Да, та самая миледи - Галанина Юлия Евгеньевна - Страница 29

– Но на этот раз речь идет вовсе не о том, чтобы домогаться его доверия, – заметил Ришелье. – А о том, чтобы Вы открыто и честно явились к нему для ведения переговоров.

– Открыто и честно? – приподняла я бровь. Это что-то новенькое!

– Открыто и честно! – упрямо сказал кардинал. – Все эти переговоры должны вестись в открытую.

Ну что же, мне легче. Не надо шить потайных карманов на юбки и точить ножниц.

– Я в точности исполню инструкции Вашего Высокопреосвященства и только ожидаю их.

Кардинал опять на мгновение замолк.

– Вы явитесь к Бекингэму от моего имени, – наконец медленно сказал он, – и скажете ему, что мне известны все его приготовления, но что это меня мало беспокоит: при первом его движении я погублю королеву.

Ого!

Обычно он исключительно бережен с этой надутой габсбургской курицей, лишь изредка позволял себе, когда она совсем распояшется, взбодрить ее нежным щипком, напоминающим королеве, что мир вертится не только вокруг нее.

– Поверит ли он, что Ваше Высокопреосвященство в состоянии привести в исполнение свою угрозу?

От Бекингэма можно ожидать всего, он же не головой думает, а совершенно иным местом, размерами и формой которого немало гордится…

– Да, ибо у меня есть доказательства.

– Необходимо ли, чтобы я могла предоставить ему эти доказательства и он по достоинству оценил их?

Потому что иначе за собственную безопасность я не дам и двух пенсов.

– Конечно, – согласился кардинал. – Вы скажете, что я опубликую донесения де Буа-Робера и маркиза де Ботрю о свидании герцога с королевой у супруги коннетабля в тот вечер, когда она устраивала у себя бал-маскарад. Вы уверите его, наконец, чтобы он нимало не сомневался в том, что мне все известно: он приехал туда в костюме Великого Могола, который намеревался надеть кавалер де Гиз и который он купил у де Гиза за три тысячи пистолей…

– Хорошо, Ваше Высокопреосвященство.

– Мне известны все подробности: как он вошел и затем вышел ночью из дворца, куда проник в костюме итальянского предсказателя…

Значит, де Ботрю и Буа-Робер извели не один лист бумаги, описывая похождения герцога. Что же они не предотвратили свидания, раз уж шли за герцогом буквально по пятам? Предпочли просто настучать по окончании дела?

– Вы ему скажите еще, чтобы он не сомневался в верности моих сведений, что под плащом на нем было надето широкое белое платье, усеянное блестками, черепами и костями крест-накрест (…представляю, герцог, наверное, выглядел в нем прелестно, не хуже, чем д'Артаньян в юбке в цветочек!..), так как в случае неожиданности он хотел выдать себя за приведение Белой Дамы, которая, как всем известно, появляется в Дувре перед каким-нибудь важным событием.

– Это все, Ваше Высокопреосвященство?

– Передайте ему, что мне также известны все подробности приключения в Амьене, что я велю составить из него небольшой роман, искусно написанный, с планом сада и портретами главных действующих лиц этой ночной сцены.

Брр-рр!

– Я передам ему это.

– Передайте ему еще, что Монтегю в моих руках, что Монтегю в Бастилии, хотя у него не перехватили, правда, никакого письма той особе, но пытка может вынудить его сказать то, что он знает, и… – сделал паузу кардинал, – даже то, чего не знает.

Это так, пытка – универсальное средство получения нужной информации. Эффективнее нее ничего еще не придумали. Но вот получить правдивую информацию во сто крат сложнее.

– Превосходно…

– И наконец прибавьте, что его светлость при поспешном отъезде с острова Рэ забыл в своей квартире некое письмо госпожи де Шеврез, которое сильно порочит королеву, ибо оно не только служит доказательством, что ее величество может любить врагов короля, но что она состоит и в заговоре с врагами Франции. Вы хорошо запомнили все, что я Вам сказал, не так ли?

Как я уже говорила, Его Высокопреосвященство не имел такой глупой привычки: доверять. Всегда, сколько помню, проверял.

– Ваше Высокопреосвященство, можете сами в этом убедиться: бал у супруги коннетабля, ночь в Лувре, вечер в Амьене, арест Монтегю, письмо госпожи де Шеврез.

– Верно, совершенно верно, – улыбнулся кардинал. – У Вас прекрасная память, миледи.

Приятно…

– Но если, несмотря на эти доводы, герцог не уступит? – задала я вполне резонный вопрос. – И будет по-прежнему угрожать Франции?

– Герцог влюблен, как безумец, или, вернее, как дурак, – горько возразил кардинал. – Подобно паладинам старого времени, он предпринял эту войну только для того, чтобы заслужить благосклонный взгляд своей дамы. Если он узнает, что война будет стоить чести, а быть может, и свободы даме его сердца, как он выражается, ручаюсь Вам, он дважды подумает, прежде чем решиться на нее.

Ваше Высокопреосвященство, как Вы правы и как не правы!

Вы переносите свои представления о любви на другого человека. Это для Вас честь и свобода любимой женщины выше всего… Боюсь, герцог больше любит свою любовь к королеве и может сделать из галантного наследия, оставленного нам паладинами старого времени, несколько иные выводы, чем можно было ожидать.

Такие, как он, могут с любовью в сердце довести владычицу своих помыслов до могилы, а потом вдохновенно оплакивать ее смерть всю свою жизнь, делая из этого увлекательного занятия роскошное представление одного актера. А у герцога есть для этого все необходимые атрибуты: часовня, портрет на алтаре под балдахином, ларец из-под подвесок, письма… Так что надо быть готовым ко всему.

Надо как-то объяснить это кардиналу.

– Но что, если… если он все-таки будет упорствовать?

– Если будет упорствовать? – переспросил кардинал. – Это маловероятно.

– Это возможно, – вложила я всю возможную убежденность в два слова.

– Если он будет упорствовать… – кардинал опустил веки и полностью ушел в себя. – Если он будет упорствовать, – еле шевельнул он губами, – то я буду надеяться на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства.

А вот это классический пример намека.

Ты думаешь, что поняла, кидаешься выполнять, а потом тебе говорят: извините, сударыня, мы имели в виду извержение Везувия.

– Если бы Ваше Высокопреосвященство соблаговолило привести исторические примеры таких событий, – сказала я, изучая завитые страусовые перья на своей шляпе, – я, возможно, разделила бы Вашу уверенность в будущем…

– Если так, слушайте, – небрежно ответил кардинал. – В одна тысяча шестьсот десятом году, когда славной памяти король Генрих Четвертый, побуждаемый примерно такими же причинами, какие заставляют действовать герцога, собирался захватить Фландрию и Италию, чтобы сразу одновременно с двух сторон поразить Австрию – разве не произошло тогда событие, которое спасло Австрию? Почему бы королю Франции не посчастливилось так же, как императору?

Исторические примеры вещь опасная, а счастье – штука переменчивая.

– Ваше Высокопреосвящество изволит говорить об ударе кинжалом на улице Ферронери?

– Именно так, – невозмутимо подтвердил кардинал.

Воистину, у меня не было интересней и опасней разговора за всю мою деятельность!

– Ваше Высокопреосвященство не опасается, что казнь Равальяка наводит ужас на тех, кому на миг пришла бы мысль последовать его примеру?

Человек, в отличие от бутылки с ядом, как орудие убийства неудобен тем, что дорожит своей жизнью и склонен к рассуждениям…

– Во все времена и во всех государствах, – немного нравоучительно начал кардинал, – в особенности если эти государства раздирает религиозная вражда, находятся фанатики, которые ничего так не желают, как сделаться мучениками. Постойте, мне как раз пришло в голову, что именно теперь пуритане крайне озлоблены против герцога Бекингэма и их проповедники называют его антихристом.

Золотые слова. Но они могут благополучно ненавидеть Бекингэма еще лет пятьдесят без особого ущерба для его здоровья. Пороху всегда нужна искра.

Его Высокопреосвященство до Ла-Рошели в Риме тоже звали не иначе как кардиналом еретиков за его дружелюбную политику по отношению к германским протестантским князьям.