HistoriCity. Городские исследования и история современности - Степанов Борис - Страница 46

Своеобразной кульминацией развития этой темы, одновременно завершающей и все описание внутригородской среды, становится картина, символически выражающая новую роль города одновременно как коммуникационного узла, как форпоста развития новейших технологий и как места рождения нового искусства, воплощающего дух этих технологий:

Технологический оптимизм неожиданно задает тон и в главе, посвященной окрестностям города: она открывается настоящим панегириком городскому озеленительному союзу, который «сделал своим предметом облагораживание чувственно и духовно приятного» и заполнил окружающую город песчаную равнину «новыми насаждениями и угодьями», превратив ее в «прекрасное зеленое облачение из садов, аллей и всякого рода угодий»453.

Нетрудно заметить, что все перечисленные мотивы – гедонистический, историзирующе-эстетический и технократический – оказываются тесно переплетены друг с другом, что и создает совершенно новый образ города.

Заключение

Подведем некоторые итоги. В проведенном нами анализе ясно прослеживается определенная линия в трансформации медийного образа города в первой половине XIX в. В характерной для рубежа XVIII–XIX вв. сентименталистской литературе путешествий городская среда практически лишена собственной эстетической ценности и предстает прежде всего как пространство социальной интеракции; центральную роль в этом образе играют взаимоотношения социальных групп, воспринимаемые через призму определенных нормативных (прежде всего моральных) представлений, вследствие чего существенным компонентом соответствующего нарратива становится восприятие города как пространства соблазнов. В проторомантическом жанре «путевого справочника» на первый план выходят не столько сами социальные отношения, сколько различные аспекты коммуникативного опыта, предоставляющие многообразные возможности для субъективного переживания городской среды, в том числе и в эстетическом ключе. Субъективизация восприятия города сопровождается диверсификацией различных способов освоения городской среды и постепенным ростом значимости визуальных компонент в его образе. Наконец, в складывающемся во второй четверти XIX в., то есть уже в эпоху бидермейера, путеводителе, являющемся прямым прототипом современных туристических путеводителей, коммуникативные компоненты полностью уступают место гедонистическим, логика визуального в значительной степени определяет нарратив, подчиняя структуру городского пространства «взгляду туриста», а на смену тематике локальной идентичности и локального своеобразия приходит восприятие города как места пересечения путей как рекреационного пространства и вместе с тем как аттракциона. Вследствие этого меняется и значение образов истории в восприятии города: прошлое остается значимым в эстетическом плане, но перестает быть доминирующим в переживании самого опыта города; напротив, все более значимыми становятся, наряду с преимущественно гедонистически переживаемым настоящим, образы будущего, связанные с развитием технологий, обеспечивающих как мобильность, так и расширение гедонистических возможностей городской среды.

Современность истории

Александр Дмитриев

Советская городская память в юбилейных форматах (конец 30‑х – конец 80‑х годов XX века)

Начнем с парадоксального тезиса: для послевоенного советского времени именно в общесоюзном масштабе городская история как таковая не осознавалась и, во всяком случае, не становилась предметом развернутой рефлексии, несмотря на весьма востребованную и распространенную тогда темпоральную протяженность «с древнейших времен до наших дней» (это утверждение не относится к деятельности профессионалов, прежде всего медиевистов, но касается публичного аспекта восприятия городской истории).

Рабочий класс или крестьянство виделись давними, едиными (с любыми оговорками) и изменчивыми сущностями, а вот города в целом – с точки зрения их истории – практически нет454. Речь могла идти лишь о прошлом какого-то конкретного населенного пункта – крупного или малого или, в лучшем случае, о городах отдельного региона или союзной республики. Эта регионализация городского прошлого и городской памяти, как будет показано ниже, не случайна. Эволюция советских мемориальных практик состояла в том, что ко второй половине 1980‑х гг. целенаправленно поддерживаемые государством усилия по воспроизводству унифицированного исторического нарратива оказались так или иначе переприсвоены на местах акторами иного рода и – по мере ослабления господствовавшего идеологического режима – превращены в инструменты диверсификации прошлого с опорой на локальные версии памяти.