Бешеный Лис - Красницкий Евгений Сергеевич - Страница 64

– Так я же не свататься, при чем тут рожа? – в общем-то резонно возразил Петька.

– Ладно, попроси Кузьку, он их к тебе приведет.

– А чего не Роська? – Петр повелительно махнул рукой. – Ну-ка сбегай!

– Отставить! – Мишка сначала рявкнул команду, а потом уже задумался, как ее объяснять. Обращение с Роськой, как с холопом, взъярило его так, что он даже сам удивился. С трудом сдержавшись, Мишка объяснил: – Ростислав – такой же десятник, как и ты, приказывать ты ему не можешь!

– Подумаешь… – Петька скорчил пренебрежительную мину.

– Извинись.

– Чего извиняться-то? Перед…

– Десятник «Младшей стражи» Петр! – Мишка почувствовал, как от ярости у него начинает дрожать голос. – Приказываю извиниться перед десятником Ростиславом!

– Ладно…

– Слушаюсь, господин старшина! – поправил Мишка. Голос, оказывается, не дрожал, а пытался обратиться в рычание.

– Слушаюсь, господин старшина, – недовольно повторил Петька.

– Ну!

– Извини, Роська, погорячился.

– Бог прос…

Роська вдруг хлюпнул носом, глаза его явственно увлажнились.

– Роська, ты чего? – Мишка, чуть не выронив костыль, подтолкнул крестника к дверям. – А ну-ка пошел в сени!

Вытолкав всхлипывающего Роську за дверь, Мишка погнал, подталкивая костылем в спину, подальше от горницы, чтобы там не слышно было их разговора.

– Ну, в чем дело?

– Он – хозяйский сын… А ты… А я… Извиня-а-а…

Мишка утвердился на одном костыле, высвободил правую руку и закатил Роське пощечину.

– Я тебе приказал забыть! Забыть раз и навсегда. Каждый раз, когда замечу, что ты опять вспоминаешь, будешь получать так же, как сейчас! А если увижу, что забыть не можешь, выгоню к чертовой матери! Понял?

– П-понял. А как же…

– Будем учить вас драться без оружия. Для практики будете все время драться между собой. Даю тебе сроку до лета и приказываю: ты должен побить Петьку, побить крепко, чтобы встать не мог. И запомни: ты не Петьку бить будешь, а рабство свое. Это оно будет валяться у тебя под ногами с разбитой мордой. Наизнанку вывернись, сдохни, но победа твоя должна быть такой, чтобы он начал тебя бояться. Чтобы и в голову не пришло с тобой так разговаривать, как только что. Понял?

– Минь, он старше и сильнее.

– Старше, старше. Двух взрослых мужиков у меня на глазах ухайдакал и что-то там про старшинство гундосишь. А что сильнее, так стань сильнее его! Как это сделать – научим, а дальше все будет зависеть от тебя. Срок – до лета!

Мишка немного помолчал и добавил уже более мягким тоном:

– Меня тут тоже один доставал, Ерохой зовут. Тоже – старше и сильнее, да не один, а с дружками. Спроси у Кузьки, чем все кончилось. Иди умойся и ступай к нему. Завтра вы с Мотькой должны хорошо выглядеть, пусть он вам подберет, что нужно, или у матери спросит. Иди… воин, тудыть тебя.

Мишка вернулся в горницу к Петьке и Артюхе, наткнулся на два любопытных взгляда и заорал:

– Козлодуй хренов! Ты что творишь?! Забыл, что он уже не холоп?

– Ну забыл. Подумаешь, цаца. Переживет. Холоп хозяина должен помнить всю жизнь.

– А ну встать!

– Да чего ты разоралс…

Мишка и сам не ожидал, что тычок костылем окажется таким удачным, Петька разинул рот, пытаясь вздохнуть: удар пришелся точно в солнечное сплетение.

– Встать, я сказал!

– Ы-ы-ах.

Петька все же втянул в себя воздух и тут же двинул Мишку кулаком, но левой рукой вышло плохо. Мишка, с трудом удержавшись на ногах, вскинул костыль, ударился им о низкий потолок и треснул своей деревяшкой по голове двоюродного брата. Удар тоже получился слабым.

«Комедия: два калеки подрались. Ох, блин!»

Петька сбил-таки его плечом с ног и сам повалился сверху. Мишка матюкнулся от острой боли в раненой ноге, вывернулся из-под Петра, сел и снова размахнулся костылем. Теперь потолок не помешал, замах получился, и Петька еле успел прикрыть голову рукой.

Хрясь!

– А-а-а!

«Едрит твою, я же ему вторую руку сломал. А нога-то, уй, блин!»

В горницу ввалились какие-то бабы, Петька блажил дурным голосом, но Мишку все это уже не интересовало. Он держался обеими руками за ногу и скрипел зубами от боли, чувствуя, как постепенно намокает кровью штанина.

– Так… Что скажешь?

Дед сидел за столом, барабаня пальцами по столешнице, Мишка – в углу на лавке, привалившись спиной к стене и вытянув вдоль лавки свежеперевязанную ногу.

– Я тебе велел: уймись. А ты что? Вторую руку брату сломал! Ты что, и правда бешеный?

– Холопа Роськи больше нет, есть вольный человек Василий. – Мишка не чувствовал за собой никакой вины и не собирался каяться. – Воля ему в церкви объявлена. Того, кто назовет его рабом, Василий вправе убить, и виры с него за это не будет. Я Петьку предупредил, он не внял, нагрубил и приказу не подчинился. На нем три вины, и пусть радуется, что только рукой поплатился.

– Так… Кхе…

Дед снова забарабанил пальцами по столешнице.

– И что дальше? – Дед не выглядел рассерженным, скорее хотел что-то выяснить для себя. – Как ты с ним теперь будешь?

– Если не повинится, отлуплю еще раз. Подожду, пока с рук лубки снимут, и отлуплю.

В приоткрывшуюся дверь просунулась голова Роськи.

– Господин сот…

– Пошел вон! – беззлобно шуганул его дед.

Дверь захлопнулась.

– А если и тогда не повинится? – снова обратился Корней к внуку.

– Еще отлуплю. И так до тех пор, пока либо толку добьюсь, либо Никифор приедет. Отправим Петьку домой: упертые бараны к учебе непригодны.

– Значит, крестник дороже брата?

– Не в этом дело, деда. Я – старшина «Младшей стражи», Петр – десятник, мой подчиненный. Он проявил неповиновение в присутствии других ратников «Младшей стражи» и должен был быть наказан.

Дверь снова открылась, в горницу вошла мать.

– Батюшка…

– Уйди, Анюта, разговор у нас.

– Батюшка, ну подрались мальчишки, не серчай…

– Анька! Христом Богом прошу: уйди! Не доводи до греха.

Мать немного потопталась, хотела что-то сказать, передумала и вышла.

– Ты хоть понимаешь, что это на всю жизнь?

– Что, деда?

– Роська. Преданнее, чем он, у тебя пса теперь не будет, но и тебе от него уже не избавиться. Ты давеча спрашивал: чего я с Данилой вожусь… лет пятнадцать назад я за него вот так же хлестался, как ты за Роську. Не спрашивай: «Почему?» – тебе этого знать не надо. Теперь он десятник без десятка и сам народ не соберет. Придется мне.

– Понимаю, деда. Знаешь, был у франков такой человек Антуан де Сент-Экзюпери. Философ и воин, погиб на войне. Так вот он в одной своей книге написал: «Мы в ответе за тех, кого приручили».

Дверь снова отворилась, в горнице нарисовалась Юлька и с порога заявила:

– Мне Мишкину ногу глянуть надо!

– Гляди. – Дед качнул головой в Мишкину сторону.

– Минька, болит?

– Терпимо.

– Не дергает?

– Нет.

– Точно не дергает?

– Точно.

– Повязка не промокла?

– Не чувствую, вроде нет.

– Надо все-таки посмотреть, – не удовлетворилась допросом Юлька.

– Смотри.

Пока Юлька исполняла (или делала вид?) свой лекарский долг, дед сидел задумавшись, потом неожиданно спросил:

– Михайла, кхе, как, говоришь, его звали?

– Антуан де Сент-Экзюпери.

– Не запомню. Жаль. Юлька, что там с Петрухой?

– В лубках весь, – недовольно проворчала лекарка. – Ноет. В нужник, говорит, самому не сходить.

– Кхе, в нужник. Мне бы его заботы. Посмотрела ногу?

– Да, все хорошо, повязка сухая, нога не горячая.

– Ступай.

– Корней Агеич…

– Ступай!

Юлька вышла, из-за закрытой двери послышалось шушуканье, явственно прозвучали слова: «Сидят, разговаривают…» «Откуда я знаю о чем?» Дед подобрал с пола Мишкин сапог, швырнул в дверь – шушуканье стихло.

– Значит, или переломишь, или выгонишь? – спросил дед, как-то очень внимательно глядя на внука.