Сын Тишайшего (СИ) - Яманов Александр - Страница 4

Моргаю один раз в знак согласия. Бородатое лицо нахмурилось, будто решая в уме теорему из высшей математики.

— Никому не говорить? — после моего утвердительного ответа, следует новый вопрос: — Пусть пока все думают, что ты помираешь, государь?

Снова моргаю. Тут о себе напомнил желудок, выдав целую комбинацию звуков. Или это вода дошла до адресата? Впрочем, кушать хочется.

— Кухр… — горло снова подвело, не дав закончить просьбу.

— Господи! — снова всплеснула руками эмоциональная Аксинья. — Я сейчас навара куриного принесу. Он у меня готов и тёплый. Только нельзя много кушать после седмицы-то голодной!

— Ты давай только тихо! — произнёс мужик, но был тут же перебит:

— Не учи учёную!

Тётка явно вернула душевное спокойствие и снова начала командовать. А вот дяденька помалкивал, но не отходил от кровати. И правильно делал, ведь для беседы мне нужны силы. Теперь можно оценить моих союзников. Судя по поведению и эмоциям, враги так себя не ведут.

Товарищ в зипуне оказался невысокого роста, широкоплечим, но сухопарым. Даже долгополый наряд не скрывал его стройности. На лицо — обычный славянин лет тридцати пяти. Возможно, русая борода с рыжими вкраплениями добавляла ему пару лет. Глаза серые, взгляд такой внимательный. С виду человек вроде расслаблен, но будто постоянно ожидает удара. Руки чистые, хотя ногти пострижены небрежно. Или обкусаны, кто знает?

Раздался звук открываемой двери, и зашуршало платье. В нос ударил одуряющий аромат бульона. С чем снова согласился желудок, выдав новую порцию звуков. Присев на табуретку с вычурной резьбой, Аксинья вознамерилась кормить меня с ложечки. С трудом кручу головой, благо мой жест верно поняли. Бульон перелили в чашку и поднесли к моему рту.

Делаю первый глоток и блаженно улыбаюсь! Хорошо! Тётка аж засияла, показав вполне здоровые зубы. А ведь она не такая старая. Меня сбил с толку платок и объёмный сарафан. Голубые глаза смотрят с лаской, если не с любовью. Да и мужик рад, судя по потеплевшему взгляду.

Допиваю вкуснейший бульон и откидываюсь на подушку. Ух! Вроде пронесло и жить буду. Уж больно не хотелось помирать. Ещё бы понять, что со мной случилось.

Но сразу потянуло в сон, и я закрыл глаза. Единственное, что меня беспокоило — это странное обращение со стороны мужика. А ещё встроенный подсказчик, изрядно меня пугающий.

В роскошно отделанной комнате находились двое. Старший из них сидел за новомодным секретером, привезённым из английских земель. Он слушал доклад младшего, иногда проводя рукой по коротко стриженной бороде. На нём был простой зипун и домашние туфли. А вот его собеседник щеголял яркими одеждами, выбритым лицом и длинными волосами с залихватским чубом. Судя по кожаным галошам, надетым на жёлтые сапоги, он гость в этом доме.

Ранее бояре со знатными людьми брили головы и отращивали солидные бороды. Однако при новом царе мода изменилась, чем сразу воспользовалась молодёжь, вызывая ворчание старшего поколения и приверженцев русских нарядов. Ведь стали другими не только причёски, но и одежда. Поэтому поверх красного зипуна гость носил польский кафтан, обильно расшитый золотом. Хозяин дома с долей иронии поглядывал на собеседника. Сам он предпочитал на людях выглядеть скромнее, чего нельзя сказать об обстановке дома. В том же кабинете, помимо дорогущей европейской мебели, на полу лежали толстенные персидские ковры, а подсвечники являлись настоящим произведением искусства.

— Не рано отказались от снадобий немца? — тихо спросил старший неожиданно низким голосом, более похожим на бас. — А то родственник до сих пор дышит и на тот свет не собирается.

Даже у себя дома он предпочитал обсуждать важные дела тише. Тем более такие, за которые весь род ждала опала, а его самого — плаха. Здесь ссылкой не отделаешься.

— Фунгадин[1] сказал, что осталось недолго. Отец Никита уже отходную прочитал, — гость оказался обладателем звонкого голоса, хотя тоже старался сдерживаться.

— Так он уже дней двадцать, почитай, помирает. Ты уверен, Алексей? — с сомнением произнёс боярин.

— Теперь точно! Последнюю седмицу он никого не узнает. Три дня даже пить не может. Только хрипит иногда, а Аксинья ему губы водой смачивает. Поэтому снадобье бесполезно. И нельзя более медлить, Иван Михайлович. Мы с трудом обошли все преграды, дабы лекарь мог давать нужные отвары. Надо спешить, пока нас не начали подозревать.

— Если бы не Ивашка, который совсем распоясался, я бы переждал. Но всё неймётся убогому, власть в голову ударила. Да и Артамона он рановато из ссылки вызвал. Нехорошие у меня предчувствия, Лёшка, — немного подумав, произнёс Иван Михайлович. — Не подведут ли стрельцы нас под монастырь? Вдруг перемудрили мы? Эх, грехи мои тяжкие!

Оба собеседника повернулись в сторону образов и истово перекрестились.

— Обратной дороги нет. Нарышкины уже всполошились, хотя не понимают, откуда ветер дует. Да и народишко возбуждён. Самое время нам сделать ход, — продолжал убеждать старшего родича Алексей.

— Как бы Москву не спалить под такое дело, — вздохнул боярин и снова перекрестился. — Фёдор всё равно помрёт, как брат его — Алексей. Удивительно, что он с такими хворями столько прожил. Иван тоже не только умом скорбен, но и телом слаб. Поэтому выхода нет. Сомнут нас и весь род предадут забвению.

Некоторое время гости молчали, обдумывая ситуацию.

— Что же ты наделал, Федя? Зачем было нужно вековые устои рушить? — снова произнёс старший собеседник, будто обращаясь в пустоту. — Ещё и начал на чужих людишек опираться, позабыв о родственниках своих.

Алексей спокойно наблюдал за Иваном Михайловичем, который явно успокаивал свою совесть. Более молодой и решительный собеседник не испытывал никаких терзаний. Промедление может стоить всем им слишком дорого. Хотя толика разума в словах родича имелась. Они начали действовать раньше, дабы опередить набирающих вес Нарышкиных, вокруг которых стала сплачиваться часть бояр и служилых людей.

— Хорошо! — наконец произнёс Иван Михайлович, а его младший родич мысленно выдохнул. — Доверимся лекарю и своим глазам. Надо бы убедиться, что Фёдор уже не выберется. А затем начнём действовать!

Глава рода Милославских боялся не только происков старых врагов Нарышкиных. Его больше беспокоила сестра умирающего царя. Та вдруг начала своевольничать, не особо прислушиваясь к опытным родичам. К тому же вокруг неё стали виться людишки, которым Иван Михайлович не доверял. Но выхода у него нет, иначе сомнут, как верно заметил Лёшка.

[1] Стефан фон Гаден (он же Данило Евлевич, Данило Ильин, Данило Жидовинов) (? –1682) — придворный врач второй половины XVII века, бакалавр медицины. По свидетельству участника шведского посольства в Москве и автора описания России Кильбургера, был самым популярным врачом при московском дворе.

Глава 2

Вновь пробуждение и двойственные ощущения. Ясность в голове с позывами опорожнить мочевой пузырь свидетельствовали, что организм идёт на поправку. До этого я гадил под себя, судя по специфическим запахам, которые не удавалось полностью выветрить. Благовониями и травами сложно перебить атмосферу палаты с умирающим человеком. Чего-то меня занесло в непонятные дебри, надо гнать подальше мысли о смерти. Грязь же телесную легко смыть. Но как быть со страданиями разума?

Спал я вроде крепко. Однако мысли о прошлой жизни не давали покоя. Постоянно снилась дочь, реже сын с Ариной. Хотелось выть от осознания, что я их больше не увижу. Может, происходящее вокруг бред, но уж больно реалистичный. Были мысли, что меня накачали лекарствами и положили отдохнуть в уютную палату с белыми стенами. Но почему при пробуждении, когда наступало относительное просветление, вокруг оказывалась привычная обстановка? Вернее, совершенно иная, соответствующая стародавним временам. Я бы меньше удивлялся, коли хоть иногда мелькало бы что-то современное.

Не будучи психиатром, подозреваю, что шизофрения выглядит иначе. Значит, последствия травмы? С этим тоже много непоняток. Даже если удар по голове был настолько силён, то почему я прекрасно помню свою жизнь? И как быть с обрывками чужой памяти? Той самой, подсказывающей название одежды.