Да, та самая миледи - Галанина Юлия Евгеньевна - Страница 40

А не рыдали ли они часом вдвоем, сидя рядышком на пороге моей камеры?

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

УРОКИ РИТОРИКИ И ГИМНАСТИКИ

Пошел третий день заключения.

Если линия поведения в отношении Винтера была предельно ясна: достоинство, побольше молчания, изрядная толика презрения – все остальное разъяренный дорогой брат прекрасно скажет за меня, то как вести себя с Фельтоном, надо было еще думать и думать.

В связи с этим всплыли кое-какие воспоминания.

Наши благородные кавалеры не признают такой вид развлечения, как рыбная ловля, считая его слишком низким занятием для себя по сравнению с охотой. А вот старый Вильям любил посидеть с удочкой на бережке тихой речки. Помимо исполнения заунывных псалмов он показывал мне, как ловить рыбу. Полюбить это занятие я не смогла – слишком скучно, на мой взгляд, сидеть на берегу и гадать, клюнет или нет. Но основную идею рыбалки, кажется, поняла: пока рыба слабо сидит на крючке, резко дергать нельзя – сорвется и уйдет. Надо, чтобы наживку она заглотила добровольно.

Поэтому, когда настал час завтрака, я ни слова не промолвила.

Фельтон сделал обычные распоряжения солдатам и ушел. Мгновение перед уходом он колебался, но говорить со мной не стал.

Завтрак прошел спокойно и одиноко.

Ближе к полудню появился трезвый Винтер.

Я сидела у окна и смотрела на море. Это невинное занятие деверю почему-то не понравилось.

– Вот как! – заявил он. – После того как мы разыграли сначала комедию, затем трагедию, мы теперь ударились в меланхолию.

Жужжи, жужжи, мохнатый шмель…

Я не стала ему отвечать и не оторвала взгляд от окна.

– Да, да, понимаю, – подошел к креслу сзади Винтер, склонился надо мной и принялся выговаривать слова мне прямо в ухо. – Вам бы хотелось очутиться на свободе на этом берегу, хотелось бы рассекать на надежном корабле изумрудные волны этого моря, хотелось бы устроить мне, на воде или на суше, одну из тех ловких засад, на которые Вы такая мастерица. Потерпите! Потерпите немного! Через четыре дня берег станет для Вас доступным, море будет для Вас даже более открыто, чем Вы того желаете, ибо через четыре дня Англия от Вас избавится.

Я достала батистовый платочек, промокнула им ухо, сложила и спрятала в корсаж. Подняла глаза к небу и кротко вздохнула:

– Боже, Боже! Прости этому человеку, как я ему прощаю!

И в самом деле, вошел без стука, своими бестолковыми словами испортил такой чудный день и после этого думает, что не получит щелчок по носу.

Дорогой брат, узнав, что я его прощаю, побагровел.

– Да молись, проклятая! – завопил он дурным голосом. – Твоя молитва тем более необходима тебе, что ты, клянусь в этом, находишься в руках человека, который никогда не простит тебя!

А вот душка д'Артаньян простил мне свои грехи. Он великодушнее Вас, лорд Винтер…

Дорогой брат, набычившись, бросил взгляд на мою шею, словно прикинул, что для нее лучше – петля или топор. Затем круто развернулся и направился к выходу.

Проводив его взглядом, я увидела, как от полуотворенной двери отшатнулся силуэт человека, похожий на лейтенанта. Фельтон, видимо, хочет инкогнито присутствовать на нашей встрече.

Ну что же, Бог в помощь, подсматривай незаметно.

Когда Винтер перешагнул через порог, я упала на колени и принялась громко молиться.

– Боже, Боже! Боже мой! – проникновенно произносила я. – Ты знаешь, за какое святое дело я страдаю, так дай мне силу перенести страдания…

Дверь неслышно отворилась. Я продолжала:

– Боже карающий! Боже милосердный! Неужели ты позволишь осуществиться ужасным планам этого человека?..

Только после этих слов я сделала вид, что услышала шаги, вскочила и обернулась.

– Я не люблю мешать тем, кто молится, сударыня, – сказал Фельтон. – А потому умоляю Вас, не беспокойтесь из-за меня.

– Почему Вы думаете, что молилась? – возразила я. – Вы ошибаетесь, я не молилась. ,

– Неужели Вы полагаете, сударыня, что я считаю себя вправе препятствовать созданию повергаться к стопам Создателя? Сохрани меня Боже! К тому же виновным приличествует каяться. Каково бы ни было преступление, преступник священен для меня, когда он молится.

Вот сейчас, дорогой лейтенант, Вы получите небольшой образец очень любимой Его Высокопреосвященством риторики:

– Виновна я! – печально улыбнулась я. – Виновна! Боже, ты знаешь, так ли это? Скажите, что я осуждена, это будет справедливо, но Вам известно, что Господь Бог любит мучеников и допускает, чтобы иной раз осуждали невинных?

– Преступница Вы или мученица – ив том, и в другом случае Вам надлежит молиться, – сказал Фельтон. – И я сам буду молиться за Вас.

– О, Вы праведник! – рухнула я опять на колени у его ног. – Выслушайте, я не могу больше скрываться перед Вами, потому что боюсь, что у меня не Хватит сил в ту минуту, когда мне надо будет выдержать борьбу и открыто исповедать свою веру. Выслушайте же мольбу отчаявшейся женщины! Вами злоупотребляют, сударь, но не в этом дело – я прошу Вас только об одной милости и, если Вы мне ее окажете, буду благословлять Вас и на этом, и на том свете!

Необходимость самостоятельно принять решение снова испугала Фельтона.

– Поговорите с моим начальником, сударыня! – ответил он. – Мне, к счастью, не дано права ни прощать, ни наказывать. Эту ответственность Бог возложил на того, кто выше нас.

Бог наделил нас способностью иметь голову на плечах и свободную волю, хоть это обошлось и Ему, и нам в очень дорогую цену.

– Нет, на Вас, на Вас одного! – горячо возразила я, обливаясь слезами. – Лучше Вам выслушать меня, чем способствовать моей гибели, способствовать моему бесчестью.

– Если Вы заслужили этот позор, сударыня, – советовал мне сверху, с высоты своего роста смущенный Фельтон, – если Вы навлекли на себя это бесчестье, надо претерпеть его, покорившись воле Божьей.

– Что Вы говорите? – стиснула я руки перед грудью. – О, Вы меня не понимаете! Вы думаете, что, говоря о бесчестье, я разумею какое-нибудь наказание, тюрьму или смерть? Дай Бог, чтобы это было так! Что мне смерть или тюрьма?!

– В таком случае я совсем не понимаю вас, сударыня, – совсем испугался и растерялся Фельтон.

– Или делаете вид, что не понимаете, – понимающе улыбнулась ему сквозь слезы я.

– Нет, сударыня! – уязвленный сомнением в моем голосе возразил Фельтон. – Клянусь честью солдата, клянусь верой христианина!

– Как! Вам неизвестны намерения лорда Винтера относительно меня? – строго и с вызовом посмотрела я в его глаза (вообще-то делать это, стоя перед человеком на коленях, довольно сложно…).

– Нет, неизвестны, – даже замотал головой Фельтон.

– Не может быть! – почти крикнула я. – Ведь Вы его поверенный!

– Я никогда не лгу, сударыня! – оборонялся Фельтон.

– Ах, он так мало скрывает свои намерения, что их нетрудно угадать! – продолжала настаивать я.

– Я не стараюсь ничего отгадывать, сударыня, – привел несокрушимый довод всех служак Фельтон. – Я жду, чтобы мне доверились, а лорд Винтер кроме того, что он говорил при Вас, ничего мне больше не доверял.

– Значит, Вы не его сообщник? – вглядывалась в его глаза я. – Значит, Вы не знаете, что он готовит мне позор, в сравнении с которым ничто все земные наказания?

– Вы ошибаетесь, сударыня, – покраснел Фельтон. – Лорд Винтер не способен на такое злодеяние.

Интересно, а о чем он подумал?

– Друг низкого человека на все способен, – с нажимом сказала я.

– Кого Вы называете низким человеком?

– Разве есть в Англии другой человек, который заслуживал бы такое название? – с усмешкой ответила я вопросом на вопрос.

Сейчас узнаем, кто в Англии хуже всех…

– Вы говорите о Джоне Вилльерсе? – воскликнул Фельтон, сверкая глазами.

– …которого язычники и неверующие зовут герцогом Бекингэмом, – продолжила я его фразу. – Не думаю, чтобы в Англии нашелся хоть один англичанин, которому нужно было бы так долго объяснять, о ком я говорю!