Музыка войны - Лазарева Ирина Александровна - Страница 34

– Значит, вы из России? – говорил Бенуа на ломанном английском. – Это очень хорошо. Из какой части? Россия – огромная страна.

Мы стали сбивчиво рассказывать, что все мы жили в Москве, но приехали в нее из разных городов, все, кроме меня, ведь я был коренным москвичом.

Ласина испытали особенный восторг, когда узнали, что Катерина приехала из Сибири, жила в деревне, где была единственным учеником в классе, и – что было совсем неслыханно – родилась по дороге в роддом в тракторе, увязшем в непроходимых сугробах, устлавших дорогу сразу после свирепой метели. Катя зачем-то разговорилась с чужими людьми, и я с удивлением обнаружил для себя, что узнал о ней много нового. Мне подумалось, что она хотела попрактиковать свой английский и обрадовалась, что Ласина сносно говорили на этом языке.

– Из Сибири! Еще и играете на скрипке! – воскликнула мадам Симона. – Это потрясающе! Это же настоящий самородок! – Вдруг она обратилась ко мне. – Как вам повезло!

Затем она обвела взглядом других своих гостей и заметила, что новая девушка Артура недовольно тянула его за рукав, как будто призывая его поступить невежливо и уйти вниз, в наши комнаты, бестактно прервав разговор. Только Валя и Леша сохраняли самообладание, но чувствовалось, что они намеренно не произносили ни звука, чтобы по возможности свести на нет общение с хозяевами. Тогда Бенуа сказал, видимо, пытаясь как-то сгладить впечатление, что они уделили слишком много внимания Катерине:

– Во Франции мы всегда любили русских. – Он обвел всех нас выразительным взглядом. Я отчего-то подумал, что подобное он говорит всем своим гостям, неважно, из какой части планеты они приехали. И словно уловив оттенок недоверия на моем лице, он торопливо продолжил. – Нет-нет! вы не подумайте, что я всем так говорю. Это не так. Франция помнит о том, что Советский Союз сделал для нее в войну. Новые поколения, быть может, не так хорошо помнят, но старые поколения не забыли ничего.

– В Париже есть площадь Сталинграда и станция метро с таким же названием. – В подтверждение его слов заметила Симона.

– В самом деле? – спросил я, искренне удивившись.

– Конечно, вы можете съездить туда, это не так далеко отсюда. Саму площадь стали называть «Сталинград» еще во время войны, а сразу после ее окончания название официально закрепили за ней.

– Поразительно! – сказала Катя.

– Да. – Согласился Бенуа. – В России зачем-то изменили название города-героя, переименовав его в безвестный Волгоград. И зачем только это надо было делать?

– Видимо, чтобы расстаться с советским наследием. – Предположила Катя.

– С чем? – Не понял Бенуа.

– С советским наследием, с памятью о советских делах.

– Да. – Задумчиво произнес господин Ласина, и неловкая тишина разлилась в воздухе.

По взглядам Артура и Лены, Леши и Вали я понял, что они умоляли меня поторопить Катю. А она, казалось, пребывала в глубокой задумчивости, лицо ее неожиданно стало грустным.

Когда мы наконец пришли в свою комнату, Катя занялась своими делами и не слушала меня.

– Сегодня пойдем в ресторан, отдохнем хорошенько после дороги, а завтра в Лувр, как и планировали. На третий день погуляем по центру. А на четвертый – Версаль. Или ты хочешь сначала – в Версаль?

Но она молча доставала вещи из чемодана и складывала их на полки в шкаф.

– Ты меня слышишь? Если хочешь в Версаль, так и скажи. Катя?

– А? Что? – Она встрепенулась. – Что ты сказал?

– Ничего. – Ответил я без злости, наоборот, посмеялся только тому, как можно было настолько уйти в себя, чтобы не разобрать ни одного моего слова.

Вдруг Катя замерла и, обернувшись ко мне, уставилась своим изумленным взглядом как будто сквозь меня. В тонких изящных пальцах она сжимала красное вечернее платье.

– Нет, это все-таки… это потрясающе!

– Что? – не понял я. Неужели она собиралась устроить сцену на ровном месте? Где-то под ребрами заскрежетало неприятное предчувствие: память о наших вечных размолвках была столь свежа во мне. Однако она произнесла совсем иное.

– Какое поразительное, мощное чувство заключено в том, что французы назвали площадь в Париже именем Сталинграда!

Я улыбнулся.

– Ты все еще думаешь об этом? Я уже и забыл!

– Конечно!

– Но почему?

– Не знаю, из головы не выходит. Если бы… если бы… – Катя начала говорить так сбивчиво и восторженно, что я едва улавливал ход ее мыслей. Тонкая, прелестная, в обтягивающих джинсах и такой же кофте, она была ничуть не менее привлекательной, чем на сцене в своих невесомых нарядах. Она обернулась к окну и посмотрела на старинную парижскую улицу. – Вот мы здесь, в столь древнем городе… И я теперь все пытаюсь представить себе, как это было.

– Что было?

– Как жили эти люди в немецкой оккупации, как они мечтали об освобождении. Какой мощи должно было быть чувство, испытанное ими всеми, когда они узнали о Сталинграде, что всем им захотелось увековечить это имя в главном городе родной страны. Настоящий символ, символ победы, рожденной в поражении, когда последние надежды людей иссякли, когда только советское высшее военное руководство знало, что постепенная сдача Сталинграда – это еще не конец, не поражение, а лишь хитроумная ловушка, а все остальные, будь то наши граждане, будь то французы – не ждали ничего хорошего… Но случилось нечто… не просто хорошее, а непостижимое, непредвиденное, невозможное… Одним словом – Сталинград! Мне кажется, нет таких слов, чтобы описать все то, что символ этот раз и навсегда вобрал в себя. Как будто само это слово имеет смысл больший, чем кто-либо когда-либо мог описать. Представь: сколько нежданного счастья было связано с ним для французов, а если даже для них оно так многое значило, то для наших людей оно означало в десятки, сотни тысячи раз больше, ведь наши города и села пострадали несопоставимо больше. Но мы, новые поколения людей, дружно отмахнулись от него, позволили другим украсть у нас этот символ, стереть его из памяти, чтобы наши внуки и правнуки не испытывали и тысячной доли того, что испытывали наши предки при волшебных, громогласных звуках «Сталинград».

– Что? Что ты такое говоришь? Кто нас заставил отмахнуться от него?

– Ведь город переименовали!

– Ну и что? Его переименовали не из-за этого, а только из-за имени Сталина… Люди не хотят жить в городе с его именем. Вот и все.

– Нет, не все. Это лишь отговорка.

– Да какая…

– Прекрасный способ стереть нашу память о Сталинграде, о Сталине, о наших победах, о нашем мужестве. Под градом глупых фильмов и книг о прошлом мы, даже прекрасно зная, что книги и фильму лгут, начинаем сомневаться, колебаться, забывать, все путается в головах… обращается в мутное пятно… И вот даже самые стойкие, кто знает историю, признают: «мы не знаем, как оно было в точности, могло быть все, что угодно.» И я, получается, увязла в этих же рядах, я все твердила себе: «Откуда нам знать? Мы ничего этого не застали. Может быть, действительно, победили не мы, а союзники, может быть, красноармейцы действительно были жестокими к немцам и немкам. Может быть, никто не был рад нашему освобождению в Европе, и мы для них были хуже фашистов.» А затем вот такой миг – послание из прошлого, площадь, названная в честь битвы за Сталинград, старики, которые с благоговением говорят о России… И ты вдруг настолько отчетливо понимаешь: правда здесь, в устах этих людей, в их памятнике, а все прочее – навязанное нам после – нескончаемая ложь. Было именно так, как я представила себе сию секунду, и никак иначе. Я как будто прозрела, сознание прорезало грани времени, и я увидела кусочек прошлого, настоящего, чистого… французы плачут от счастья и радуются вместе с русскими: первая победа над фашизмом, Гитлер больше не кажется непобедимым, а надежды людей не кажутся бессмысленными. – Все это она говорила как будто не мне, а своему отражению в стекле или кому-то незримому. Но вдруг Катя обернулась и потребовала от меня, тряся красным платьем перед моими глазами. – Ах, да что же мы за люди такие? Что с нами не так?