Поющий тростник - Галахова Галина Алексеевна - Страница 7

По сравнению с ними Саня Иванов выглядел слабой и тонкой травинкой, которая только и мечтала – расти сама по себе, чтобы не трогали ее, не обращали внимания. Всякое изменение в жизни Саня принимал как горе и обиду, и даже школу он принял безрадостно, и того хуже – со слезами на глазах.

– Смотри-ка, Саня, какой я тебе костюм купила, давай-ка примерим, мой хороший! – сказала радостная мамка, разворачивая покупку. – Вот и ранец купила, и авторучки две – на всякий случай. Авторучки-то голубые, а ранец – коричневый!

– Не надо мне костюма школьного, не надо мне ранца коричневого, не надо голубых авторучек, я не пойду в школу, – сказал Саня и заплакал.

Мамка, не слушая, нарядила его в школьную форму, от себя отстранила и залюбовалась им, своим сыном, несравненным Саней.

– Не хочу в школу! – хныкал Саня. – Мне там скучно будет. Не люблю буквы – они на дохлых мух похожи. Не пойду в школу – там мальчишки драться будут, а я не люблю драться, мне мальчишек жалко.

– Нельзя в школу не ходить, Саня, – закон такой. Учиться обязательно надо, а то будешь, как я, дворником, метлой махать да снег лопатой сгребать. А то еще, как деду Игнату, коров останется тебе, неученому, пасти.

– Я бы очень хотел, мамка, быть дворником. Я люблю снег сгребать. А больше всего мне хотелось бы стать пастухом, как дедушка Игнат. До чего хорошо мы пасли с ним коров в это лето! Пускай, мамка, я буду пастухом!

– Нет, не сбудется твоя мечта, Саня. Тебе надо вперед идти, а не оглядываться на нас, обиженных жизнью, и нам завидовать.

Ранним утром первого сентября подняла мамка Саню, намыла его, причесала, нарядила в школьную форму, повесила за плечи ранец, вручила букет и торжественно повела в школу. Пока они шли, слезы не давали ей покоя. Они бежали по лицу бурными потоками, и если бы устроили конкурс на самого плачущего и взволнованного родителя, то она без труда победила бы на нем.

Саня шел по улице и радовался солнечному утру, цветам, которые плыли по направлению к школе в загорелых руках ребят, и удивлялся, что ему хорошо и совсем не страшно. Он посмотрел на мать, чтобы обрадовать ее, и остановился, увидев ее плачущей безо всякого удержу.

– Ты чего, глупая, плачешь? – ласково спросил он, и обнял ее руку, и прижался к ней горячей щекой. – Не страшно в школе, сама говорила.

– Эх, несмышленыш ты мой! Ничего ты не понимаешь. Начинается у тебя трудовая и заботная жизнь, и поэтому мне взгрустнулось.

– Не волнуйся, мамка! Все хорошо, главное – ты со мной, – успокоил он мать. И от его впервые уверенных слов она и вправду успокоилась и с восхищением проводила его взглядом, когда он ринулся в толпу первого "А", и затерялся в ней, и растаял.

Наталья Савельевна поймала ее взгляд, предназначенный Сане, и улыбнулась ей, словно хотела поддержать в трудную минуту. И поддержала.

Начал Саня учебу. Как иностранец сидел он на уроках, не понимая ничего, не принимая в них участия. Саня слушал учительницу, ее задушевный голос убаюкивал его, обволакивал туманом голову, и он уносился куда-то, где ничего не было. Спать на уроках нельзя было, и поэтому Саня придумал защиту против напевных речей учительницы. Он заложил уши ватой и занялся вырезанием под партой картинок из букваря.

Наталья Савельевна не могла на него нарадоваться – так смирно он сидел, и внимательно ее слушал, и время от времени поднимал на нее глаза (как раз когда надо было перевернуть страницу, где его ждали еще не вырезанные картинки).

– Иванов! – однажды вызвала его Наталья Савельевна и велела повторить стихотворение, которое весь класс дружно учил хором.

Саня не ответил и, углубленный в работу, даже головы не поднял.

Наталья Савельевна подошла к его парте и увидела, чем он занят. Она отобрала у него ножницы и, когда он склонил голову, заметила кусок ваты, торчащий из уха.

– На уроках надо слушать меня, Саня Иванов! Саня смотрел на Наталью Савельевну отсутствующим взглядом, и она, не чувствуя с ним контакта, спросила:

– Ты слышишь меня?

Саня замотал головой, что не слышит.

– У тебя уши болят? Саня вынул вату и сказал:

– Вот теперь слышу. Скажите что-нибудь!

– Ты зачем вату в уши положил?

– Чтобы вы мне не мешали, а то я спать хотел от вашего голоса, – ответил Саня.

Наталья Савельевна еще раз объяснила ему, что он должен делать на уроках, и Саня без устали стал смотреть на учительницу, героически борясь с дремотой.

Через неделю он привык вести себя как полагается, но по-прежнему не понимал, о чем это Наталья Савельевна говорит на уроке математики.

Дома он жаловался мамке на математику и спрашивал:

– Ну зачем она такая злая, что я ничего не понимаю? Ну зачем углы, зачем неравенства?

Мамка, проходившая неравенства в шестом классе да так и не осилившая их, пугалась его жалоб и говорила:

– Давай, Саня, ничего не бояться! Давай поучим неравенства, я сейчас с умом соберусь!

Но как только она видела значки неравенства, она тоже путалась – какой значок "больше", а какой – "меньше". Как она себя ругала в душе, что бросила школу в шестом классе, что училась лениво и плохо!

– Саня, ты сам подумай, а я побегу в ЖЭК, мне срочно надо.

Она убегала на улицу, мела асфальт и опять ругала себя.

Наталья Савельевна, проверяя тетрадки Сани, слушая его вялые ответы, скоро поняла, как трудно ей с ним придется. Она все время была начеку, как часовой на сверхважном посту. Ей приходилось неотступно следить за ним и все время выкрикивать:

– Иванов, повтори, что я сказала! Объясни – как решить этот пример!

Взятый в плен, Саня все больше молчал – не хотел выдавать того, что он знает. И за это золотое молчание он почти каждый день оставался после уроков, где Наталья Савельевна снова вбивала ему в голову знания с тем же трудом, с каким она вбивала в стену гвозди в новой своей квартире на Гражданском проспекте. Гвозди кривились и в стену не входили. Саня в лице не менялся, и объяснения учительницы пружинисто от него отскакивали. Чтобы победить упрямую стенку, муж Натальи Савельевны воспользовался дрелью. А чем воспользоваться ей, когда она, потеряв надежду и терпение, спрашивала Саню в десятый раз: "Сколько будет – к двум прибавить семь?" – "В палочках?" – неизменно спрашивал он ее в свою очередь, и если она отвечала "да", то после долгого раздумья он называл правильный ответ. Если же она говорила: "Просто сложи два и семь", Саня надолго умолкал, словно забывал вопрос, и отвечал: "Ничего не будет".

Вот тут-то Наталья Савельевна и почувствовала себя тем гвоздем, который только искривляется, а свое назначение не выполняет. Сначала она не очень огорчилась Саниному поразительному неприятию абстрактных понятий, но, по мере того как остальные первоклассники успешно преодолевали подъемы и крутые спуски математики, она начинала терять в себе уверенность: Саня упрямо ничего не хотел понимать.

Потом в конце концов он поверил ей, что для будущего ему надо освободиться от палочек, и принялся с усилием над собой считать цифры просто так, складывать и вычитать их, как остальные первоклассники. Сдав свои позиции в этом вопросе, Саня принялся инстинктивно отвергать неравенства, и опять Наталья Савельевна, доходя до отчаяния, объясняла ему, как решаются неравенства, оставляя в стороне вопрос – для чего они нужны именно Сане Иванову.

А Саня Иванов, войдя в этот мир, жил для того, чтобы понять его гармонию и смысл, и на веру старался брать его, этот мир, как можно меньше. Если бы Наталья Савельевна догадалась об этом, ей и Сане Иванову было бы жить и пережить первый класс гораздо легче. Но Саня не мог ей в этом помочь, никто не мог ей в этом помочь, кроме нее самой. А она сама вроде как отупела от Саниного упорного сопротивления, и когда волна отчаяния ее захлестнула так, что ей стало трудно дышать, она повела Саню вместе с Федей к психиатру.

В отличие от Гончарова Саня держался спокойно, словно не придавал этому визиту никакого значения, как и было на самом деле.