Слово живое и мертвое - Гальперина Нора Яковлевна "Нора Галь" - Страница 39

Другой переводчик не смущаясь применил тот же оборот к судьбе человеческой: «Казалось, тяжелые времена были не далее как вчера, но вот они опять тут как тут». Это – ощущения и раздумья несчастного, полуграмотного бедняка. Фраза слишком сложна, многословна, и совсем не к месту столь легкий, веселый оборот. Верней бы: Казалось, они были только вчера – и вот снова настали.

И еще грубее, еще неуместнее: «…он понял, что его смерть близка. Старик один в этой пустой комнате, где некого позвать на помощь и некому помочь ему – вот он весь, тут как тут, умирающий».

Здесь еще необходимее искать иное, тактичное решение, и если это не умеет сделать начинающий переводчик, что-то мог бы подсказать редактор. Хотя бы: Он – старик, один в пустой комнате, некого позвать, никто ему не поможет – и вот он умирает.

«Люди преждевременно умирали от сердечных приступов». Так и напечатано! Звучит почти пародийно. А все оттого, что переводчик смешал два родственных слова, не ощущая их окраски: смерть, разумеется, не преждевременная, а безвременная.

В старом-престаром переводе «Флорентийских ночей» Гейне стояло: «Когда Паганини снова заиграл, в глазах моих потемнело». Много огрехов было в том переводе, но как раз это сказано просто и верно. А вот в новом переводе, через полвека, мы с изумлением прочли: «Когда Паганини вновь начал играть, жуткий мрак встал перед моими глазами». Это уже стиль людоедки Эллочки…

И так же пародийно в романе – фатальная женщина, фатальный поцелуй. Разве недостаточно – роковые?

Не помню, встречалось ли где-нибудь такое, но, наверное, можно сказать о весенних лужицах, в которых отразилось ясное небо, что это голубые глаза оттаявшей земли. А вот можно ли наоборот? Звучит по радио песня: «И расплескались на пол-лица глаз твоих голубые лужицы». Что-то сомнителен этот поэтический образ. Едва ли хоть одну девушку обрадует, что ее глаза любимый, пусть даже не совсем всерьез, сравнил с лужами. Тут и уменьшительный суффикс не утешает.

«Разухабистые проселки… нехоженые тропы науки». Вышли не ухабы, не трудные пути, а частушки!

Из газеты: «Распутные дороги»! Зачем обвинять дороги в «аморалке»? Речь просто о распутице.

Серьезный, хороший человек, воспитанный в строгих правилах британской добропорядочности, хочет наконец узаконить свои отношения с любимой женщиной – прежде это было невозможно. Женщина готова продолжать «незаконную» связь, лишь бы не подвергать его неприятностям, нареканиям «общества». Он спрашивает: «Are you comfortable?»

Если хоть на секунду задуматься, в чем смысл разговора, если прислушаться к тому, что чувствуют два человека, которые давно друг друга любят и немало выстрадали, в смысле этих слов нельзя ошибиться: Разве тебе легко, хорошо в незаконном положении любовницы?

Но переводчик не вникает в чувства и настроения, в логику разговора, он берет первое же значение слова. И пишет: «Тебе удобно?» И выходит, что смысл вопроса: удобно ли ей сейчас сидеть на диване!

Некто говорит о прогулках, которые он совершал с приятелем и с возлюбленной: «Мы с нею часто гуляли после обеда, но не заходили так далеко, как с ним». Право же, рядом с прогулками ни к чему оборот, имеющий отчетливое второе значение.

Старухе захотелось завести собачонку. Брат ее, хозяин дома, поначалу против этой затеи. В переводе он командует: «Выбрось собаку вон!» и дальше диалог.

Она: – Собака очень породистая.

Он: – Откуда ты знаешь? Ты не видишь дальше своего носа!

На самом деле такая грубость у этого автора, в отношениях этих стариков немыслима. В подлиннике: «Out with it» – не выбрось, а выкладывай всю правду, объясни начистоту, откуда взялась в доме собака. И дальше: «You don’t know a dog from a door-mat» – Ты же ничего не смыслишь в собаках (а стало быть, не можешь знать, породиста ли она).

Тут не просто ошибки, дело не только в незнании языка. Переводчик глух к мысли и к характерам, он не понимает, что эти люди так говорить не могут.

Но бывает бестактность не случайная, можно сказать, злонамеренная.

Иной автор, чувствуя, что из-под пера выходит нечто суховатое и скучноватое, пытается «оживить» страницу при помощи развязности. И нередко развязность оказывается оборотной стороной канцелярита.

Из статьи серьезного критика: «…одним из счастливцев, успевших поприсутствовать при собственном посвящении в классики, выглядит (такой-то)». Сказано мудрено и в то же время с неким приплясом. А затем появляется «преходящая» «полоса шатких самообольщений», которая (у такого-то) «была и вовсе краткой и отмечена скорее головными поползновениями обратить необходимость в добродетель».

Неужели не слышно, что слова эти прямо-таки шипят друг на друга? «Головные поползновения»! Что это – острота? Или «художественность»? И дальше: «…обрыв религиозной пуповины, которая прикрепляла умы к некоторому средоточию… смыслов Вселенной, нес в себе, помимо обретенной самостийности, и свои утраты». Или: «…самые дерзновенные чаяния сбываются понарошку, карнавально…» – сочетается ли это?

О друг мой, Аркадий, не говори красиво…

А порой суховат и скучноват зарубежный автор, и для «оживления» прибегает к отсебятине, к той же развязности переводчик. Если переводчик все же одаренный, то он сочиняет и дурачится не сплошь. Лишь кое-где мелькнет залихватское, чуждое авторской манере словечко. И тогда, скажем, в научной фантастике гости из космоса околачиваются вокруг Земли, Меркурий вихляется на своей оси (а это просто-напросто либрация, и надо бы покачивается), о космическом корабле говорят, что он долбанется о поверхность планеты. В речи героев, а то и в авторской речи без всяких к тому оснований появляются «субчик», «кошмарно», «плевое дело» и наше послевоенное «точно». Но это – отдельные огрехи.

Иное дело переводчик бестактный и самоуверенный, да еще при не слишком зорком редакторе. Тогда жди беды! Автор не узнал бы себя в грубой и злой карикатуре, которую получает в переводе ни о чем не подозревающий читатель.

Птица сидит «с умственно-отсталым и вместе с тем негодующим видом» – тут явно не только промах переводчика, а именно попытка сострить (вид у птицы, вероятно, неумный, дурацкий).

«Мы сидим… в баре… и вид у нас жутко невеселый». Усталым после неудачных скитаний охотникам такой оборот куда меньше подходит, чем каким-нибудь «стилягам», но переводчик почему-то воображает, что так лучше, живее.

Хищные птицы «с мрачной обнадеженностью… воззрились на нас – обстоятельство малоутешительное, если учесть умственное состояние нашего проводника». Кое-что здесь наверняка от неумелости, от кальки. Но главное – все это вычурно, развязно, с ненужным приплясом. А кстати, неясен смысл: птицы, надо думать, смотрят с надеждой (надеются на поживу, на то, что им что-нибудь перепадет).

О походке толстяка: «Он вразвалочку колыхал (?) в нашу сторону».

О породе зверей: «…ни в их нраве, ни в их повадках я не нашел ничего такого, что импонировало бы мне до глубины души (!). Враг общества номер один почему-то представлялся мне шиковатой (?!) колоритной личностью, а оказался злобной стенающей тварью, лишенной какого бы то ни было личного обаяния». Тут все безвкусно, безграмотно. Это уже не случайные вкрапления, нередкие нечаянности, так ухарски переведена вся книга.

И если бы только она одна!

Переводились рассказы писателей страны-доминиона, в основном – о судьбах коренных жителей. Литература страны еще очень молода, авторы не слишком искушены, им и самим не всегда хватает мастерства, такта и чувства меры, особенно когда они посмеиваются над своими героями. Тем нужнее верный слух, верный выбор слов переводчику. Но…