Бешеный Лис - Красницкий Евгений Сергеевич - Страница 39

– А сама-то, чай, не из Куньего?

– Нет, я сама с лесного хутора, изверги мы.

– И из какого же рода изверглись?

Женщина впервые за весь разговор смутилась, опустила глаза.

– Может, помнишь: отец твой по Горыни ходил, за побитых купцов карал?

– Эко ты время вспомнила, сама-то еще и не родилась, поди!

– Я уже на хуторе родилась. Мы еще до того из рода ушли, но разговоров много было, боялись, что и нас найдете.

– И чего ж именно ко мне захотела?

– А чем ты плох? И стряпня моя тебе по вкусу пришлась…

– Кхе! Умно… ответила. Добычу у нас жребием распределяют, но… М-да, ежели челобитье свое перед обществом повторишь… повторишь?

– Повторю!

– Ладно, я к тебе еще по дороге подъеду, поговорим. Благодарствую, Листвянушка, покормила вкусно, поговорила ласково… ступай.

Листвяна быстренько прибрала посуду и ушла, а дед как-то очень уж задумчиво проводил глазами ее удаляющуюся фигуру.

«А-я-яй, сэр, оказывается, и на лорда Корнея блесну найти можно. А собственно, почему бы и нет? Деду еще пятидесяти нет, а вдовствует уже вон сколько лет. Но баба-то какова! Так сориентироваться, сработать на контрасте! Между прочим, так ведь и не ответила, почему к Корнею просится. Наверняка уже вызнала, что он вдовец, что он тут главный… Ну, деда, не теряйся, никто не осудит, наоборот, завидовать станут! Да! Я же обещал за Афоню походатайствовать!»

– Деда, Лука весь дозор доли лишил, – начал Мишка.

– Угу.

– Так несправедливо же! Они засаду заметили, вас предупредили.

– Десятнику видней. – Деду затронутая внуком тема явно не нравилась.

– Я Афоне обещал словечко замолвить.

– Вот и замолвил, обещание выполнил.

– Деда! Лука же их не за провинность наказал, а за свой собственный страх. Испугался, что меня убьют, а ему перед тобой ответ держать. Нечестно так!

– А мне за два дня два раза тебя хоронить честно? – взорвался криком дед. – Лука их за свой страх наказал, а я за свой страх их миловать не буду!

Внук помолчал, ожидая, что дед скажет еще что-нибудь, но не дождался. Просить за дозорных и дальше было бесполезно, и Мишка решил зайти с другого бока:

– Деда. Я в дозоре четверых ворогов завалил. Мне доля в добыче хоть какая-нибудь положена?

– Нет, ты не ратник.

– Ладно, а за тех, кого мы на дороге побили?

– За тех – да, дело семейное, между собой делим.

– Могу я ту свою долю на одну холопскую семью обменять?

– Доля твоя, но распоряжаюсь ею я. Ты мал еще, нет твоей воли, и нет у тебя права. А я ничего обменивать не собираюсь!

– Но я слово лисовиновское дал!

– Мал ты еще родовым словом обещания давать!

Дед постепенно снова начинал распаляться, и Мишке пришло в голову, что причиной его злости было не только здоровье Немого. Что-то еще очень сильно тревожило и злило сотника Корнея. Разговор был затеян явно не вовремя, но отступать Мишка не хотел.

– Значит, нет?

– Да уймись ты! Забот у меня мало, ты еще со своим Афоней!

– Я все равно что-нибудь придумаю!

– Придумывай, на здоровье! Заодно еще можешь подумать и над полезными вещами.

– Над какими?

– А вот над такими. Те лазутчики не в исподнем поверх доспеха были, а в специально сшитой белой одежде. Это – раз! Тот, которому ты хребет перебил, признался, что им велено, если не смогут волхва освободить, убить его. Это – два!

– Кем велено?

– Не сказал – помер. Двое из них за нами идут, но осторожно, подстеречь не выходит. Это – три! А еще один куда-то убежал, может, за подмогой. Это – четыре. А у меня на руках толпа, обоз и меньше четырех десятков охраны. Ну как? Еще и Афоню мне на шею повесить хочешь?

– Ну раз ты велел подумать, то я думаю, и вот что выходит…

– Ну-ну?

– Волхв знает что-то важное, чего нам знать ни в коем случае нельзя, потому и велено его убить.

– Мудро! Я и не догадался! – Дед был само воплощение сарказма.

– Погоди! Лазутчик помер и не сказал, кем велено. А Белояр помер и не сказал, куда народ вел. А если он их вел к тому, кто велел волхва убить? Если эти – в белом – должны были Белояра встретить? Не встретили, волхва не выручили и не убили, осталось их всего трое, да и то – один раненый. Вот тебе бы поручили встретить толпу людей и привести в нужное место, а их кто-то перехватил. Отбить ты их не можешь: мало вас, а тайна – куда и к кому их вести надо было – может открыться. Что бы ты сделал?

– Так. Выходит, они должны были в Куньем городище заночевать, а оттуда их забрали бы те, которые в белом? И куда-то увели бы. Мы между ними встряли… нет! Это те, кто от Иллариона ушел, не утерпели, захотели посчитаться. А для «белых» все это неожиданно оказалось. Они с ходу сунулись – не вышло. Теперь один побежал докладывать, а двое следить остались. Кхе! Тогда понятно! Надо в Ратное побыстрее добираться, пока тот не смотался, куда надо, и подмогу не привел. А уж в Ратном-то…

– Помог я тебе, деда?

– Да, про Белояра я не подумал.

– А ты мне поможешь?

– А зачем? Сказал, что сам придумаешь. Вот и думай.

Снова по лесной дороге медленно тянется санный обоз. Подмерзший за ночь снег снова «поплыл» на солнечных местах, того и гляди начнут появляться проталины. Но впереди небо уже затягивается снеговыми тучами, прогноз Ильи подтверждается, но обозу от этого легче не станет – мокрый, липкий снег завалит дорогу, сани начнут в нем вязнуть, вытягивая из лошадей последние силы.

В новых санях лежать неудобно, Донька не Илья, даже не подумала, как устроить раненых. Воняет не то гнилью, не то еще какой-то гадостью, сама Донька сидит нахохлившись, кажется, даже подремывает. Сначала попробовала было ворчать, но после Афониного окрика заткнулась.

– Афанасий, а сколько холопская семья может стоить?

– Смотря какая семья и какой торг. Когда много продают, то дешевле.

– Это понятно, когда товара много, он всегда дешевеет. Такая семья, которая выйдет по жребию тем, кто в последнюю очередь… Кстати, а почему очередь такое значение имеет? Ведь жребий же?

– Так уж обычай сложился. Жребии лежат в кувшине. Те, что похуже, – внизу, те, что получше, – сверху. Первым берет сотник, потом десятники, потом те, у кого серебряное кольцо, потом остальные по десяткам. Какому десятку раньше, какому позже – говорит сотник.

– Но доли же должны быть одинаковые?

– А они и есть одинаковые, почти. Ну вот взяли мы, к примеру, десяток коней. Все кони строевые, тягловых нет. Все привычные под седлом в бой ходить. Нет ни раненых, ни хромых, ни старых. Но все равно совсем одинаковых-то коней не бывает. Тот жребий, на который самый лучший конь выпадет, лежит сверху, а тот, на который самый худший, хотя тоже хороший, лежит внизу.

– Ну хорошо. Сколько будет стоить семья, на которую выпадет жребий простого ратника? Гривну будет?

– Нет, народу-то много, меньше.

– А доля «рухлядью»?

– Наверно, еще меньше. Тех, кто «рухлядью» взять захочет, много. Как бы и по две семьи на жребий не получилось.

– У тебя дружки, которые «рухлядью» будут брать, есть?

– Есть, а что?

– Договорись с кем-нибудь из них, чтобы взял «душами», а потом за гривну тебе продал. Гривну я тебе дам.

– Да ты что? – замахал руками Афоня. – Такие деньги! Не, Михайла…

– Лисовиново слово дороже! – с напором произнес Мишка. – Или брезгуешь?

– Да нет, что ты? Не уговорил, значит, деда?

– Не хочет он с Лукой ссориться. Меня завтра с утра в Ратное быстрым ходом отправят, ты присмотри, пожалуйста, за волокушей, где Чиф лежит. А как приедешь, сразу ко мне зайди.

– Спасибо, Михайла, я тебе… Донька! Убью, сука!

Мишка вывернул голову, чтобы посмотреть вперед, и поперхнулся от неожиданности: Донька, свесившись с передка саней, с самым невозмутимым видом справляла малую нужду.