Клятва врача - Вязовский Алексей - Страница 4

Новый священник, отец Тарасий, молод, лет тридцати, к нашей службе испытывает неподдельный интерес и относится весьма благосклонно. По крайней мере, не настаивает, чтобы я еженедельно посещал службы, и про живущую рядом девицу Талль не заикался ни разу. Хотя наверняка ему уже давно нашептали.

Но сейчас я вдруг сам решил посетить его. Надо с кем-то поговорить. Слишком уж случившееся выбило меня из колеи. Вроде хожу и делаю то же, что и до этого, а покоя нет, будто камень на душе. И если судьба залетных жуликов меня не тревожила, то молодой пацан, даже жизни не видевший и оступившийся по скудости ума, из головы не выходил.

Церковь маленькая, и на воскресной службе здесь бывает тесновато. Зато сейчас, в будний день, тихо и спокойно. Настоятель возился возле ограды, но, увидев меня, отряхнул руки и пошел навстречу. Мы обозначили получение благословения, и отец Тарасий спросил:

– Что-то случилось? – Священник взял с ограды полотенце, вытер от пота почти безусое и безбородое лицо. Видно, что отращивает батюшка волосы, но получается плохо. Так, редкие, неубедительные пучки.

– За советом, батюшка.

Я помню историю про ослиные уши царя Мидаса и говорящий тростник, поэтому на тайну исповеди надеяться не стал. К тому же мы просто беседовали.

– Давайте присядем… – Священник показал на стоящую в тени лавочку.

А хороший у него тут уголок устроен. Плющом увитая беседка, птички поют…

– У меня был слуга, – начал я, когда мы сели поудобнее. – Возможно, вы видели его, молодой парень, Алексей.

Тарасий кивнул, вроде как вспомнил. Мало ли кто ходит к исповеди? Послушал стандартный рассказ про мелкие грешки, назначил епитимью – и до свидания. Впрочем, меня это не очень волновало.

– Недавно он исчез. Сначала мы думали, что просто убежал. Но потом я узнал, что его убили воры, подговорившие украсть у меня документы.

– Он был наводчиком? – коротко спросил священник, перекрестившись.

– Бог знает. – Я пожал плечами, тоже осенил себя крестом. – Жалко парня.

– Ты дал ему работу, кров, а он тебя предал. Не вина тебя гложет, а обида.

Я задумался. Платил я Алексею немного, но всегда вовремя. Кузьма учил парня, заботился о нем. Да, кров тоже был за мой счет, как и стол.

– Послушай притчу. – Тарасий достал четки, начал их перебирать. – Она не совсем православная, но мне кажется, очень подходит к этому случаю. Как-то раз к одному старому монаху пришел парень. Говорит: «В моей семье всегда есть обида. Живем хорошо, дружно, счастливо, но случится скандал, и все рушится. Я так не могу! Помоги понять, в чем дело?» Хмыкнул старец и молвил: «Принеси завтра кувшин кислого вина, и я покажу тебе, что есть обида». Как договаривались, принес парень кувшин перебродившего вина под утро. Достал монах несколько чашек и молвил. «Обида подобна кислому вину, терпение же подобно чаше. Перельется вино – жди беды. Наполни малую чашу и выпей». Удивился парень, но сделал: скривился, но проглотил кислое вино. «Видишь, чаша опять пуста, и нет обиды. Так поступает любящий человек. Жить с таким приятно и беззаботно. Но много ли вина ты сможешь выпить?» – «Боюсь, даже вторую не выдержу», – грустно ответил парень. «Если ты подливаешь вино обильно, рано или поздно человек отказывается пить. Теперь наполни-ка мне малую чашу». Не успел парень долить вино, как выплеснул мудрец чашу ему в лицо. «Вот, опять пусто. Некоторые люди не проглатывают обиду».

Я сидел и ждал, когда разыщут Моровского. Что ни говори, а граф стал уверенным номером два в нашей негласной табели о рангах. И в морг он ходил тренироваться гораздо чаще других, и предлагал новшества в количествах, превышающих совместный энтузиазм остальных врачей. Понятно – нацелился на мое кресло, когда я уйду на повышение. А что такое произойдет, он не сомневается.

И пусть. Норов поляк запихнул куда подальше, хирург он хороший, а доводить персонал до мокрых штанов одним фактом своего существования умеет не хуже моего. Потому я сослал его на подстанцию, чтобы больше опыта самостоятельной работы поднабрался. Но палка о двух концах – вот он мне понадобился, и довольно-таки срочно, а найти его не могут. Уже и вслед за ним на вызов нарочного отправили, а ответа никакого.

И когда я уже начал думать над введением в жизнь запасного варианта, Моровский явился собственной персоной.

– Здравствуйте, Евгений Александрович! Если я застрелю парочку кучеров, как думаете, суд меня оправдает? – От лица поляка можно было прикуривать. – У этого подлеца ось сломалась, видите ли. Больной в карете, нас вместе с ним тряхнуло знатно. А это чудо природы только затылок чешет: «знать не знаю, как оно приключилось».

– Суд оправдает, да только ведь и следующие будут такими же, если не хуже.

– Вы меня искали? Хорошо, что ваш посланец был с каретой, мы в нее нашего пациента перегрузили. А тут недалеко было, чем телефон искать…

– Очень хорошо. Переодевайтесь, будете ассистировать на холецистэктомии.

– Кто-то… особенный? – осторожно поинтересовался граф.

– Можно сказать и так. Пороховщиков.

– Издатель «Русской жизни»?

– Да.

Вот интересно, большинство вспоминает «Славянский базар», а Вацлав – газету, к тому же закрытую.

С тех пор как я переехал, мы с Пороховщиковым встречались редко. У него своя работа, у меня – своя. Общаться интересно, но всё времени не хватает. Вот так и скатишься до уровня новогодних открыток. Хотя хорошее, несомненно, помнить надо. В отличие от плохого, это можно и забыть. Вместе с человеком, который нехорошо поступил, конечно же.

Едва я пришел из церкви, позвонила жена Александра Александровича, Эмилия Карловна. Поехали на воды в Карловы Вары, там Пороховщикову стало плохо, вернулись – и вот мы здесь, готовимся к операции. Сдвинулся отчего-то камень, пошел на выход, да застрял. Ну и самолечение до добра не доводит. Повторил все возможные грехи больных холециститом – начиная от, мягко говоря, погрешностей в диете и заканчивая горячей грелкой под бок. Кстати, грелка – от Келера. Прогресс, как говорится, в массы!

Пороховщиков лежал в постели, бледно-желтый, осунувшийся, с темными кругами под глазами. Настоящая панда. Пока везли больного из Староконюшенного – недалеко, и километра нет, – я решил, что оперировать буду «золотым» составом. С двумя ассистентами, опытной сестрой и лучшей анестезисткой. С Викой, конечно, приятно работать, но это не дренажи в разрезы пихать, когда всё на виду.

Традиционно уже начали моей командой «Приступим, помолясь». Шуточное напутствие двадцать первого века здесь превратилось в целый ритуал с крестным знамением.

Пока ассистенты – Моровский и Малышев – возились с разрезом, я вспомнил, как начинал операции под блюз. Считал своим талисманом. И даже стал напевать «Ай вент ту зы кроссроудз, фел даун он май низ».

– А у вас приятный баритон, – отметил Моровский. – Никогда не слышал, чтобы вы пели. Это на английском?

– Да, – буркнул я, замолчав. – Но выступать не планирую. Только в ванной.

– Там все певцы, – пошутил граф, и мы посмеялись.

– Давайте работать уже. Коль скоро пузырь напряженный, через мини-разрез рисковать не будем. Вацлав Адамович, лигатуру на сосуды активнее накладывайте. Мышцы рассекаем… Хорошо… Андрей Германович, печеночные зеркала?

– Готово!

– Разрезик… Ну вот и виновник торжества!

Желчный пузырь, как на картинке в учебнике, торчал в просвете раны. Огромный, багрово-синюшный. Не удивительно, что столько страданий причинял.

– Помните, мы говорили об электрокоагуляции мелких сосудов? – спросил Моровский.

– Вот как начну спать не по четыре часа, а хотя бы по шесть, так сразу и займемся, – ответил я. – Дело нехитрое, думаю, хватит пары десятков кроликов в жертву. Не отвлекаемся… Пунктируем пузырь…

Тут свет в операционной мигнул и погас вовсе. В самый ответственный момент.

– Да чтоб тебя, а?! Что с электричеством?!

Хваленая немецкая динамо-машина дала сбой. Операцию мы доделывали по старинке, с керосиновой лампой. Вот и мечтай об аппарате ИВЛ и электрокоагуляции.