изысканности которой дорогому брату, как болоту до океана.

Но как бы то ни было, до подписания приказа осталось два дня. А до прихода Фельтона несколько часов.

Замковый колокол пробил девять.

Пришел с вечерним визитом дорогой брат и буквально носом пропахал стены и потолок моей комнаты.

С видом знатока он исследовал окно и прутья решетки (не иначе, как думал, что я на досуге подгрызаю прутья, обеспечивая себе путь к свободе). Не поленился и заглянул в камин. Тайного сообщника, к разочарованию дорогого брата, там не оказалось, следов, что я пыталась улизнуть через трубу, тоже не было. Оставив камин, он переключился на пол. Все попытки деверя обнаружить в полу подкоп не удались, и он окончательно расстроился.

Днем я сплела из батистовой веревки миленький коврик. Положив его на скамеечку и поставив сверху ноги, я из кресла молча наблюдала за обыском.

– Нет-нет, – разочарованно сообщил дорогой брат. – Этой ночью Вам еще не удастся убежать.

Мне было искренне его жаль, он так старался. Хотела ему сказать, чтобы он посадил меня на хлеб и воду, глядишь, я и протиснусь в каминную трубу, но не стала. Еще за чистую монету примет.

Через час после того, как ушел дорогой брат, Фельтон пришел проконтролировать смену караула. Теперь по шагам, раздающимся в коридоре, я могла безошибочно определять, кто там находится.

Было еще рано, поэтому он не вошел. Надо было ждать.

Через два часа часового опять сменили. Вот теперь минутки потекли, как текли до этого часы.

Часовой разминал пятки, маршируя по коридору.

Затем опять раздались шаги Фельтона.

Я прислушалась.

– Слушай, ни под каким предлогом не отходи от этой двери, – сказал Фельтон часовому. – Тебе ведь известно, что в прошлую ночь милорд наказал одного солдата за то, что тот на минуту оставил свой пост, а между тем я сам караулил за него во время его недолгого отсутствия.

– Да, это мне известно, – подтвердил часовой.

– Приказываю тебе надзирать самым тщательным образом. Я же войду и еще раз осмотрю комнату этой женщины: у нее, боюсь, есть злое намерение покончить с собой, и мне приказано следить за ней.

– Отлично, – сделала я вывод. – Вот строгий пуританин начинает уже лгать.

– Черт возьми! – гоготнул солдат, – господин лейтенант, Вы не можете пожаловаться на такое поручение, особенно если милорд уполномочил Вас заглянуть к ней в постель.

Фельтон промолчал, не стал обрывать подчиненного.

– Если я позову, – сказал он, словно не расслышав последних слов, – войди. Точно так же, если кто-нибудь придет, позови меня.

– Слушаюсь, господин лейтенант. Фельтон вошел.

– Это Вы? – «удивилась» я, поднимаясь ему навстречу.

– Я Вам обещал прийти и пришел.

– Вы мне обещали еще и другое, – напомнила я.

– Что же? – удивился Фельтон, вспомнил и перепугался: – Боже мой!

– Вы обещали принести мне нож и оставить его мне после нашего разговора, – уточнила я.

– Не говорите об этом, сударыня! Нет такого положения, как бы ужасно оно ни было, которое давало бы право Божьему созданию лишать себя жизни.

Золотые слова, я тоже так думаю.

– Я передумал, – продолжал Фельтон, – ибо пришел к заключению, что ни в ком случае не должен принимать на свою душу такой грех.