Патриот - Навальный Алексей - Страница 25

Я успел закончить вуз до наркоэпидемии начала нулевых годов, выкосившей целые поколения в городах и посёлках Подмосковья, на Урале и во многих других регионах. Из тех, кто учился со мной в школе и РУДН на одном потоке, я знаю считаные единицы погибших от наркотиков или ставших настоящими героиновыми наркоманами. Однако на каждом новом курсе таких знакомых становилось всё больше. Мой брат Олег, который на семь лет младше меня, назовёт уже весьма приличное количество одноклассников и однокурсников, сторчавшихся до клиник или трагического конца.

Первый курс, я еду с приятелем на автобусе, идущем от метро «Юго-Западная» до остановки «РУДН». В который раз замечаю группки из двух-трёх странных подростков в спортивных костюмах, которые слоняются вдоль забора нашей территории и поднимают с земли какие-то бумажки. А время — 8:30 утра.

— Андрюха, — спрашиваю, — кто это такие? Постоянно вижу таких хмырей здесь, и самое удивительное в том, что они заставили себя встать в такую рань, чтобы приехать и ходить вдоль забора, заглядывая в урны. Кто это вообще?

Приятель смеётся:

— А ты не знаешь? Это наркоманы. Они ищут нычки. (Сейчас их называют «закладки».) — Нигерийцы прячут наркоту в сигаретных пачках вдоль забора, в урнах, под лавочками, а наркоманы, у кого нет денег, просто наудачу бродят и ищут их тайники.

И он ещё веселее засмеялся, увидев выражение моего лица и расширившиеся глаза.

Мир наркотиков обошёл меня, парня из военного городка, совсем стороной. Я знал, что где-то есть какие-то наркоманы. Героин — это ужасно. Марихуана менее ужасна, она продаётся спичечными коробками, называемыми «корабль». Стоит недорого, курят её многие знакомые, и выглядит это всегда супердебильно: они натужно смеются, и кажется, что они как будто изображают смех.

А оказывается, я каждое утро хожу мимо гнезда наркомании. РУДН в течение нескольких лет действительно был гнездом и главным местом распространения тяжёлых наркотиков. Всему виной международная специфика университета. Это было одно из немногих мест, где были иностранцы, и, что ещё важнее, они были из стран третьего мира и жили компактно в общежитиях. Студенты-нигерийцы наладили каналы поставки героина и стали первой настоящей наркомафией в России, работавшей по «мировым стандартам». Как в кино: деньги отдаёшь одному, другой говорит тебе, где товар. Идёшь и поднимаешь с земли сигаретную пачку, в которой лежит шарик из фольги. Единая этническая принадлежность, язык, не понятный никому вокруг, родственное и клановое доверие — эти факторы помогали нигерийцам довольно долго оставаться важнейшими игроками рынка, и территориально это всё происходило у нас в РУДН.

Наркополиция, которая и сейчас-то в России сама организует крупную наркоторговлю, отлавливая и сажая лишь мелких конкурентов, в те времена и подавно занималась только наркобизнесом и грабежом барыг. Они ненавидели нигерийцев и поначалу боролись с ними крайне жёстко именно потому, что те были для них на одно лицо, говорили на непонятном языке и не подчинялись правилам. Сам видел, как в подземном переходе через Ленинский проспект оперативники поймали убегающего чернокожего наркоторговца и буквально разорвали ему рот, чтобы достать те самые шарики в фольге. Они катались по всему переходу в лужах крови.

В общем, хотя рассказывать об этой стороне жизни нашего университета знакомым и родителям, слушая их охи и восклицания, было прикольно (если честно, я и сейчас не понимаю, чего в моем рассказе больше — желания передать, как это было, или тайного хвастовства, как это было круто), в целом весь этот наркоконтекст, увлечение наркотиками среди студентов младших курсов и особенно несчастные родители, приводившие своих бестолковых чад за руку в аудиторию и караулившие их под дверью, чтобы не сбежали, мне совершенно не нравился. Из-за этого я не чувствовал, что учусь в приличном месте.

Наверное, во всём этом был большой плюс. Наркотики раз и навсегда лишились в моих глазах гламурного и романтического ореола. Они ассоциировались не с классными вечеринками, где модели нюхают кокаин через стодолларовые купюры, а с тем, что они и есть в реальной жизни: нищими людьми, попрошайничеством, грязью, какими-то мерзкими кровавыми бинтами и обгорелыми ложками. Очень-очень много раз потом в своей жизни я сталкивался с самыми разными наркоманами и наркоторговцами. С разной историей, бэкграундом, взлётами на разную высоту и падениями разной силы, но результат был один: они ломали себе жизнь.

Так что ну их к чёрту, эти съёмные квартиры для двадцатилетнего парня в середине девяностых.

Следующее, что не просто неприятно поразило, а прямо шокировало меня в университете, — коррупция. То, что приёмные комиссии коррумпированы и принимают людей за взятки и по знакомству, удивлять не могло. Это было известно абсолютно всем в СССР и позже в России. Общая деградация всех органов советской власти с конца семидесятых затронула все сферы, включая, конечно, образование — высшее прежде всего. Хотя признаюсь, что на меня произвело впечатление, как много студентов имеют родственников в университете и живут в соседних домах, то есть в тех квартирах, которые строили и выделяли сотрудникам РУДН. И ещё я изумлялся простоте схем, которые проворачивали сотрудники, чтобы устроить своё чадо на супервостребованный юридический или экономический факультет.

Пока деревенские дурачки вроде меня штурмовали юридический напрямую, сдавая экзамены и преодолевая высокий конкурс, ушлые люди, понимавшие, как работает система, направляли своих детей на непривлекательные факультеты вроде сельскохозяйственного. А потом, спустя полгода, оформляли внутривузовский перевод. Небольшая сумма в конверте (или даже просто дружеская услуга коллеге), и хоп — ты уже на юридическом.

Но это ладно. Такие схемы родители и преподаватели проворачивали где-то там, тайно.

А вот как сами студенты платили за экзамены и зачёты — это прямо впечатляло. Любой экзамен можно было сдать за деньги, и это делалось совершенно открыто. Безусловно, существовали преподаватели, не бравшие этих стодолларовых бумажек, лежавших в зачётках. Наверное, большинство не брало вот так откровенно и напрямую, но те, кто брал, могли «решить вопрос». И всегда существовал «человек на кафедре», к которому можно было подойти. Он брал пятьдесят долларов себе и сто долларов профессору (с его слов! Скорее всего, тоже себе) и решал вопрос.

До сих пор помню прекраснейший эпизод с предметом «Гражданский процесс зарубежных стран». Его вёл дедушка, выглядевший как уважаемый профессор, честнейший и милейший человек. Предмет был сложный, по общему мнению, бесполезный и никому не нужный. Но зачёт сдавать надо! И вот в аудиторию приходит мой одногруппник, дагестанец Мамедхан, он же просто Мага, и радостно объявляет: «Я договорился, он возьмёт по пятьдесят долларов за зачёт! Собирайте зачётные книжки и кладите туда по полтиннику».

Вот так, открыто? Такому милому дедулечке? Не верилось. Но про Магу было известно, что он покупает, или «вымучивает» (от слова «мутить»), все экзамены. Сумма небольшая, в те времена основной валютой в кошельке у каждого был именно доллар. Большая часть группы, даже многие из тех, кто обычно не платил, посмеиваясь, сдают зачётки, вкладывая в них купюры. Собирается большая стопка. Моя зачётка и мой полтинник тоже внутри — врать не буду. Мага не может все унести сам: «Лёха, помоги по-братски, возьми половину».

Мы относим зачётки милейшему профессору, он улыбается, вежливо и церемонно с нами здоровается, просит поставить стопку зачёток перед ним, после чего, совершенно не стесняясь нас, берёт их по одной, достаёт купюру или купюры (в некоторых лежало по пять десяток, и профессор неторопливо их пересчитывал), откладывает их в ящик стола, ставит зачёт и расписывается. Вся операция заняла минут пять, после чего мы отнесли зачётки обратно и раздали.

Было ли такое повсеместно и в каждом вузе страны? Нет. Всё-таки технические вузы, всякие там физтехи и мехматы, не были настолько поражены коррупцией. Конкурс туда сильно упал, все хотели быть юристами и менеджерами, а не физиками. Народ, который шёл туда учиться, был беден. Всё держалось на энтузиазме и в каком-то смысле на представлении, что «все эти математические гении — люди со странностями». В те времена их поведение было «нерыночным» (хотя потом стратегически многие из них выиграли, и почти все по-настоящему замечательные бизнесы были основаны именно разнообразными физтеховцами, а не менеджерами с юристами), соответственно, и экзамены они сдавали по старинке, а не с помощью равновесной цены в точке пересечения графиков спроса и предложения.