Сказание о пустыне (СИ) - Грей Дайре - Страница 35

…Налетела буря. Внезапная. Страшная. Закрывшая небо и солнце. Он успел только схватить проклятую бабу и накрыть ее и себя плащом, спасаясь от песка. А потом лежал и ждал, когда же все кончится. И думал, не убить ли все-таки женщину, а господину сказать, что она не перенесла тягот пути. Жена аттабея будто знала его мысли. Лежала молча и тихо. Казалось, и вовсе не дышала, и только поэтому и выжила…

…Когда буря стихла, оказалось, что ее пережили не все. Два тела так и остались в песке, лошади разбежались, а последнего из воинов Абдула зарезал сам, чтобы сэкономить воду и остатки еды. Одного коня потом удалось поймать, и теперь они ехали в одном седле, растягивая воду во фляге и дожевывая последние лепешки. А сегодня утром, когда на горизонте, наконец, появились очертания Аль-Алина, он заметил на руке странную сыпь…

— Эй, ты, целительница, что со мной? — он сунул запястье женщине под нос.

Та бросила на мелкие красные пятна короткий взгляд. На лице ее не отразилось ничего, а голос остался таким же сухим и хриплым от редких разговоров:

— У тебя пустынная лихорадка. Ты будешь умирать долго… и мучительно.

— Да что ты несешь⁈

Он схватил ее за плечи и встряхнул так, что зубы клацнули. Но женщина подняла на него взгляд неестественно светлых и совершенно равнодушных глаз. И мужчина отпрянул. Показалось, будто сама пустыня заглянула ему в душу. И увидела всю ее, со всеми грехами и тайными желаниями. С предательствами и обманом. Абдула попятился и вдруг упал на задницу, а жена аттабея шагнула ближе. Она словно стала выше, закрыла собой солнце и все также смотрела ему в глаза:

— Ты умрешь завтра. Может быть, мы успеем доехать до города, и тогда твои мучения продляться, потому что городские лекари не умеют лечить пустынную лихорадку, а у меня нет моих лекарств, чтобы тебе помочь. Может быть, тебе повезет, и ты впадешь в забытье, а смерть станет для тебя лишь сном. А, может быть, ты будешь в сознании до самого конца, но тебя сведут с ума голоса, что будут нашептывать тебе о том, чего ты боишься…

Абдулу прошиб холодный пот. Сердце вдруг заколотилось так громко, что остальные звуки исчезли, но голос женщины остался. Она спокойно перечисляла ему возможные варианты его смерти, и на лице ее не отражалось ни удовольствия, ни отвращения, ни торжества, ни ужаса. Лишь равнодушие. Какое может быть только у пустыни, для которой все жизни человеческие что песчинки. И впервые ему показалось, что правы кочевники, поклоняющиеся ей больше, чем Небу. Но затем наваждение схлынуло…

Мужчина вскочил на ноги и схватил женщину за плечо. Потащил к коню.

— Если я и болен, то тебя заберу с собой!

— Пустынная лихорадка не заразна, — холодно откликнулась та, кого называли целительницей. — Она развивается медленно и сначала незаметно. Ее легко перепутать с обычной сыпью, которую лечат мазями и отварами, но она поражает разум, больной просто сходит с ума…

— И почему же у меня не может быть сыпи? — он развернулся и снова дернул женщину, заглянув в ее лицо.

Та ответила все также невозмутимо:

— Потому что у меня ее нет. А значит, это пустынная лихорадка.

Никогда еще в своей жизни Абдула не испытывал такой всепоглощающей ненависти и ярости, как в этот миг, глядя в равнодушные глаза цвета барханов. Он убил бы ее. Убил бы непременно. Но мысль о том, что и смерть эта проклятая баба примет с таким же равнодушным выражением лица, остановила. Нет уж, он привезет ее господину. И там она еще наплачется, и будет умолять, чтобы ее убили…

…— Господин, у ворот человек, он просит разрешения встретиться с тобой.

Карим отвлекся от чтения посланий шейхов и поднял взгляд на Сулеймана:

— Он был столь убедителен, что ты решил доложить мне?

Стража обычно отгоняла всех, желающих личной встречи с правителем, разве что у визитера не имелось с собой послания или иных регалий, которые могли бы подтвердить его право находиться во дворце.

Заметно смущенный начальник стражи подошел ближе:

— Он просил передать тебе это…

Перед аттабеем появился массивный перстень с крупным сапфиром. На внутренней стороне обода проступала немного стершаяся от времени надпись: «Пока Небо и Пески не сойдутся вновь». Конец старой сказки о сотворении мира, которую знает каждый ребенок в пустыне. И часть клятвы, которую дает каждый шейх, принимая золотой эгаль. Сапфир являлся родовым камнем для аль-Ахраб, а такими подарками не разбрасываются.

— Пригласи его ко мне. Я желаю говорить с гостем.

Сулейман отрывисто кивнул и вышел, правильно поняв намек. Гость — это определенный статус. Кто бы не явился во дворец, ему не навредят и обращаться будут уважительно. По крайней мере, до тех пор, пока аттабей не прикажет обратного…

В ожидании аль-Назир прошелся по комнате, стараясь унять уже привычную тревогу и отвлечься от дел. В городе жизнь постепенно налаживалась: заметно пополневшая в последние годы казна выплачивала ссуды на восстановление хозяйства пострадавших торговцев, приданное вдовам, жалование мужчинам, приставленным ремонтировать дома и стены. Народ успокаивался, до полного восстановления еще было далеко, но уже наметилась определенная стабильность. А вот то, что происходило за пределами города…

Он ждал известий от кочевников. Неизвестно, куда отправился народ пустыни, найти их стоянку будет непросто. Справится ли Саид? И как скоро сможет подать весточку? Не случится ли буря на его пути? И не отвернется ли пустыня от своего сына?

Как не убеждал себя Пустынный Лев, что дети его и жена находятся в надежных руках, сердце все одно сжималось и обливалось кровью. Да и разве может быть иначе, когда речь идет о самом дорогом?..

…Когда запыленный и усыпанный песком гость вошел в покои, аттабей едва сдержал удивленный возглас.

— Да хранят Небеса твой дом, друг кади, — верный спутник Звездочета улыбнулся и низко поклонился ему, переступив порог.

— Да будет Пустыня благосклонна к тебе, сын песков, — ответил аль-Назир и понял, что улыбается впервые со дня бунта. — Разделишь ли ты со мной трапезу?

— Почту за честь, мудрый аттабей.

Понимающий Сулейман поспешил оставить их и отдать нужные указания слугам. Уже через четверть часа перед гостем выстроились горячие угощения, и началась неспешная трапеза и беседа:

— Как поживает почтенный Мухаммад? Так же ли звезды благосклонны к нему?

— Почтенный аль-Таарам жив и здоров. Он решил ненадолго покинуть пустыню и посетить другие земли, чтобы поделиться мудростью и приобщиться к чужим знаниям. Моя помощь в путешествии ему не нужна.

— Позволено ли мне будет узнать, куда лежит твой путь теперь?

— Как и прежде, туда, куда указывает мне мой учитель… Перед нашей разлукой он сказал, что в пустыню пришла буря. Тяжелое время, время испытаний, и моя помощь может пригодиться тебе, мудрый аттабей. Он дал мне перстень, что я передал страже, и велел отправляться в Аль-Хрус. И вот я здесь, чтобы служить…

Слова гостя еще больше удивили Пустынного Льва, но и обрадовали: теперь у него появится собственный гонец к кочевникам.

— Давно ли ты навещал отца и не желаешь ли встретиться с ним вновь?

— Я видел моего младшего брата пару дней назад в пустыне. Он передаст отцу мои наилучшие пожелания и расскажет, что я жив и здоров. В остальном же, мне кажется, нам лучше не встречаться. Боюсь, отец мой не простил мне сделанного когда-то выбора и ухода.

Нахмурился Карим:

— Куда же направлялся твой брат, если покинул становище?

— Навстречу нашему общему другу. Ты тоже знаешь его, мудрый аттабей, он поклялся защищать твоих детей и сдержал слово. У народа пустыни они будут в безопасности.

Сердце сжалось, а затем застучало быстрее, слух неприятно кольнула фраза: «твоих детей».

— Возможно, ты хотел сказать: мою жену и детей?

Улыбка гостя стала грустной, а лицо его заметно омрачилось, будто на солнце набежала туча.

— Боюсь, у меня для тебя нерадостные вести, мудрый аттабей. Мой друг сделал все, что было в его силах, но не смог спасти твою жену. Ее забрали люди твоего старого друга аль-Хатума, и сейчас она уже приближается к Аль-Алину.