Квест – LEVEL 5 - Акунин Борис - Страница 15

– Уже прекрасное светило простерло блеск свой по земле.

– Это какая-то цитата? – удивилась Зоя, не донеся до рта серебряную ложечку с мякотью грейпфрута.

Норд и сам был озадачен. Потом вспомнил.

Странная фраза выскочила из стихотворения Михаила Ломоносова «Утреннее размышление о Божием величестве». По поручению Гальтона, герр Айзенкопф еще на вилле изготовил самсонит с собранием сочинений этого русского гения позапрошлого столетия. Раз мистер Ротвеллер зачем-то помянул Ломоносова, нужно было всесторонне ознакомиться с предметом.

Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765) оказался настоящим полиматом, вроде сэра Фрэнсиса Гальтона. Он занимался химией, физикой, ботаникой, минералогией, а кроме того был еще художником и поэтом. Накануне вечером доктор Норд принял самсонит, уверенный, что всю ночь ему в подкорку будут внедряться научные трактаты, но сочинения Ломоносова почти сплошь состояли из длиннющих од и тяжеловесных стихотворений, написанных допотопным языком, на котором уже никто не говорит. В голове от этого неудобоваримого и, похоже, излишнего багажа как-то странно и малоприятно гудело.

Доктор сел, снял белую панаму, вытер платком свой сияющий череп – и вдруг заметил, что княжна смотрит на него с очень странным выражением. Слова, которые она произнесла в следующее мгновение, прозвучали еще более странно:

– Колобок, Колобок, я тебя съем, – тихо, но отчетливо прошептала Зоя.

– Простите?

Она усмехнулась.

– Вы стали похожи на Колобка. Это персонаж сказки, которую знают все русские дети.

Гальтон пожал плечами – русские сказки в самсонитный набор герра Айзенкопфа не входили.

– Это такая круглая булочка. Символ позитивного мышления и активного образа жизни – совершенно не русский персонаж. Колобок родился в хорошей миддл-классной семье, у обеспеченных Бабушки и Дедушки, но буржуазная жизнь ему наскучила, и он покатился по свету в поисках приключений. Все встречные говорили аппетитной булочке: «Колобок, Колобок, я тебя съем», но до поры до времени ему везло, потому что он был ловкий и верил в свою удачу. Однако в конце концов Колобку повстречалась Лиса, которая перехитрила его и слопала.

– В чем мораль этой сказки? – подумав, спросил Гальтон.

– В том, что на одном позитивном мышлении очень далеко не укатишься.

Так он и не понял, правда ли у русских есть такая странная сказка или же мисс Клински насмешничает.

Появился Айзенкопф. Он опять ничего не ел, лишь тянул через соломинку апельсиновый сок да просматривал корабельную газету. На Зою, которая теперь взялась за клубнику со сливками, биохимик поглядывал с нескрываемой враждебностью. Гальтон забеспокоился, не назревает ли новая стычка.

Так и вышло.

– А вот кстати, как раз к нашему вчерашнему разговору, – обратился к нему немец, словно они сидели вдвоем. – Об ошибках природы: когда женщине достается мужское тело или, наоборот, мужчине женское.

Айзенкопф действительно вчера в каюте очень зло отзывался о мисс Клински. Он-де терпеть не может баб, которые бесятся из-за того, что родились на свет не мужчинами.

– Курт Карлович… – предостерегающе начал Гальтон, но биохимик невозмутимо стал читать вслух статью о первой операции по перемене пола, которую только что провел в Берлине профессор Магнус Хиршфельд. [27]

Датский художник Эйнар Вегенер, [28] более известный под именем госпожи Лили Эльбе, ибо давно уже одевался и вел себя, как женщина, решил окончательно избавиться от мужских гениталий и трансплантировать себе яичники молодой женщины. В ходе следующей операции фрау Эльбе обзаведется и маткой, чтобы обрести способность к деторождению.

– Очевидно, совокупляться по-женски это существо сможет уже сейчас, – прибавил от себя Айзенкопф и, будто лишь теперь вспомнив о Зое, преувеличенно сконфузился. – Ах, простите, княжна! При даме о таких вещах… Тысяча извинений!

Стало понятно, что немец намерен взять реванш за вчерашнее: разозлить мисс Клински, а еще лучше смутить – в общем, пощипать самоуверенной аристократке перышки.

– Извинения? За что? Спаривание – нормальная медицинская тема, – ответила княжна. – Я ведь врач.

От подобного хладнокровия Айзенкопф немедленно сам полез в бутылку.

– Я так и думал, что для вас секс – не более чем теоретическая тема. Во всяком случае секс с мужчиной, – уже откровенно оскорбительным тоном прибавил он.

Но и это не вывело Зою из равновесия. Она поставила кофейную чашку на блюдце и, невозмутимо глядя на немца своими светло-бирюзовыми глазами, спросила:

– Вы хотите сказать, что я девственница? Вовсе нет.

Норд чуть не поперхнулся чаем с молоком и почувствовал, что краснеет. А мисс Клински как ни в чем не бывало продолжала:

– Я знаю о сексе всё. Это ведь одна из ключевых сторон нашего физиологического существования. Проблематика такой важности безусловно заслуживает фундаментального исследования. Поэтому сначала я изучила теоретическую часть вопроса, чтобы избежать ошибок, которые обычно совершают неопытные девушки. Потом выбрала лучший образец из всех самцов, оказавшихся в зоне досягаемости, и применила его опыт, а также свои теоретические познания на практике. Ну что вам сказать? – Она оценивающе прищурилась. – Секс – штука интересная. Временами весьма. Но в целом я пришла к выводу, что проблем от него больше, чем пользы и удовольствия. Я поняла, что могу обходиться без этого. Есть занятия, которые не менее остры по ощущениям, но приносят гораздо больше удовлетворения, а главное не оставляют после себя дурного привкуса. А как относитесь к сексу вы? Вам с вашим дефектом, наверное, непросто находить себе партнеров?

Айзенкопф молчал. Если б у него имелось лицо, оно наверняка было бы перекошено.

Непробиваемая барышня взглянула на платиновые часики.

– Расскажете о своем сексуальном опыте в другой раз, договорились? Мне пора на массаж.

– Клянусь, она лесбиянка! – прошипел биохимик, провожая Зою яростным взглядом. – «Могу обходиться без этого»! Тьфу!

Он так и сказал: «тьфу» – буквами. Должно быть, звук плевка плохо воспроизводился искусственными губами.

От обсуждения интимных пристрастий мисс Клински доктор Норд предпочел уклониться.

– Мне тоже пора. В японскую баню.

Ну и психологи у мистера Ротвеллера, думал он, спускаясь в лифте. Хороши специалисты по совместимости. Не команда, а банка со скорпионами. Того и гляди пережалят друг друга.

«Храм Умиротворения» – именно это, по словам японки, означали иероглифы, написанные на потолке бани. Помещение обладало идеальной звукоизоляцией, никакие шумы снаружи сюда не проникали.

Фурако – кедровая бочка, окованная медью, – стояла на плите камаба, под которой пылало пламя. Огонь, увы, был не дровяной, а от газовой горелки. Опытный взгляд Норда сразу заметил этот отход от канона. Новшество, однако, было разумным: сила пламени легко регулировалась поворотом рычага.

Саюри (так звали банщицу), очаровательно коверкая английскую речь, пропела гимн растениям, целебным соком которых пропитана вода, и объяснила производимый ими эффект: сисо обостряет все пять чувств, юдзу снимает усталость, кора хиноки заряжает мышцы силой, и так далее, и так далее.

Пока Гальтон раздевался, японка стояла лицом к двери. Когда же он медленно опустился в сорокапятиградусную воду, подошла, надела деревянную крышку с отверстием для головы, завернула по часовой стрелке и обмотала шею клиента мягким полотенцем. Вода доходила Норду до сердца; верхняя часть груди и плечи подвергались исключительно воздействию пара.

– Ну-ка, погорячей, – попросил доктор, любивший, чтобы баня была обжигающей.

Просеменив к котлу, Саюри опустилась на колени, опустила рычаг книзу – стрелочка на градуснике поползла к отметке «50».