Сказание о пустыне (СИ) - Грей Дайре - Страница 20

У дворца шейха дежурила стража. Ее оказалось неожиданно много. И на покрытого пылью и песком кочевника они покосились крайне неодобрительно. Захир бросил на сияющий белизной дворец короткий взгляд и повернул обратно. Проехал через площадь, вымощенную белым камнем. И ощутил неожиданное разочарование. Ему доводилось бывать в других городах. Недолго и в сопровождении братьев. И он часто слышал, что с Сердцем пустыни не может сравниться не один из них. Но сейчас сын кади видел лишь еще один шумный, душный город, забитый людьми. На улицах сидело много нищих. Бегали босоногие дети. Где-то громко ругались торговцы. И стража… много стражи.

От цепких взглядов становилось не по себе. Хотелось как можно быстрее покинуть город. Вернуться домой. Где все друг друга знают. Всегда поддержат и помогут. И даже если совершишь ошибку, ругать и наказывать будут справедливо. Хотя порой и жестоко. В пустыне не место слабым…

Через пару часов он встретился со спутниками у дома аттабея.

— Что вы смогли узнать?

— Лекарь Аббас живет на соседней улице. Я узнавал, он сейчас дома. Мы можем попросить его поехать с нами.

— Весь город говорит, что месяц назад аттабея ранили на базаре. Лекарь не смог его вылечить, зато смогла жена.

— Женщина? — удивился Захир.

У народа пустыни женщины могли наследовать имущество покойного мужа и распоряжаться им. И пользовались большей свободой, чем в городах, однако никто из них не пытался учиться на лекаря. Одно дело — ухаживать за больными, а совсем другое — лечить болезнь.

— Говорят, Звездочет долго жил в доме аттабея и часто говорил с его женой. Говорят, что он и научил ее исцелять раны.

— А может быть, рана аттабея была не столь уж и опасна? — с сомнением спросил Захир.

Но друзья лишь пожали плечами. Никто не знал, где кончается правда, и начинается вымысел. Но именно сыну кади предстояло принять решение.

— Я слышал, — тихо заговорил Саид, часто посещавший Аль-Хрус по поручению кади, — жену аттабея называют «цветком пустыни»…

Нахмурился Захир. Сжал зубы. Народ пустыни уважает знаки. Но справится ли женщина с болезнью отца?

Он закрыл глаза, стараясь отрешиться от шума города и сквозь стены услышать шепот песков. Что скажут они ему? Кого взять с собой? Опытного лекаря, пусть и не такого известного как Звездочет? Или его ученицу? Кого? Молчали пески. Или шепот их заглушал непрекращающийся гвалт.

Вздохнул Захир и решился. Развернул коня и снова подъехал к дверям дома аттабея…

…В этот раз старик Лафид остался в доме сторожить покой жены и детей аттабея. А с господином уехал его старший сын. Видят Небеса, время походов для Али подошло к концу, но он еще мог нести свою службу. И совершенно не пожалел о том, что остался в Аль-Хрусе, когда на порог дома аттабея заявился посланник кади.

— Господин покинул город, но его дом всегда открыт для народа пустыни, — обратился он к посланнику, которого не раз видел.

Тот коротко поклонился, но заговорил о другом:

— Нас прислала нужда. Кади болен. И нам нужен лекарь, способный исцелить его болезнь.

— Вы искали Звездочета, но он также уехал, и мы не знаем, куда…

— Это нам известно, почтенный Лафид. Но в городе говорят, что жена аттабея может исцелять.

Нахмурился старый слуга. Сплетни что буря в пустыне, остановить их невозможно. Уже второй месяц Аль-Хрус шумел, обсуждая ранение аттабея и его неожиданное исцеление. Многое говорили, но, к счастью, никто не приходил к дверям дома в поисках исцеления. И лекарь Аббас держал слово, отказываясь говорить правду о том вечере. Рано или поздно, люди замолчат, но народ пустыни…

— В городе говорят о многом, например, о том, что недавно черная кошка родила поросят, и это верный признак наступающего конца времен.

— Но аттабей ведь исцелился? — настойчиво спросил молодой спутник, стоящий рядом с посланником. — И вылечил его не лекарь?

Сжал зубы Лафид, не желая ни лгать, ни говорить правду.

— Я уважаю моего господина и его дружбу с кади, но еще больше я уважаю его священные узы брака. Где видано, чтобы жена покидала дом без мужа? С чужими мужчинами? Ведь вы не привезли больного кади с собой?

Путники лишь напряженно переглянулись и покачали головами.

— И вы хотите увезти жену аттабея через всю пустыню? Думаете, ему понравится такое самоуправство? Или кади считает, что их дружба позволяет подобное?

Али нахмурил брови и предупреждающе положил руку на рукоять сабли. Он не хотел вступать в бой и надеялся, что его едких слов хватит, чтобы остудить пыл молодых мужчин. Удивительно, что посланник решился сопровождать их, раньше он производил впечатление более разумного человека.

— Прости нас, почтенный Лафид, — смиренно заговорил старый знакомый, — мы не станем более нарушать покой этого дома и досаждать тебе подобными просьбами. Пусть Небеса хранят тебя и твоего господина.

Гости ушли, но верный слуга приказал увеличить охрану на всех входах. Если кочевники приехали в Сердце пустыни ради того, чтобы найти лекаря, от них можно ждать любого безумия…

…Тихо в доме аттабея. Дни волнений остались позади. Быстро зажила рана, а шейх, недовольный промедлением, немедленно услал верного слугу прочь. Карим хотел остаться. И много пришлось сказать слов, чтобы убедить его уехать. Не время спорить с повелителем Аль-Хруса. И не проще ли вовсе покинуть белокаменный город и поселиться там, где взор Малика больше нас не коснется?

После долгих разговоров и раздумий, муж согласился со мной. Он обещал разузнать все во время очередного отъезда, а мне велел готовиться. Сборы в дорогу занимают много времени, и еще больше, если со стороны все должно выглядеть как обычно. Даже слуги ничего не знают. За исключением Али и Надиры. Без помощи служанки и матери, я бы и вовсе не смогла ничего сделать…

…­– Мне не справиться без тебя, куда бы мы ни отправились…

Полдень. Солнце стоит высоко. Младшие дети уложены спать, а старшие играют в саду. Толстые стены спасают от жары, а мокрые полотна на окнах освежают воздух. Самое время для неспешной беседы.

— Я уже слишком стара, чтобы отправляться куда-то, дитя мое. Жизнь моя не интересна шейху, да и за домом должен кто-то присмотреть… — старые руки уверенно держат иглу, и на тонкой ткани рождается узор. Мне нравится наблюдать, как он постепенно приобретает форму и очертания. И в какой-то момент даже становится жаль, что столь простое занятие для женщины совершенно меня не увлекает.

— Я тоже не хочу уезжать, но и оставаться нельзя…

Сердце сжимала тревога. Смутная и неясная. По ночам я часто выхожу в сад и смотрю на звезды, вспоминая уроки Звездочета. Он рассказал мне, как читать небо словно карту. И пусть не все его премудрости мне известны, кое-что я могу понять.

Последнее время звезды часто твердят о дороге. Что придется покинуть дом и уехать. Чем закончится путешествие, Небо не говорит. Или я не могу прочесть. Но дорога… Порой она снится мне. Желтые барханы пустыни. Огненный песок под ногами. Палящее солнце. И бесконечное ощущение пути. Времени, что уходит прочь. Я просыпаюсь с желанием идти куда-то, совершенно не понимая зачем. Но зная, что так будет правильно.

— Не делай добра, не получишь зла, — горько шепчет мать. — Будь твой супруг не столь справедлив, давно бы стал правителем Аль-Хруса, и другие шейхи признали бы его.

— Будь он не столь справедлив, он не был бы собой.

Порой схожие мысли посещали и мою голову. Что, если бы Карим занял трон Аль-Хруса? Оставили бы нас в покое? Или стало бы только хуже? Аттабей не правитель, к нему требований и ожиданий много меньше. А шейху вряд ли бы позволили взять лишь одну жену. Нашелся бы предлог и для еще одной свадьбы. А там и для детей. А затем встал бы вопрос о том, кому наследовать после его смерти… Нет, я не желаю для нас такой судьбы. Найти бы уголок, чтобы жить спокойно — вот и все, о чем я мечтаю.

Надира бесшумно проскальзывает в дверь и опускается на ковер в стороне, не желая мешать. Но я слишком хорошо ее знаю, чтобы не понять по лицу, что что-то случилось.