Внук сотника - Красницкий Евгений Сергеевич - Страница 70

– Для ровного счета будем считать – шесть, – подвел итог Мишка. – Бери со стола шесть гривен и отдавай при свидетелях Никифору Палычу. А ты, дядя Никифор, неси кабальную запись. Отказать не имеешь права – должник при свидетелях вернул долг и лихву тоже. Теперь он не твой, а мой!

– Стой, племяш, ты чего творишь?

«Есть, в яблочко!»

– Денежки родства не знают!

– Да погоди ты! На кой тебе Семен сдался?

– А это уж – мое дело!

– Тебе же Роська нужен был!

– Дорого запрашиваешь, да и прибытку с него… – Мишка пренебрежительно сморщил нос. А с Семена мне польза будет… Сам понимаешь! Неси кабальную запись! Или, может быть, хочешь Семена на Роську обменять? Так Роська дешевле Семена раз в десять! Или – не так?

– А, провались ты! – Никифор в сердцах швырнул шапку оземь. – Проиграл! Едрит твою бабушку, такой заклад! Нет, Корней Агеич, с тобой об заклад биться – лучше сразу самому повеситься! Вырастил внука, мне бы такого парня! Эх…

Никифор неожиданно улыбнулся, подскочил к Мишке и хлопнул его по плечу:

– Не серчай на дядьку, племяш! Мы с твоим дедом об заклад побились: переторгуешь ты меня или нет? Я Роську тебе и так отдал бы, но больно уж интересно было. Ну, не сердишься?

«Так вот в чем дело! Все было спектаклем: и суд, и приговор – все для того, чтобы я с Никифором торговаться начал! Ну, лорд Корней, подсуропил… Так, стоп! А Ходок что, так же, как на представлении, подсадкой работал?»

– А Ходок мне по твоему наущению нашептывал, дядя Никифор?

– Догадался? А ведь ты сначала купился. Ну признайся: купился?

– Купился, как не купиться было, – признался Мишка, – он же другом моим притворялся.

– Да он и есть твой друг! Просто я ему десятину от выигрыша пообещал.

– Друзей так дешево не продают. Их вообще не продают, иначе это – не друзья.

– Да будет тебе, Михайла. – Никифор сам почувствовал неловкость ситуации и попытался отвлечь племянника: – Ты же все выиграл: Роська – твой, меня ты переторговал. Это меня-то! Деда обогатил, чего тебе еще-то?

– Ничего, только Ходоку я уже никогда доверять не смогу. И тебе не советую. Он как-то обмолвился, что однажды жар-птицу поймал, да счастья ему с того не вышло.

– Ну и что?

– Где он? – Мишка покрутил головой. – Смылся? Помяни мое слово: он сегодня напьется вусмерть, будет плакать и последними словами себя обзывать. Это – хуже всего, сломанный он человек.

– Ничего-то ты про Ходока не знаешь, – насупился Никифор. – У него в жизни такое было, что тебе и не снилось.

– Никеша! – раздался с крыльца голос деда. – А не обмыть ли нам это дело? У тебя там в бочке с угорским еще и половины не убыло!

– Ха! Мудр ты, Корней Агеич, аки змий! И бочки винные взглядом пронзаешь, как копьем! Сейчас пойдем, только дело довершить надо. Павел! Ну-ка подойди.

Пашка несмело, бочком приблизился, глядя на Мишку исподлобья.

– Кто перед тобой стоит?

– Ну Минька.

– Кто он тебе?

– Брат двоюродный…

– Нет! Не знает он тебя и имя твое забыл! – Никифор схватил Пашку за ухо и, вывернув его так, что пацан заверещал от боли, заставил сына опуститься на колени. – Проси прощения у старшего брата, паскудник!

– А-а-а! Больно! Батяня, ты же сам учил…

– Чему учил? Родне гадить? Так, чтобы потом тебя знать не желали? Винись перед старшим братом!

– Винюсь! Прости, Михайла-а-а! Ой, больно, батяня!

– В землю кланяйся, в землю! Запомни: родичи – надежда и опора, без родни ты никто!

– Михайла, прости, ради Христа, больше не буду!

«Все правильно: Никифор чувствует себя виноватым, но просить прощения у пацана взрослому мужику невместно. Вот Пашка за двоих и отдувается. Прощать же я должен не этого мелкого паскудника, а его отца. И не простить нельзя – патриархальный менталитет, туды его… Вон мать Пашкина руки ломает, а встрять в мужской разговор не решается».

– Дядя Никифор, отпусти его. Я тоже палку перегнул, сгоряча от брата отказался. Я тоже виноват.

– Прощаешь паскудника?

– Прощаю, дядя Никифор, не сердись так, не понимает он еще силы родства, мал пока.

– Благодари!

– Спаси тебя Христос, Михайла! – плаксиво проныл Пашка.

– Пошел в чулан! – Никифор от души пнул свое чадо под зад. – Сидеть, пока сам не выпущу! Я тебя научу родню любить!

– Дядя Никифор…

– Молчи, Михайла, свои дети появятся – поймешь.

– Я не про то… – Мишка указал подбородком на обмотанного веревкой Роську, рядом с которым все еще маялся холоп с копьем.

– Роська! Ты почему еще связанный? – непонятно чему удивился Никифор. – Развязать немедля! Смотри сюда, парень. Отдаю тебя Михайле только вот за этот перстень. Видел, как он его заработал? Помнишь, что он князю сказал? Волкодав из чужих рук корма не берет! Так вот: если вдруг когда-нибудь появится у тебя мысль Михайле изменить… Ну-ну, не ерепенься, в жизни всякое бывает! Вспомни про этот перстень и о том, как он Михайле достался. И все дурные мысли из головы сразу уйдут. Ну… и не поминай лихом, я тебя не обижал. Ну вот, чего плакать-то, радоваться надо! Да развяжите же его! Семен! Волю почуял? Я тебе дам волю! Развяжи парня! Бараны безрукие, Михайла, режь веревки!

Мишка перерезал путы, и Роська смог наконец утереть лицо, Кузька с Демкой в это время хозяйственно прибирали со стола невостребованные сокровища.

Дед, Никифор, Немой и Мишка расположились в горнице за заново накрытым столом. Посреди стола красовался кувшин с угорским вином объемом литра четыре, попойка, надо понимать, заходила уже на третий круг. Мишка и в этот раз попытался увильнуть от участия, но Никифор буквально приволок его за стол, мотивируя свою настойчивость необходимостью поговорить о важных вещах.

– Батюшка Корней, дозволишь Михайле налить?

– Плесни немного, пусть попробует, что такое угорское.

– Ну, Корней Агеич, с выигрышем тебя!

Мишка осторожно отхлебнул из чарки – ничего особенного – красное полусладкое, градусов пятнадцать.

«Это ж сколько было нужно трем здоровым мужикам выхлебать этого компота, чтобы поотрубаться? И бочка при этом за два дня опустела только наполовину. М-да! Если они ее допить собираются, домой мы поедем еще не скоро».

– А теперь, – Никифор утер рушником намоченные в вине усы, – Корней Агеич, признавайся, как на духу: сколько Михайле лет на самом деле? Не верю, что тринадцать!

– А я и сам иногда… Кхе!.. Если бы титешником на руках не держал…

«Э-э, дядечки, с этой темы надо срочно съезжать, неизвестно, до чего вы еще договоритесь!»

– А про что об заклад-то бились, дядя Никифор?

– Ой, не рви мне душу, Михайла, так продуться! Так продуться!

– Деда, ну хоть ты объясни!

– Кхе! Значит, так дело было. Рассказал нам Ходок про вашу находку и про то, что вы Роську выкупить собираетесь…

– Козел…

– Да будет тебе, Михайла, все равно все на следующий день открылось. – Никифору явно не понравилось отношение Мишки к Ходоку. – Чего ты на него взъелся?

– Кхе, ну мы с дядькой твоим об заклад и побились, – продолжил дед. – Сумеет Никифор из тебя все вытянуть или нет? Мне только надо было приговор такой вынести, чтобы ты обязательно взялся торговаться.

– А велик ли заклад был?

– Велик. – Дед заметно смутился и принялся с преувеличенным вниманием разглядывать дно опустевшей чарки. – Наша доля прибытка с представлений.

«Блин! Весь наш заработок! Точно: по пьянке его Никешка развел!»

– И ты согласился?

– Кхе! Ну так уж вышло…

– Но я же не мог купца переторговать!

– А переторговал!

– Да случайно же!

– Не, Михайла! – Слегка уже «поплывший» Никифор поводил перед лицом указательным пальцем. – Не знаю, как у тебя это выходит, но я за тобой с самого приезда смотрю. Давай, Корней Агеич, еще по одной?

– Давай, Никеша!

Выпили, закусили, Никифор продолжил с того места, на котором прервался: