Хромой из Варшавы. Книги 1-15 (СИ) - Бенцони Жюльетта - Страница 52

Перед тем как снова улечься, Морозини позвал Сиприена:

– Будьте так добры, завтра утром, пораньше, пошлите шофера к господину Вобрену. Пусть попросит у него для меня каталог драгоценностей княгини Апраксиной и передаст, что я буду на аукционе к открытию.

...Большой аукционный зал на улице Друо был набит битком. Морозини с трудом пробирался к Жилю Вобрену, который самоотверженно удерживал для него стул в первом ряду.

– Если ты собираешься что-нибудь покупать, – шепнул он, усаживая Альдо на добытое с боем место, – могу только пожелать тебе: мужайся! Помимо Шоме, который приглядел для своей коллекции диадемы, и еще нескольких его собратьев с Рю-де-ла-Пэ и Пятой авеню, здесь Агахан, Карлос де Бейстеги и барон Эдмонд Ротшильд: убедись, какой успех имеют слезки царицы!

– Ты не останешься?

– Нет. Я хочу купить два диванчика-корзинки эпохи Регентства, они пойдут с торгов в соседнем зале. Если хочешь, встретимся у выхода.

– Идет! Кто освободится раньше, подождет другого. Ты пообедаешь со мной?

– При одном условии: наложи новый грим... а то этот не очень удачен, – с сардонической усмешкой посоветовал антиквар.

Пока Вобрен проталкивался к выходу сквозь форменную оранжерею из обильно украшенных цветами женских шляпок, Альдо огляделся, отметил среди присутствующих всех коллекционеров, которых упомянул его друг, и, кроме них, еще немало видных ценителей. Среди женщин тоже были знаменитости, пришедшие из любопытства и чтобы показать себя: актрисы Ева Франсис, великолепная Жюлия Барте, Марта Шеналь и Франсуаза Розэ – если называть только самых известных – соперничали в элегантности с певицей Мэри Гарден. В зале было также немало иностранцев, в первую очередь, разумеется, русские, многие из них пришли движимые благоговением к безвозвратно утерянному величию. Среди них выделялась высокая фигура князя Феликса Юсупова, убийцы Распутина, – этот человек был и оставался одним из красивейших мужчин своего времени. Князь стал в Париже комиссионером по продаже старинной мебели; он не собирался ничего покупать, просто сопровождал очень красивую женщину – княгиню Палей, дочь великого князя, пришедшую добавить свою эмигрантскую слезу на слезки императрицы Елизаветы.

Аукцион должен был вот-вот начаться, оценщик мэтр Лэр-Дюбрей, уже вооружился молоточком, его помощники Фалькенбер и Линзеле заняли свои места, как вдруг толпа всколыхнулась. К первому ряду, где двое молодых людей поспешно освободили места, плыла экстравагантная золотая шляпка, окутанная облаком черного газа, усыпанного золотыми горошинами, под которой можно было разглядеть маску мертвеца – эффект странного макияжа, белого, с зеленоватыми прожилками, – и живые горящие глаза маркизы Казати. Верная своей весьма своеобразной манере одеваться и страсти ко всему восточному, для посещения аукциона маркиза выбрала широкие золотые шаровары и длинную накидку из черного бархата.

«Луиза Казати здесь? – Морозини похолодел. – Теперь мне нипочем от нее не избавиться».

Он почти не удивился, заметив рядом с королевой Венеции стройную и изящную фигуру леди Сент-Элбенс в куда более скромном туалете от Редферна – голубой с белым крепдешиновый костюм и маленькая шляпка в тон. Досада Альдо усилилась: он сохранил не самые приятные воспоминания о визите, который нанесла ему красавица Мэри. «Похоже, они теперь неразлучные подруги, – проворчал он себе под нос. – Дай Бог, чтобы мне удалось от них улизнуть!..»

Увы, ему не могли помочь ни Бог, ни дьявол: маленький, украшенный бриллиантами монокль маркизы Казати уже нацелился на окружающих, подобно перископу подводной лодки. Альдо она засекла сразу, и рука в черной с золотом перчатке приветливо помахала, стараясь привлечь его внимание. Но, на его счастье, именно в эту минуту мэтр Лэр-Дюбрей призвал к тишине: аукцион был открыт.

Поначалу все шло довольно спокойно. Браслет из двадцати семи бриллиантов, серьги – два квадратных изумруда, окруженных бриллиантами, кольцо с двумя крупными солитерами, ожерелье из ста пятидесяти пяти жемчужин и брошь с тремя изумрудами были проданы быстро и по довольно высоким ценам, но настоящая лихорадка торгов была еще впереди. Эти украшения были хороши, но современной работы; все ждали старинных драгоценностей.

Первый шепоток пробежал по залу при появлении гарнитура из золота, топазов и бирюзы, того самого, о котором говорила Мина. Этот восхитительный убор, состоявший из колье, двух браслетов, серег и прелестной маленькой диадемы, получила когда-то прабабушка княгини Апраксиной в подарок от царя Александра I за оказанную государю благосклонность.

«Мина сошла с ума! – подумал Альдо. – Это слишком красиво для синьоры Рапалли: ей вот-вот стукнет семьдесят, это безобразная старуха!»

Однако он тотчас укорил себя за столь немилосердное суждение. Пусть Рапалли был нуворишем, это не мешало ему горячо любить свою супругу, очень милую старую даму. Альдо понимал, что она вряд ли когда-нибудь наденет весь этот аристократический убор, но такое доказательство любви мужа станет для нее драгоценнейшим из сокровищ, и она будет созерцать его с тем же благоговением, что и лик Мадонны. По мнению Морозини, это была более завидная судьба для украшений подобной ценности, чем сверкать на голове и груди модной куртизанки во время оргий в отдельных кабинетах «Кафе де Пари» или у Лаперуза. А между тем как раз покровитель одной из таких дам азартно набавлял цену, и Морозини устремился в бой. Победа досталась ему легко под неистовые аплодисменты Луизы Казати и всего русского кружка, которому быстро стал известен громкий титул покупателя.

Зал оживился. Только несколько державшихся особняком завсегдатаев казались безучастными. Это были пожилые люди, приходившие сюда каждый день как в театр; они сидели в углу, не обращая внимания на богатых ценителей. Одни листали каталоги, другие просто смотрели на еще не проданные драгоценности. Среди них выделялся один старик с совершенно белыми волосами – он сидел не шевелясь, как будто погруженный в глубокую задумчивость. Между полями помятой фетровой шляпы и воротником поношенного пиджака, покрой которого свидетельствовал, что он и его хозяин знавали лучшие дни, Альдо разглядел благородный профиль.

Старик сидел так неподвижно, что можно было принять его за мертвеца. Странно, но что-то в нем притягивало Морозини, какое-то смутное воспоминание, связанное с этим человеком, такое далекое, что он не мог его отчетливо сформулировать. Альдо очень хотелось бы увидеть лицо старика, но с его места это было невозможно.

Аукцион продолжался. Морозини не собирался больше покупать и довольно-таки рассеянно следил за торгами, а больше смотрел на зал, который теперь гудел, как растревоженный улей. Одной из самых азартных покупателей была леди Сент-Элбенс. Молодая англичанка преобразилась до неузнаваемости: ничем не прикрытая страсть превратила ее в разъяренную фурию. Она мерилась силами с Агаханом, а предметом ее вожделения был кулон итальянской работы XVI века: огромная жемчужина «барокко» в сочетании с разноцветными каменьями. Срывающимся голосом, нервно комкая в руках перчатки, Мэри набавляла цену.

«Господи! – вздохнул про себя Морозини. – Видел я на своем веку одержимых, но чтобы до такой степени... Счастье для лорда Килренена, что его сейчас отделяют от нее два или три моря...»

Зрелище стало совсем невыносимым, когда кулон достался восточному владыке: из прекрасных серых глаз англичанки брызнули слезы ярости. Луиза Казати – сама заботливость – пыталась утереть их и шептала что-то, показывая на столик оценщика: там как раз на подушечке из черного бархата показались бриллиантовые слезки. Вздох пронесся по притихшему залу.

Морозини тоже смотрел на них как завороженный: это были два великолепных камня грушевидной формы, искрившиеся нежным, чуть розоватым сиянием. Трепет восхищения пробежал по залу, словно рябь по глади моря. Старик в углу привстал, чтобы лучше видеть, но тотчас снова сел – было заметно, что он сильно взволнован.

Теперь цены выкрикивали со всех сторон. Даже Альдо поддался азарту, впрочем, на победу он не надеялся: когда в торги вмешивался кто-то из Ротшильдов, борьба становилась слишком неравной. Загадочный старик между тем то вскакивал, то садился вновь, и Морозини понял: мэтр Лэр-Дюбрей думает, что он тоже торгуется. Причем бедный, почти нищенский вид старика, очевидно, внушал оценщику сомнения, он вдруг приостановил торг и обратился непосредственно к нему: