Сын Тишайшего (СИ) - Яманов Александр - Страница 28

А ведь он похудел. Черты лица стрельца обострились, ещё и глаза красные с недосыпа.

— Говори, хватит поклоны бить, — машу рукой.

— Государь, ты сам приказала докладывать, коли бояре начнут самоуправство, — Иван ещё сильнее смял шапку мозолистыми руками и продолжил: — Как дело коснулось долга, так начались хороводы. Люди князя Милославского наших людишек, кто за расчёты ответственен, купили разными посулами. Мол, никто вам положенное жалование не выплатит. А так можно договориться и свою мошну набить. О себе люди государевы тоже не забыли. Народ волнуется, но пока верит твоему слову.

Никто не сомневался в талантах русских чиновников. Откаты наверняка придумали в каменном веке — если не раньше. Я же лежу и начинаю звереть, оттого что некоторые имбецилы могут спровоцировать новый бунт. Ко всему прочему негодяи покусились на слово, данное царём. Чую, что это лезет возмущённая сущность Феди.

— Дьякам помогают полковники, собравшие вокруг себя людей и начавшие угрожать остальным. Они думают, что народишко разобщён, вот и хотят по отдельности его придушить, — продолжил Гаврилов. — Токмо не выйдет у них ничего. Для виду стрельцы соглашаются, но злобу копят. Полковники с сотниками нас почитай четыре года обворовывали. Теперь прежние изменщики хотят людей снова к ногтю прижать и холопами сделать. Может, и перебьют нас, всё в руках господа. Но стрельцы в этот раз не отступят.

Что-то ситуация вырисовывается не очень благостная. Я поручил найти откровенных убийц и заодно сделать сверку, выплатив долги. Но получается, нас ждёт новый бунт?

— А как же князь Голицын?

— Его людишки больше поисками татей заняты. Спорить не буду, есть среди нас такие. Большую часть мы сами выдали, тех, кто бояр убивал и в палаты царские ворвался, — Иван снова начал мять шапку. — В денежные дела князь Василий не вмешивается, но и не лютует. Он сам призвал всё решать миром и пообещал честный суд. Только воду мутят иные люди и обещания Голицына им не указ.

— Кто? — чувствую, что кровь прилила к лицу.

Я обычно спокойный, как в прошлой, так и в нынешней жизни. Только сейчас моё терпение испытывают на прочность.

— Алёшка с Алексашкой Милославским всем верховодят. Последний — известный злодей и грубиян, давно стрельцами ненавидимый. Он ранее в Стрелецком приказе служил. Вот они все расчёты приказали переписать и подготовить новые. На их стороне полковники Грибоедов, иноземец Циклер, Озеров…

— Стой! — вскидываю руку и удивлённо переспрашиваю: — Если это Семён Грибоедов, то я его из полка выгнал, приказал бить батогами и сослать вместе с семьёй, а имущество передать в казну. Это произошло как раз перед… три седмицы назад.

Чуть не ляпнул, что дело было перед моей смертью. Но, похоже, Иван с Саввой ничего не заметили.

— Живёт и здравствует полковник, только действует исподтишка. Как и ещё десяток людей.

— Погоди, я сейчас всё запишу. А то слишком много всего навалилось, — тянусь к бумаге с карандашом и приказываю Савве: — Подай столик для записей.

С Грибоедовым и ещё пятёркой обнаглевших хапуг Федя повелел разобраться в конце апреля, когда ещё мог противостоять болезни. Именно они и присваивали стрелецкое жалованье, став основными катализаторами бунта. Понятно, что ребята делились с кем-то из бояр. Но следствие до конца не довели из-за болезни царя.

Записав немного сумбурные показания Гаврилова, я медленно выдыхаю, пытаясь успокоиться. Часть моего сознания просто пылает от злости. Ведь Федю фактически списали, потому и не стали выполнять царский приказ, что, вообще-то, чревато карами. Поэтому непонятно, бояре знали, что монарха травят или понадеялись на авось?

— Успокой людей, — поднимаю глаза на полусотника, отчего тот дёрнулся, как от удара. — Слово царское — крепче стали! Никто вас не обидит, и очень хорошо, что ты пришёл. Постарайся донести мои слова до надёжных людишек, дабы татей не спугнуть.

— Всё исполню, защитник наш! — стрелец рухнул на колени и перекрестился.

— Ступай, Иван Гаврилов сын. Ты справный служака, и я тебя не забуду.

Полусотник в сопровождении Саввы покинул спальню, а я всё пытался успокоиться. Вдруг распахнулась дверь, и появилась Аксинья.

— Испей, государь. Тебе сейчас это нужно, — нянька сунула чашку с тем самым напитком, отдающим валерианой.

И когда успела? Понятно, что подслушивала. Но здесь уже попахивает телепатий или нечистой силой.

— Взгляд у тебя был злой. Савва аж струхнул и мне шепнул, что успокоить надо отраду нашу. Ты такой же был после смерти Агафьюшки и Ильюши, когда лекарей казнить хотел, — женщина всхлипнула и протёрла глаза уголком платка, а моё сердце сжала застарелая боль. — Не мучай себя, государь. Слаб ты ещё, и всяко может случиться. Может, ну их к лешему, дела эти? Ведь лица на тебе нет.

Нянька права. Нельзя нервничать, вернее, показывать свои чувства окружающим. Аксинье с Саввой можно, они свои, ближе родных братьев и сестёр. А вот окружающие должны думать, что царь ещё слабый и больше увлечён игрушками да беседами с медиками.

— Хорошо. И травка твоя чудодейственная помогла, — отдаю пустую чашку улыбнувшейся няньке. — Я посплю немного и проследи, чтобы меня не беспокоили. А часа через два скажи Савве, чтобы звал учителя царевича — Зотова. В дела государственные сегодня более не полезу.

Надо переключиться и пообщаться с весьма примечательной личностью. Шутка ли — наставник самого Петра. Хотя насчёт него у Фёдора не самое лучшее мнение. У меня так вообще негативное, так как вспомнил некоторые моменты, о которых читал в своём времени.

Никита Зотов оказался невысоким бородатым мужичком своеобразной наружности. Есть такой тип людей «из грязи в князи». Мне так показалось, потому что уж больно вычурный кунтуш и яркую рубаху носил дьяк. А ведь ранее товарищ являл собой образец скромности и смирения.

Память услужливо подсказала, что учителя буквально навязал Иоаким. Интересно, что сказал бы патриарх, узнай о поведении своего протеже в будущем[1]. Надеюсь, он в гробу перевернулся.

Учитель давно раздражал Федю, так как в компетенции того он сомневался. Но молодой царь сделал ошибку, совершённую десятками толковых и умных правителей. Он пустил обучение младшего брата на самотёк. Если Ивану и сёстрам преподавали наставники, подобранные Симеоном Полоцким, то здесь случился прокол. Добавьте к этому хронические недомогания царя и душевные страдания, поэтому долгое время ему было не до Петруши.

Решение по Зотову я ещё не принял, но захотел проверить мои умозаключения на практике. Учить царевича должен компетентный товарищ, вот и проведём небольшое тестирование.

Никитка провёл процедуру приветствия монарха и встал у двери, удивлённо косясь на стол с письменными принадлежностями. Сзади привычной тенью застыл Савва, с трудом сдерживающий улыбку. Пришлось посвятить любопытных нянек в свои каверзные планы, отчего они хохотали так, что вбежали встревоженные рынды. Весельчаки, однако! У меня самого до сих пор болят бока от смеха.

— Садись за стол, проверь перо и начнём писать диктант, — киваю явно испуганному учителю на письменные принадлежности.

Он думал, что с ним будут обсуждать новую программу, которая сулит человеку немалые выгоды и упрочнение власти. Ведь это увеличение бюджета и штата учителей, которыми Никитка думал руководить. Только я расспросил Петю и особенно Ваню, придя в состояние полнейшего возмущения. Затем немного подумал, осознал свою вину и решил устроить экзамен, дав Зотову шанс.

— Прости, государь. А что писать будем? Указ какой или послание? Токмо я приказному языку не обучен, — спросил дьяк, и дрожащими руками проверил перо.

Это он намекает на канцелярский язык? Никто и не заставляет дьяка писать послание турецкому султану. У меня приготовлен гораздо более простой текст. Достаю известную всем христианам книжку, открываю на нужной странице и приказываю Зотову:

— Пиши! «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою».