Поющий тростник - Галахова Галина Алексеевна - Страница 42

Подвинулась Наталья Савельевна в своем домашнем воспитании, но по-прежнему школа отнимает у нее все силы и время. Некогда ей с сыном возиться, разгадывать его, неразгаданного. Одни с ним разговоры: "Поешь, иди гулять, занимайся английским, перестань свистеть, учи уроки, как дела в школе, не кричи во весь голос, чтобы с Фазой я тебя не видела, почему грязный пришел, не груби, я лучше тебя знаю, опять в футбол играл – ботинкам и месяца нет" – и так далее. И только поздно вечером, когда уснет Сережа и когда кончит она бесконечные свои дела, подойдет она к кровати, склонится над ним, своим сыном, погладит его, поцелует, и зайдется у нее сердце от не высказанной днем нежности и любви к нему. Наметит она на утро новую, ласковую жизнь сыну, отнесет себя – нежную мать – на утро, а утром заревет козлом будильник, наскоро позавтракают они всей семьей, вместе и побегут. У входа в школу наклонится она над сыном, чтобы поцеловать его, отмеченная вечерней своей нежностью, но Сережа отшатнется от нее и скажет: "Что ты! Неудобно!" – и снова припишет она его в полк взрослых детей, пока не наступит очередное ее прозрение.

Однако – грех жаловаться! Сын растет хорошим человеком, и втайне не нарадуется она на него. И никаких методов она над ним не испытывает. Для него она просто мама, а для себя – простая и обыкновенная женщина.

Итак, наступил долгожданный день. Ровно в семь часов вечера состоялось родительское собрание. Тема собрания: подведение первоначальных итогов учебного года.

Школа была новая, светлая. Солнце брызгало из всех окон так, что бедные первоклассники по утрам прятались за красивые занавески. Вечером того дня солнце ушло, но отблески проникли в класс, разукрасили стены и потолок. Зажатые челюстями парт, сидели родители, непомерно большие и толстые для парт своих детей. Затаив дыхание, не шелохнувшись, позабыв про неудобства, слушали они Наталью Савельевну. А Наталья Савельевна встала у своего стола и посмотрела на сидевших: сидели ее ученики со взрослыми лицами, умудренные жизненным опытом. Правда, в отце Феди Гончарова она с трудом узнавала самого буйного своего ученика, зато Саня Иванов – ясный месяц – так и отражался в лице своей мамки, как на чистой, спокойной воде. Неугомонный товарищ Щукин сидел за партой своей дочери и зевал, не переносил он молчания и тишины. Максим Петрович и Татьяна шептались о чем-то. Задумался на минуту Максим Петрович, и Наталья Савельевна узнала в нем Мишу, и взгляд его придал ей сил и волнения. Аркадий Глазов и Нелли Николаевна сидели на одной парте, но как-то отчужденно друг от друга, словно между ними проходила граница или нейтральная полоса. Пиня похож был на маму, такой же черноголовый, быстрый и всегда улыбающийся. Аркадий, пришедший на собрание узнать наконец суть новой программы, сидел на парте и тосковал.

Пришла опоздавшая мать Аллы, извинилась, покраснела под строгим взглядом товарища Щукина и еле донесла до парты тяжелый свой портфель, набитый книгами.

Мать Строева сидела рядом с незнакомой Наталье Савельевне женщиной, но Наталья Савельевна догадалась, кто она. На собрание пришла Мишина учительница музыки, которая захотела с ней познакомиться. Мишина мама сблизилась со Светланой Евгеньевной, и весь свой досуг они проводили вместе, занятые заботами о Мише.

Наталья Савельевна глазами обежала колонку, и ей показалось, что за последней партой сидел милиционер, но никакого милиционера не было. Нет, был! Дима Ярославцев снова сел за парту, достал закатившуюся под парту ручку, вылез весь красный, так как, отыскивая упавшую ручку, нечаянно дотронулся до ноги Светланы Евгеньевны, и она одарила его возмущенным взглядом. Почему пришел этот милиционер? Чей он отец? Наталья Савельевна его не знала, никогда не встречала в школе. Для первого класса он был все-таки очень молодым папашей или просто он выглядел моложе своих лет. Больше двадцати трех она ему не могла дать.

С грустью взглянула она на парту, где должны были сидеть, да не сидели родители Лены Травкиной, самой беспокойной ее ученицы. Замер класс без Лены, лишившись ее организаторского таланта.

– Дорогие мои! – сказала Наталья Савельевна, и класс притих, хотя и так было тихо. Неожиданное обращение, возведение в ранг близких людей, в ранг ез Учеников, высекло из многих воспоминание о школе, о любимой своей учительнице. Грустью подернулись их лица: не сидеть больше им за партами, не скакать на одной ножке, не гонять в футбол, не получать двоек. Другие у них теперь заботы, другие занятия, и мера им другая…

Рассказывала Наталья Савельевна про новую программу; что прошли, что осталось, что хорошо усвоили, что не очень, какие успехи, какие поражения, про успеваемость и дисциплину, про всех вместе говорила, про класс целиком, как выглядит он, первый "А", на общем фоне других первых классов. И казалось ей, что, рассказывая, она распутывает, разнимает запутавшиеся нити в общем клубке жизней ее учеников и родителей. Но нет, не распутывался тот клубок. Оказалось, что наматываются нити все туже и перепутываются вопреки ее желанию, и не понять ей уже, что есть, что было, что завтра сбудется, потому что жизнь наша не подлежит разъему, и не клубок она, и не точка, и не линия, а пространство и время, помноженное на нас. Наши родители отсидели за своими партами. Мы недавно оставили школу, и наше тепло еще чувствуют наши дети на наших партах. И не разорвется этот круг никогда, пока будет жить на земле царство-государство под названием первый "А", где составлялся нынче заговор, заговор любви к детям…

Как кончила Наталья Савельевна общую часть, стала рассказывать про каждого своего ученика в отдельности.

– Маша Соколова, – произнесла она и задумалась. Что сказать, чтобы не повторяться? Но решила, что повториться на этот раз будет не грех, и продолжила : – Для всех, возможно, она обыкновенным ребенком выглядит, а для меня предстала она необыкновенной. Как от восхода становится нам всем хорошо безо всякой причины, так и мне становится радостно, когда вижу я Машу или не вижу, а думаю про нее. Вот уж никак не ожидала, что маленькое существо может повлиять на меня. Поняла я, что не только дети от нас зависят, но и мы от них зависим, даже если они и малы. И более того – не только мы их воспитываем, но, незаметно, и они нас. Скажу вам, что я их немного боюсь, такие они строгие и последовательные воспитатели. Наша с вами жизнь состоит из встреч и разлук с разными людьми, им обязаны мы тем, что есть в нас хорошего и плохого. Так вот свет, который упал на меня от Маши, осветил все вокруг для меня несколько иначе, чем видела я раньше. Однако, чтобы до конца быть правдивой перед вами, скажу, что немного холодноват тот свет. Книжки она умные читает, больше всех товарищей своих прочла она книжек. Хорошо живется ей, но вокруг нее много хороших ребят, а она их не замечает, занятая чтением. А по-моему нет ничего интереснее и плодотворнее человеческого общения. Кажется мне, что любой человек богаче я ярче самой интересной книги. Только приглядись к нему. Учится Маша хорошо, ведет себя тоже хорошо, но много пропускает уроков по болезни. Вам, дорогие родители, надо обратить на ее здоровье самое пристальное внимание.

Максим Петрович согласно кивнул головой, он со всем согласился, что сказала Наталья Савельевна, а похвалы своей дочери пропустил мимо ушей. Очень впечатлительная женщина Наталья Савельевна, преувеличивает многое, но характер его дочери разгадала, именно такая его Машка. После родительского собрания расстанется он на полчаса с женой, побудет в мужской родительской компании, постоит у ларька с пивом, отметив там защиту диплома товарищем Щукиным, придет домой и войдет в дочкину комнату. Она лежит – его дожидается, привычка у нее дожидаться его. Приподнимется она на локтях и спросит:

"Ну как, папка? А?"

Максим Петрович, впервые посетивший родительское собрание и увидевший Наталью Савельевну во всем великолепии, бросит руки на пол, закинет ноги чуть не на люстру и пойдет на руках по темной комнате, наступая на спящих котов, лис, собак и лягушек – игрушечных зверей, и скажет, стоя наоборот: