Изгоняющий бесов. Трилогия (СИ) - Белянин Андрей Олегович - Страница 34

Из двух-трёх десятков человек, тусящих в театре, практически все в едином душевном порыве бросились на защиту визжащего толстяка. Мгновения не прошло, как мы с доберманом оказались в кольце шпаг, ножей, кинжалов, острых спиц, топоров, рубанков, молотков, длинных гвоздей, палок и просто намозоленных британских кулаков.

Как бы ни был великолепен Гесс или красноречив я, против такой слаженной труппы нам бы нипочём не выстоять. Тупо по законам физики, а её не способна отменить ни одна философия на свете. Ни сейчас, ни в будущем. Мне так кажется.

— Ваше последнее слово? — грозно спросил укушенный толстун.

— Можно два?

— Пусть будет два, — посовещавшись, решила труппа «Глобуса».

— Уильям Шекспир, — едва ли не по буквам произнёс я.

Уровень окружающей нас агрессии явно пошёл на спад. Когда все вокруг отступили едва ли не на шаг, откуда-то из глубины декораций раздался усталый голос:

— Пусть зайдут.

Перед нами расступились, открывая широкий, но не особенно гостеприимный коридор.

По крайней мере, шесть человек даже не скрывали желания убить нас на месте. У остальных явно было больше чисто актёрского опыта. То есть эти будут театрально кидать нам трезубец исключительно в спину и тогда, когда мы не ждём.

Актёры, они как дети, по выражению Антона Павловича. Но не буду говорить, чьи дети.

— Гав? — В мою ладонь ткнулся холодный кожаный нос.

— Да, да, — резко опомнился я. — Разумеется, мы идём! Спасибо, что указали направление, не лаялись матом и вообще вели себя послушнее младшей группы на утреннике в детском саду. Сплошная Монтессори, честное слово.

Доберман бодрой рысью ринулся вперёд, я неторопливо вышагивал рядом, стараясь придать своей походке истинно шотландское величие. Не мне судить, насколько это выглядело правдоподобным, однако…

— Сэр, вы выхаживаете, словно павлин индийский, — приветствовал нас невысокий лысеющий мужчина с мешками под глазами и клиновидной бородкой. — Чего именно желает от нас благородный шотландский лорд?

— Пара вопросов о творчестве великого мастера пера, — в том же ключе ответил я. — Могу называть вас просто Уильям?

— Вы окажете мне честь, дорогой сэр.

— Отлично, итак, Уильям, Вильям, Вилли, я всего лишь хотел поговорить о вашем творчестве и сопутствующем ему…

— О каком творчестве речь, наивный сэр? — искренне удивился мужчина, разрешивший называть себя по имени. — Я вовсе не пишу стихов и пьес, в мою задачу входит лишь постановка их в старом добром «Глобусе».

— Минуточку, но как же, на афишах указано…

— Это мой собственный театр, милостивый сэр. Театр Шекспира, значит, все пьесы, которые здесь идут, можно назвать шекспировскими. Таковы британские традиции, все так поступают. В чём суть претензий? — искренне удивился он.

Я на минуточку сбился с дыхания. Вильям Шекспир ничего не отрицал и абсолютно не выглядел тщеславным лжецом или прожжённым махинатором. Как по мне, так максимум усталым и невыспавшимся человеком, но кто я такой, чтобы его судить.

— Но… но вы… разве вы не претендуете на авторство этих пьес?

— Каких именно, любезный сэр? Из классики мы ставим древних греков Софокла и Ксенофонта, на Рождество библейские вертепы, из современников Марло, лорда Бэкона, иногда даже фривольные французские комедии с собаками. Поверьте, публика-дура идёт на спектакль, а не на автора. Чем ещё я могу вам помочь, драгоценный сэр?

— Ну, вообще-то я экзорцист. Так что скорее вы нуждаетесь в моей помощи.

— Думаете, за расписными кулисами живёт дьявол? Милейший сэр, неужели вы из тех религиозных кликуш, что хотят запретить театр?!

— Разумеется, нет. Цель моего визита всего лишь изгнание мелких демонов, в частности беса тщеславия.

— Из кого?

— Из вас.

— Да не смешите меня, весёлый сэр, я же просто скромняга! Живу на подмостках, ем вместе с актёрами, тружусь, как плотник, сдаю костюмы в аренду и не мыслю о какой-то там славе.

Этого я уже стерпеть не мог. Он не врал, он говорил мне в лицо то, что думал, и единственный способ не выглядеть идиотом был очевиден. Уверен, вы сделали бы то же самое.

Дабы сохранить лицо, я довольно кратко, в течение получаса, изложил ему всю его будущую жизнь с перечислением пьес и регалий, как нас учили в университете.

Я рассказал ему, что имя Шекспира будет греметь по всему миру, образы Гамлета, Отелло, Ромео и Джульетты станут нарицательными, его стихами будут признаваться в любви целые поколения юношей и девушек из самых разных стран, его сонеты перепечатают на тысячи языков, и лучшими, несомненно, являются переводы Маршака и Пастернака. Не будет театра, не поставившего хотя бы раз хоть одно из его бессмертных творений. Его именем будут называть литературные премии, улицы и площади. Да я сам лично, как бывший гот, едва ли не наизусть помню сцену смерти двух влюблённых в Вероне! И, кстати, там, в арке у дома Джульетты, все стены до потолка обклеены записками о счастье, и все верят, что бронзовая скульптура героини трагедии дарит удачу в любви каждому, кто коснётся её левой груди, которая натёрта так, что аж горит!

Господи боже, как он меня слушал. Как Гесс меня слушал…

— Великолепный сэр, — с чувством и дрожащим от слёз голосом Шекспир потряс мою руку, — небеса свидетельствуют, я вижу, что все ваши слова продиктованы добрым сердцем и искренней любовью к театру. Я выпишу вам пропуск на все спектакли «Глобуса»! Кстати, вы умеете писать?

— Э-э… да.

— А я нет. Так что пропуск пишите вы, а я только поставлю внизу свою подпись.

Вдвоём мы быстро состряпали эту бумагу, он вывел коряво William Shakespeare и ещё раз обнял меня на прощанье, вежливо выставляя вон:

— Если договоритесь о наших гастролях у вас в Эдинбурге, я плачу три процента с выручки. Это щедрое предложение, сладкоголосый сэр! А теперь мне надо заняться цифрами, эти актёришки так прожорливы, вы не представляете, они всё время пьют и жрут, нудят и скулят, ни ума, ни таланта, поубивал бы их всех к чёртовой матери, честное слово! Но, увы, какой театр без актёров…

В общем, я и сам толком не заметил, как оказался на улице. Верный пёс держался у правого колена. В наступающих сумерках на нас довольно неблагожелательно поглядывали разные уличные типы, но один лишь вид грозного «ирландского волкодава» удерживал любого урку на почтительном расстоянии.

— Итак, друг мой, — задумчиво начал я, ещё не решив, к кому, собственно, обращаюсь. — К моему глубокому стыду и разочарованию, должен признать, что Уильям Шекспир обычный режиссёр-импресарио, возможно, не лучший актёр, но вполне себе трудоспособный организатор. Так сказать, менеджер среднего звена. Никакого беса тщеславия у него нет. Нас кинули сюда неизвестно зачем. Декарт мне в печень, да он до сих пор подписывается на родном языке печатными буквами!

— Домой? — с надеждой поднял морду доберман.

— Домой, конечно, но сначала сдадим отчёт милой девушке Марте.

— Да! Да, хочу опять к ней! Она обнимается, она уже любит собаченек. Я её два раза лизь! А она меня в лоб чмок! Она хорошая. Лапку ей дам, вдруг у неё есть вкусняшки? Все красивые девушки должны носить в кармане вкусняшки для собаченек, да?

В этот момент из ближайшей подворотни вышли четыре подозрительных тени. Судя по тусклому блеску стали, с ножами в руках. Гесс предупреждающе зарычал, но я решил не обострять ситуацию, поэтому просто достал из-за пазухи игральную карту.

— Не заводись, приятель. Давай удивим их.

Надеюсь, уличные грабители испытали некоторый шок, когда собака и человек вдруг исчезли на ровном месте. А мы перенеслись прямо в белый коридор, где на лавочке ожидали своей очереди двое бесогонов — современно одетый дедушка в модной джинсе и татуировках, а рядом молодой лейтенант НКВД сталинских времен.

— Добрый день, — кивнул я.

— О, молодые люди, Тео и Гесс, если не ошибаюсь, — бодро вскочил нам навстречу старичок. — Те самые, что отомстили за белорусов. Похвально, весьма похвально!