Патриот - Навальный Алексей - Страница 93

И вот на кухне, традиционное и ежедневное:

— Ну чё, Валера, сколько дней осталось ещё?

Валера расплывается в улыбке — не выдержал, наверное. Мне кажется, это вообще единственный раз, когда я видел, как он улыбался.

— 64 часа.

Все начинают смеяться и шутить, что со следующего дня Валера будет вести отсчёт в минутах, а потом и в секундах.

И тут кто-то говорит: «Да ты неправильно считаешь. Выходишь в четверг, значит, ещё четверо суток, значит, не может быть меньше 90 часов».

На что Никитин искренне удивляется нашей непонятливости и, обращаясь с интонацией «воспитатель — неразумным детям», поясняет:

— Ну я же ночные часы не считаю. Когда ты спишь, ты не в тюрьме.

Ух. Вот это отличная мысль. Не знаю, насколько оригинальная, но прямо очень круто. Я сразу подумал: действительно, это ведь так. И ежевечерняя моя (и, знаю, у всех такая же) мысль при расстилании кровати: «Как же меня всё заебало, скорее спать» — она ведь не только о том, что заебало, но и о том, что сейчас миг — закрыл глаза, открыл глаза — вырвешься из этого.

Так мне это понравилось, что с того дня часто говорю себе, засыпая: «Ну что, Алексей, едем на волю на несколько часиков».

В день его освобождения мне ужасно хотелось нормально попрощаться с Никитиным. Почему-то казалось, что должно быть как в кино. Типа, бояться уже нечего, маска спадёт с его лица, обнимемся, и он скажет какие-то напутственные слова. Простые, но очень мудрые. А я, подмигнув, потяну из кармана карточку с архангелом, но покажу только краешек, и так ведь всё понятно. Но меня куда-то вызвали, а когда вернулся, «улитки» — свёрнутого в рулон для переноски матраса — на нарах Никитина уже не было. Так мы и не попрощались.

Вот, кстати, именно поэтому я страдаю, что книга моя из автобиографии с интересным триллером о раскрытии покушения на убийство с использованием химоружия превратилась в тюремный дневник.

Это жанр, настолько набитый штампами, что невозможно не писать ими. Если бы мне дали доллар за каждое «так мы и не попрощались», встреченное в подобной литературе, то я был бы как Илон Маск.

Ноябрь 2021

У меня в отряде есть узбек, зовут его Ильяр. Не очень сложное имя. Легко запомнить (потому что почти как Илья) и не так легко перековеркать по тюремной традиции.

Но по каким-то совершенно недоступным моему пониманию причинам Ильяром этого узбека называю только я. Остальные (большинство) — либо Эдгар (я бы предположил, что в честь Эдгара По, но я тут явно единственный, кто вообще знает о существовании такого человека), либо (ВНИМАНИЕ) Бальтазар.

— ШТО? — сказал я, когда первый раз услышал: «Эй ты, как там тебя, Бальтазар, иди сюда». Как из Ильяра мог получиться Бальтазар. Как вообще у обычного зэка может возникнуть идея назвать кого-то Бальтазаром и употребить это слово.

И теперь я реально каждый раз смеюсь, слыша это его прозвище, ещё и по личной причине, осознавая иронию ситуации.

Мы с Юлей вообще-то так себе богема, но как-то завели себе богемно-декадентскую привычку. В Нью-Йорке у нас есть любимый бар — «Бальтазар». Очевидно, не мы одни его любим, туда обычно очень сложно попасть. Поэтому если мы оказываемся в этом городе и так, что выходные захватываем, то обязательно заранее просим консьержа в гостинице, чтоб заказал нам стол. В субботу или воскресенье мы там завтракаем. А называем мы это декадентским угаром (хотя признаю, что это декадентство на минималках), потому что завтракаем мы там обычно устрицами и «Кровавой Мэри».

Несчастный узбек ещё и «угловой», то есть в тюремной касте неприкасаемых, делает самую грязную работу. Поэтому раздающееся в бараке: «Эй, Бальтазар!» — обычно дополняется чем-то вроде: «Неси тряпки и швабры» или «Ты какого хуя умывальник так плохо помыл», что делает для меня сравнение двух Бальтазаров таким красочным и ироничным, что не засмеяться невозможно.

А ещё в голове мысли о гарантированно рекурсивной ситуации: если так сложится, что я когда-нибудь окажусь в нью-йоркском «Бальтазаре», абсолютно невозможно будет, запивая устрицы «Кровавой Мэри», изгнать из головы бедолагу-узбека.

Впрочем, сейчас уже маловероятно, что, даже оказавшись там, мы с Юлей снова бы решились на наш «декадентский завтрак». Узнают меня гораздо больше, её тоже. А Нью-Йорк забит русскими. Не очень-то удобно выйдет, если услышишь за соседним столиком разговор: «О, а вот Навальные сидят. Он политик и однажды получил премию Европарламента „За свободу мысли“. Какая приятная пара, вот ещё бы они водку не пили в 9 утра».

3 апреля 2022

3 апреля и настоящая русская весна. То есть сугробы до пояса и все выходные идёт снег. А снег — это та вещь, которую ненавидят зэки. Потому что что они делают во время и после снегопадов? Правильно, убирают снег. Аргумент о том, что всё-таки апрель и дней максимум через 10 всё само растает, не просто не работает, а вызывает неподдельное возмущение тюремного начальства: если что-то где-то лежит не по уставу и режиму, то это надо убрать, соскрести и унести. При этом, если честно, уборка снега — это одна из самых осмысленных тюремных активностей, потому что большинство остальных — это просто прямая тупость, чтобы придумать какую-то работу. И поговорка на этот счёт специальная есть: «Чем бы зэк ни занимался — лишь бы заебался».

Вот ровно это я чувствовал все выходные, потому что, хоть в апрельской уборке снега можно найти хоть крупицу смысла, это занятие реально утомительное. Так как я неблагонадёжен, меня даже и не пытаются заставить убирать снег и колоть лёд вместе со всеми на «главной линейке» — основной улице зоны, по которой ходит начальник. Но в своей локалке и со своим отрядом махать лопатой приходится. Вид у нас у всех классический, можно прямо в фильм про ГУЛАГ. Бушлаты, шапки, рукавицы, огромные деревянные лопаты, каждая из которых сама по себе весит столько, что кажется, будто сделана из чугуна. Особенно когда напитается водой и замёрзнет. Точно такие же лопаты были у солдат, чистивших дороги в моём детстве в военном городке. По идее, за 30 лет лопатные технологии должны были шагнуть в сторону более лёгких лопат, но в России, как и со многим другим, это не вышло. Нам принесли пару лёгких и классных пластиковых лопат, но они сразу сломались. Поэтому перешли к «Да хрен ли думать, пусть деревянные берут, всю жизнь ими убираем, они самые надёжные». Типа, деды эти лопаты изобрели, и не нам ставить под сомнение их мудрость, пытаясь улучшить идеальное.

Так что я со злым лицом в бушлате и с деревянной лопатой, на которой налип снег. Единственное, что хоть немного примиряет меня с реальностью и развлекает меня, — это то, что в эти моменты я кажусь себе героем своего самого любимого анекдота всех времён. Анекдот советский, но и сейчас в каком-то смысле актуален.

Мальчик вышел погулять во двор. А там другие мальчишки играют в футбол. И они зовут его присоединиться. Вообще-то мальчик домашний, но ему же интересно. Он бежит играть и в какой-то момент с размаху бьёт по мячу. И неудачно. Мяч с грохотом разбивает окно полуподвального помещения, где живёт дворник. Неудивительно, что оттуда появляется сам дворник — небритый мужик в шапке и телогрейке, он явно с похмелья. Дворник смотрит на мальчика с озверелым лицом и бросается бежать за ним.

Мальчик убегает со всех ног и думает:

— Ну зачем мне это всё? Ведь я же тихий, домашний мальчик, я люблю читать. Какой футбол, какие мальчишки? Почему я убегаю сейчас от этого ужасного дворника, а не сижу на кушетке с томиком своего любимого американского писателя Хемингуэя?

В это время писатель Хемингуэй сидит в шезлонге на Кубе со стаканом рома и думает: