Вихрь Бездны (СИ) - Ружникова Ольга - Страница 8

Каждый пятый сюжет модных романистов — красавица влюбляется в насильника. Вот только то ли там герои — загадочные писаные красавцы, в отличие от Роджера, на котором природа, вылепив Бертольда Ревинтера, решила сделать передышку во всех смыслах, то ли девицы в романах какие-то другие.

А сам Роджер еще раньше знал, что у него ни змеи бы не вышло. Сбежать ему хотелось от Эйды. Навсегда. И забыть обо всём, и чтобы она забыла. Чтобы ничего этого не было. И больше никогда и ни за что не смотреть ей в глаза!

Она успокоилась сама — резко и сразу. Прекратила вздрагивать и рыдать. Только уголки губ еще чуть кривятся.

— Убей меня вместе с остальными. Я ведь всё равно жить не буду, — тихо и отрешенно проронила Эйда. — И чтобы родить вам ребенка — тоже не буду. Так убейте сразу.

Роджер промолчал. Взять пистолет и застрелиться? И тогда… тогда обезумеет всегда спокойный и выдержанный отец. Когда мачеха упала с коня, Бертольд Ревинтер приказал сломать несчастной лошади сначала все четыре ноги, потом — шею. Хотя по справедливости ломать нужно было любому из братцев. Или обоим.

Что сделает отец теперь? Убьет Эйду? Швырнет ее «быдлу»?

Застрелить сначала ее, потом — себя? И отец вместо Эйды отдаст своим ублюдкам Иден? Раз уж именно эту из злополучных сестер Таррент упоминал перед смертью кретин-сыночек.

В голове плывет, перед глазами — хоровод взбесившихся огней. Болотных.

— Скажи мне, Ревинтер: а если бы я уже умерла? Если бы мы с Ирией утонули — как хотел Анри Тенмар? Или она убила бы меня? Как тогда вы с папашей получили бы Лиар? С помощью Иден? — Эйда вновь рассмеялась, но уже — сухо, едко. Ядовито.

Яд Карлотты, ярость Ирии — всё это было и в Эйде. Просто спало.

— Она, конечно, никого еще не родит. Но ведь обесчестить ее — уже достаточно, не так ли?

Небо обрушилось, придавило…

— Считай меня кем хочешь, но я бы никогда…

— Не верю. А если даже и нет, — она усмехнулась, — тогда — твой отец. А ты бы молчал и напивался. Как молчишь сейчас — когда ваши солдаты до смерти насилуют лиарских женщин. Они еще и спорят при этом — «под кем», да? Пари заключают на…

— Эйда, ты…

Напиться!

Не поможет.

— Да, я выходила сегодня… в лагерь. Сейчас. Пока тебя не было. — Больше нет ярости и огня. Только тихий, безучастный пепел. — Меня сопровождали твои псы. Удерживать не стали. Но и не заступились ни за кого.

Молчание. Тяжелое, горькое, невозможное. Единственно возможное.

— Убей меня. Если ты сможешь жить после всего этого, то я — нет.

2

Площадь перед тюрьмой. Плаха под алым сукном, палач с топором наперевес. Сегодня здесь умрут родственники Эйды. Тихой, безучастной Эйды. Она вновь замолчала после той, единственной вспышки. Ни слова не возразила даже против того, чтобы остаться сегодня дома… точнее, в особняке Ревинтеров. Впрочем, кому охота смотреть, как убивают родных?

Роджер и сам предпочел бы здесь не появляться. Это отец жаждет в полной мере насладиться победой, а сыну она будет до конца его дней в кошмарах сниться. Но выбора нет. Парадный мундир — и извольте присутствовать на действе. От начала и до конца.

Бертольд Ревинтер — рядом. На белом коне. И штатское идет министру финансов куда больше, чем пресловутый мундир — его сыну.

Замерла площадь. Тишина. Молчат аристократы, палач у алой плахи, золотодоспешная стража. Со скрипом отворяются тяжелые тюремные ворота…

На самом деле всё наверняка не так. Где-нибудь на том конце площади пересмеиваются простолюдины. Кто-то чавкает, шумно и со вкусом жует пироги с потрохами. Или хлеб с солью. Горожане заигрывают с горожанками. Лают собаки, мяукают кошки. Каркает воронье — куда ж без него?

Просто Роджер ничего этого не слышит. Может, потому приближение одного из отцовских людей заметил даже раньше, чем сам отец?

— Что случилось? — послушный сын едва дождался ухода гонца. Сердце бешено застучало сумасшедшей, невозможной надеждой.

Вот сейчас… Сейчас произойдет что-то, что предотвратит казнь невинных людей! Пожалуйста…

— Плохо, — хмуро ответил Бертольд Ревинтер. И Роджеру вмиг стало ощутимо легче. «Плохо» — это значит «хорошо». — Тенмар жив. Анри Тенмар.

А вот это — и плохо, и хорошо сразу. Скверно, потому что если жив Анри Тенмар — не жить Роджеру Ревинтеру. Хорошо, потому что то убийство — слишком подлое. Хоть его, оказывается, не было!

— Точно известно?

Они с отцом — конь о конь. Хоть картину пиши о трогательно любящих друг друга родственниках!

— Его видели в лагере Всеслава! — сквозь зубы процедил министр.

Роджер несколько удивленно взглянул на почти всесильного родителя. На глазах младшего сына отец за почти двадцать лет терял выдержку считанные разы. И сегодня — один из них.

Ладно — Роджер, но почему Бертольд Ревинтер так боится Анри Тенмара? Регент — государственного преступника и разбитого в пух и прах мятежника? Причем, даже не главнокомандующего мятежников.

— Отец, — паника Ревинтера-старшего неожиданно придала уверенности младшему, — Анри Тенмар с тремя пулями в груди рухнул в ледяную воду. Вряд ли амалианки стали бы спасать его. Скорее сдали бы нам за хорошую плату. Значит, ему пришлось плыть к берегу. В Месяце Рождения Весны — когда лед две недели как вскрылся. Плыть, истекая кровью.

— Значит, он в огне не горит и в воде не тонет! — раздраженно прошипел отец. Прошипел⁈

— Ошибка исключена?

— Не исключена. Но я знаю, это — он.

— Возможно…

Вся тяжесть прошедших шести недель в Лиаре навалилась разом. Тенмар выжил. Враг — жив… а заложников это не спасет. Даже если переодетый под простолюдина или наемника Тенмар сейчас в толпе — он лишь бессильно сжимает кулаки. Просто будет смотреть на казнь тех, кого не сумел спасти. На казнь Ирии Таррент.

Кто из солдат пялился в замочную щель и пялился ли вообще? Но сплетня пошла кругами по воде. Весь лагерь три недели судачил, что Ирия Таррент — любовница погибшего мятежника Тенмара. Одна из любовниц.

Отец, услышав, ухмыльнулся и сказал:

— Вполне возможно.

А Роджер…

Тенмар — красавец и герой. Лихо прыгнул прошлой осенью через два повышения. Подполковник в двадцать пять лет. Любимец дам — особенно светских красавиц. И всё же…

Никто прежде не говорил, что Анри Тенмар — любитель незрелых фруктов. С четырнадцатилетними путаются или безусые юнцы, или траченные молью «седина в бороду, бес в ребро» почтенные отцы семейств. Анри Тенмару — двадцать пять, и в женщинах он недостатка не знал. А средней дочери бунтовщика Таррента не дашь больше ее четырнадцати.

Роджер первым посмеялся бы над такой сплетней — не будь упомянутая, едва вступившая в брачный возраст девица яростной зеленоглазой ведьмой Ирией Таррент. Во всяком случае, сам он…

Красавицей ее не назовешь. Черты лица слишком резки, а фигура… как у любой северянки в таком возрасте.

Но даже сейчас стоит ее вспомнить — и кровь закипает в жилах! Именно Ирию, а не Эйду выбрал тогда пьяный от крови «победитель». Ее жаждал подчинить, заставить покориться, понять, кто здесь хозяин! И сколько ни убеждай себя, что отец — прав… Даже не зарежь девица такого «хозяина» при первом удобном случае — вопрос о главенстве был бы решен очень скоро. И не в пользу Роджера.

И всё равно!..

Дверь в Ауэнт таки открылась — потому что двор начал заполняться людьми. Такими отсюда маленькими, смешными человечками. Как быстро Роджер сможет разглядеть среди них Ирию? А Иден?

Хорошо, что Эйды здесь нет. Ни в толпе узников, ни среди зрителей.

По-весеннему ласковое солнце медленно вползает на горизонт. Словно издевается над приговоренными.

А отец? Насколько он доволен? Роджер резко обернулся к человеку, устроившему всё это.

А смотрит тот вовсе не на мрачный тюремный замок. Бертольд Ревинтер не отрывает хмурого, раздосадованного взгляда — да, сейчас он не в силах это скрыть! — от другого конца площади. А тот стремительно заполняется скачущими во весь опор черно-серебряными всадниками — не меньше трех сотен! Словеонцы.